Амирэджиби Чабуа Ираклиевич
Гора Мборгали
ЧАБУА АМИРЭДЖИБИ
ГОРА МБОРГАЛИ
Роман
Наука быть,
свершать
и уходить
У главного героя этой книги, или, как говорят критики, протагониста, два имени: Иагор Каргаретели и Гора Мборгали. Первое - данное от рождения, второе - прозвище. В моем представлении граждане, имеющие по две и более фамилий, принадлежат к уголовному миру. Так вот, Иагор Каргаретели за свою жизнь сменил несколько имен и фамилий, потому как числился в преступниках, однако Гора Мборгали прозвали его еще в ту пору, когда совершаемые им преступления не шли дальше кражи варенья. В деле хищения сластей его, пожалуй, можно назвать и рецидивистом. Под вымышленной фамилией тут не скроешься, подобное в семье мог совершить только Гора. И даже если на нем, положим, греха не было, родителям казалось, что мальчик тайком объелся конфет, особенно коли обедал он, против обыкновения, без аппетита.
Мборгали-непоседой окрестил его за беспокойный нрав дед - худощавый старик спортивного сложения, рыцарь внешностью и манерами, в прошлом лихой наездник, меткий стрелок, душа безудержных пиршеств и покоритель женских сердец, личность широко известная. Дед лично водил внука в начальные классы - туда и обратно. В обществе не без оснований полагали, что старик возложил на себя эту обязанность для того, чтобы все воочию увидели, каким он сам был в детстве "ловким, красивым и умным" - словом, таким, каким считал своего внука. Их сходство и в самом деле было поразительным. Однокашники Каргаретели, естественно, не могли этого не заметить. Прознали они и о том, что полное имя деда - Иагор, а зовут его уменьшительным Гора. Тогда и внука стали называть Горой, а, поскольку мальчику имя отнюдь не претило, оно так за ним и осталось. Безгранично гордый и счастливый дед счел выполненной одну из миссий своей жизни и перестал водить внука в школу, сославшись на то, что такой на редкость собранный ребенок может прекрасно ходить в храм мудрости один. О школьном прозвище прослышали в семье, и тут оно окончательно пристало к мальчику. Прозвище, помимо немалых стараний деда, закрепилось, возможно, и потому, что в молодом поколении близких родичей Гора был единственным мужчиной...
Было в этом ласковом имени нечто таинственное и достойное.
Гора!
Немного времени понадобилось и на то, чтобы в школу проникло Мборгали. Оно привилось. Даже учителя сочли прозвище точнейшим и, когда хотели осадить не в меру расшалившегося мальчика, обращались к нему - Мборгали, а с лаской и поощрением - Гора. Как-то раз новый учитель физкультуры спросил у него имя и фамилию. "Гора Мборгали", - ответил мальчик, и спустя несколько лет иные могли назвать его настоящее имя лишь после короткого замешательст-ва. В связи с этим Иагор старший счел выполненной и вторую значительную миссию своей жизни - утвердил под солнцем человека, заступившего на его место. Однажды у мальчика спросили, какое у него подлинное имя. "Оба, - ответил тот с улыбкой, - но я больше откликаюсь на Гору или Мборгали". Сам он предпочитал прозвище, именовал себя только Гора Мборгали, исключая те случаи, когда представляться нужно было официально.
Горе было пять лет, когда с ним произошло событие, надолго оставившее след. Младенческая память вобрала в себя все четко и остро. Жизнь его, на мой взгляд, отсюда и началась, поскольку жизнь - это то, что помнишь. Остальное - существование.
Как известно, революция не киносеанс, чтобы начаться и точно, через отведенные полтора часа, закончиться. Она похожа на комету с длинным хвостом. Для Горы началом того "хвоста" была поздняя осень двадцатых годов. В три часа пополуночи к ним на квартиру пришли четверо мужчин в военной форме, при наганах. Отец Горы, Эрекле Каргаретели, был в отъезде по делам, связанным с загородным домом семьи. Впрочем, на сей раз чекистов занимал его брат Шалва, профессиональный революционер, политический деятель, национал-демократ, - он слишком резко выказывал свое отношение к вступлению русских войск в Грузию. Был объявлен розыск и даже обещано денежное вознаграждение за его голову. Семья Каргаретели занимала в ту пору квартиру из шести-семи комнат. Переворошили все, включая кладовые. Дошла очередь до спальни. В ней помещались Гора с матерью. Мать сопровождала чекистов из комнаты в комнату. Кроме нее, никого из взрослых дома не было. Вошли в спальню. Вещи, вышвырнутые из платяно-го шкафа, ящиков, сундука, громоздились на полу, впрочем, как всегда в подобных случаях. По окончании обыска трое оперативников вышли, а четвертый замешкался. Он собрался было уходить, как в открытую дверь донесся приказ начальника проверить матрас под ребенком.
Понятно, что искали живого человека, но уж если производили обыск, то, следуя заведенному жесткому порядку, выискивали все, что было направлено против закона и власти: оружие, запрещенную литературу, переписку - всего не перечесть. Пусть даже не это, человеку трудно избежать соблазна заглянуть во все уголки чужой квартиры или души, тем более когда ему дано на то право.
Оперативник вынул из брючного кармана и раскрыл большой, острый как бритва, кривой садовый нож. Мне этот нож представляется кусочком кометного хвоста. Вероятно, чекист пришел в революцию прямо из виноградника: то ли он батрачил на богатого крестьянина, то ли имел свой небольшой виноградник. С большим не расстался бы. Нож оказался при нем по чистой случайно-сти, а выбросить его он не смог из жалости, вот и носил в кармане, ему нужны были мостки, перекладина к берегам своих предков. Он раскрыл нож, осторожно откинул простыню - очень осторожно, чтобы не разбудить ребенка. Поддев острием ножа угол матраса, он вспорол его по всей длине, от края до края. Чертовски острый был нож! Чекист и в нутро матрасное очень осторожно просунул руку. Но едва начал поиск, как сыскной азарт, распалив его, взял верх над осторожностью. Эта лихорадочно шарившая рука и разбудила мальчика. Грубая лапа больно пинала его - как тут было не проснуться! Гора, вскинувшись, разглядел при тусклом свете ночника распахнутые в страхе глаза беззвучно плачущей матери; тут же, у кровати, сидел на корточках незнакомый смуглый мужчина. Запустив одну руку по самую подмышку в матрас, он держал в другой поблескивающий кривой нож. В дверном проеме злобно сверкали глазами трое незнакомцев; кудреватые комья шерсти, вываливаясь из матраса, змеились по полу...
- Мама, мне живот вспороли! - вскрикнул Гора.
Мальчик принял клубки шерсти за свои кишки и стал кричать так, что люстра заходила ходуном. Даже заматерелые в насилии мужчины избегают столкновений с женщинами и детьми. Такие встречи в большинстве оканчиваются их бегством. В природе мужчины заложено нечто такое, что не выносит женских криков и детских слез. Тем чекистам, как и большевистской власти в Грузии, было семь-восемь лет от роду, им недоставало практики и опыта. Крики Горы, по всему, заставили их забыть о престиже карательных органов, и они улепетывали так суматошно, что возле входной двери возникла толкотня. Кстати, до советизации Грузии садовый нож имел единственное назначение подрезать лозу, и он подрезал ее. Потом участь его изменилась. Отринув свое прямое назначение, он стал метаться в хвосте кометы, рассек матрас под спящим ребенком и, кто знает, сколько еще грехов принял на себя впоследствии.
После этой истории до одиннадцати лет - поначалу раз в две-три недели, а потом реже - мальчику снился этот обыск, он выкрикивал всегда одну и ту же фразу и иногда, должно быть от страха, мочился в постель.
Выходит, жизнь Горы началась с акта насилия. Ничего не попишешь, провидению было угодно, чтобы Гора родился именно в эту пору. Общественные катаклизмы творят в изобилии удивительные случаи и биографии. И только малодушные находят в этом повод для жалоб и недовольства. Гора не ведал нытья. Я не встречал другого человека, всегда и всем столь доволь-ного; не встречал, не слыхал и даже в книгах - самых лживых - о таком не читал. В свое время кто-то назвал его "счастливчиком", однако у него уже было прозвище и второе не привилось.
Еще одно: Горе иногда случалось мочиться в постель и тогда, когда ему ничего не снилось и не мерещилось, и чтобы взрослые не журили его, он лгал, что видел "тех мужчин"! Думаю, что первые шаги в искусстве изворачиваться Гора сделал тогда, когда придумал этот ловкий ход.
О Горе можно сказать, что он прожил поразительно долгую жизнь, ибо помнил все, что происходило в лично его жизни и жизни вокруг. К тому же провидение даровало ему своеобразную способность видения. Потому именно его личность оказалась в поле моего вни-мания, ведь людей с таким же прошлым, как у Горы, я знаю немало: общественные катаклизмы оставляют по себе множество удивительных биографий.
Глава первая
Прекрасное было время, когда в каждом лагерном бараке на самом видном месте в рамке под стеклом, чтобы бумагу не засиживали мухи, висел отпечатанный крупным типографским шриф-том "Внутренний распорядок". Чуть помельче следовали "Права и обязанности" и далее текст в трех разделах: "Заключенному запрещено", "Заключенный обязан" и "Меры наказания". О правах не говорилось ни слова - заключенный никаких прав не имел, все было запрещено, а когда все запрещено, значит, все как бы и разрешено - потому и было то время прекрасным! Да и вообще разве кто-нибудь когда-нибудь жаловал кому бы то ни было по доброй воле права на что-нибудь? Можно добиваться прав, красть их, присваивать, отбирать силой или хитростью - человек в здравом уме не ждет их в подарок, поскольку история доказала, что ползающий на брюхе никогда не получит от восседающего в кресле ничего, кроме пинка. Такого рода взгляд выработался благодаря вышеупомянутому "Распорядку", поэтому в лагерях дозволялось решительно все, кроме эксплуатации человека человеком. На нее имели право лишь чекисты и воры в законе. Под "эксплуатацией" понимали использование заключенных на тяжелых работах и в качестве прислуги - домашней или на посылках, - то есть лакеев.
Но, к сожалению, искони известно, что всему приходит конец! Пришел конец и тому прекрасному времени, когда все дозволялось. Главное управление лагерями вознамерилось наделить зэков правами. Гора Мборгали уверяет, что зачинателем процесса был врач внутренней тюрьмы Министерства государственной безопасности Грузии альбинос Хазадзе, и случилось это в лично его, Горы Мборгали, присутствии и, ох, при невольном его участии. А дело было так.
Распахнулась дверь двухкоечной камеры, и надзиратель впустил Хазадзе и фельдшера с банками-склянками в непременном ящике. Камера мигом наполнилась ароматом спирта. В тюрьме тогда не было перебоев в снабжении медпункта дезинфицирующими средствами, и потому Хазадзе постоянно бывал румянее, чем это приличествует даже альбиносу.
- А-а-а, заходите, уважаемый доктор! Добро пожаловать! - зычно приветствовал его сокамерник Горы по фамилии Кунатадзе, тем самым грубо нарушив дисциплину: во внутренних тюрьмах разговор в полный голос и вообще какой-либо шум грозили заключенному штрафным изолятором, говорить позволялось только шепотом.
- Ш-ша... - рассвирепел Хазадзе и едва слышно осведомился: - На что жалуетесь?
- На судьбу, уважаемый доктор, на судьбу! - все так же зычно ответствовал Кунатадзе.
Хазадзе, фельдшер с банками-склянками и надзиратель одновременно цыкнули на него.
- А вы? - обратился Хазадзе к Горе.
- Кашляю, уважаемый доктор, сильный кашель, - посетовал Гора в надежде заполучить лекарство, но Хазадзе, обернувшись к надзирателю, бросил:
- Этот пусть кашляет. Разрешаю! - Сказал и вышел.
Зэк получил право кашлять, то есть шуметь!
Так закончился еженедельный визит врача. Словно ничего и не было, но брошенная им фраза вызвала великие пересуды, препирательства и жаркие дискуссии. Дня три спустя от Берингова пролива до западных границ государства во всех тюрьмах и лагерях начался глубокий анализ этого поразительного события. Жгучесть интереса объяснялась значительностью темы, а скорость распространения - той общеизвестной истиной, что ни один государственный или частный источник информации не может обеспечить передачу сводки с оперативностью, каковой достигли места заключения. И сегодня во множестве найдутся примеры того, как событие еще не произо-шло, а тюрьме уже в подробностях известно, что, собственно, случилось. Наука оказалась бессильной истолковать причины такого оперативного распространения информации. Поэтому удовлетворимся простой констатацией факта. Словом, дискуссия вызвала сильное возбуждение вплоть до переполоха. Даже прошел слух, будто не то в Воркутинском, не то в Тайшетском лагере один бывший профессор якобы плюнул в лицо другому бывшему профессору - до того они доспорились. Слух этот, но счастью, оказался очередной парашей*.
* Ерундой, выдумкой (лаг. жарг.).
Предметом исследования с самого начала был вопрос: по своей ли инициативе Хазадзе допустил такое исключение или нет? К общему мнению пришли сравнительно легко - по своей не осмелился бы, выполнял указание. Когда это стало ясным, исследование пошло в другом направлении: что может за этим последовать. Мнения разделились. Скептики говорили - хуже будет; оптимисты утверждали - режим послабнет. Победу одержали скептики. За амнистией Хазадзе последовала смерть вождя; за смертью вождя - волнения, забастовки и бунты в системе лагерей. Новый вождь смекнул, что так дело дальше не пойдет, и усовершенствовал начатый Хазадзе процесс демократизации созданием в лагерях "советов актива". Заключенный получил право "выбирать" в совет своих же собратьев. В результате избиратель и избранный взяли на себя функцию неукоснительных исполнителей "Внутреннего распорядка" и, исходя из этого, обязанность доносить. Стремление использовать право доноса приняло чуть ли не повальный характер, потому как следующая ступень процесса сулила перспективу условно-досрочного освобождения тем зонам, которые чаще других и с большим толком пользовались правом доноса на нарушителей внутреннего распорядка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76