Сам же видел... У проклятого Тедо свиное сало вышло, и я чуть не оглохла, когда арба пошла скрипеть. Разрази его гром, как проголодается, копну соломы в один присест умнет, а свиным салом запастись ума не хватило...
- Погоди, Мариам, пусть сам скажет, - прервал ее барин.
- Почему, говорите, жену взял? А разве шестерым моим детям уход и забота не нужны были?! - возразил Ило Коташвили.
- А самой бабе, по-твоему, ничего не нужно? - не унималась барыня.
- Вот именно. Самой бабе, - поддержал в свой черед барин супругу.
- Не знаю, барин, о чем вы, еды у нее вдоволь, одета-обута, на крестины да свадьбы вместе ходим, не скуплюсь на ласку и пожурить умею. Что ей еще нужно, а?
Снова нависло молчание. Барин уже то ли в четвертый, то ли в пятый раз перебрал четки и, не в силах больше сдерживаться, выпалил:
- Ты, Ило, что-нибудь смыслишь в бабах?
- Я-то? Вы, барин, никак, меня за слабосилка держите, а? - залился смехом Ило.
- У него, наверное, есть любовница! - воскликнул священник.
- Есть, отче! - подтвердил Ило.
- Кто, Ило, кто она, твоя любовница? - оживилась барыня.
- Вот, милостивая моя госпожа, вот она, отрада души моей! - Ило погладил жену по голове. - До того люблю, нет мне без нее жизни!
- Вот пролаза! - возмутился барин. - Послушай, болван, тебя спрашивают, когда тебе приспичит, пластаешь ты бабу или нет, а если пластаешь, то кого?!
- Пластаю, как не пластать. Баб же и пластаю, - объявил Коташвили, обводя всех удивленным взглядом, словно спрашивая: "А кого же еще?"
Это произвело на присутствующих разное впечатление.
- Ой-ой-ой! Что я слышу? - застыдилась барыня.
Барин разинул рот.
Священник чуть приметно усмехнулся.
Като впилась грозным взглядом в мужа и, мотнув головой, ехидно заметила:
- И-и-х, лопни твои глаза! Найдешь ты кого лучше меня! - Потом, то ли припомнила что-то, то ли обида ее разобрала, она закатила такую затрещину распутному муженьку, до баб охочему, что барин едва ль не бросился их разнимать.
- Так бы и говорил, а то замучил всех! - пророкотал барин.
- Ишь ты, баб, говорит! Не одну, не двух - во множестве! Наговаривает. В моей пастве, самое большее, две такие сыщутся, - заметил священник.
А барыня, встрепенувшись, взялась уточнять:
- Откуда бы им взяться? Ну, одна, положим, вдова Тухи, а кто вторая? Вторая, скажем, Маро. Этот старикашка взял в жены девушку, ну прямо розу, жизнь ей сгубил. Эти двое, больше никого. Ежели есть, назови!
- Не выйдет, барыня, не из таких я! Назову кого, другие к себе не подпустят. Дело это деликатное, никак нельзя! - отрезал Ило и обратился к священнику: - Что значит "ваша" паства? Вам что, в собственность дали меня и тех баб или как?! Господские мы, Бог наш пастырь, его волею живы!
- Ежели волей Божьею... - осеклась Като и обернулась к священнику: Знать ничего не знаю! Не разведешь, убегу, сгину!..
- Помолчи, баба! - осердился барин. - Тут еще многое надо выяснить, уточнить... Я барин, и так вот запросто... Стольких и мне не уломать, а ты... Все же как ты ухитряешься, а?
- А чего тут ухитряться?!
- А все же... все же? - Барыня сгорала от любопытства.
Коташвили смущенно усмехнулся, потер ладонью шею, нахмурился и выдавил, словно под пыткой, важную тайну:
- Приворот есть во мне, приворот! Иду себе куда-нибудь... Мужикам на меня плевать, что видят меня, что нет - Коташвили и Коташвили - не велика важность. Зато бабы млеют... А я вот чую, которая больше млеет. Я о бабах говорю, о вдовицах и молодухах. Девок я не трогаю, жалею их. По правде, и я им не больно нужен. Не знаю, почему, да так оно есть...
- Пропади ты пропадом, бессовестный, развратник, исчадие ада! накинулась барыня, но супруг, прервав ее жестом, сам обратился к Коташвили:
- Ладно, говори о вдовушках и молодухах.
Коташвили стоял, свесив голову в деланном смущении, но похоже было, что его разбирала досада, так ему не терпелось наконец убраться отсюда.
- Говори! - прикрикнул барин.
- Уж не знаю, о чем говорить?
- А все же как это? Вот ты видишь, как она млеет. А дальше? - подводил барин к ответу. - Откуда тебе знать?
Коташвили поднял голову, оживился:
- Встречусь глазами и знаю! Бывает, что молчат, рот платном прикроют и молчат, а я слышу собственными ушами, как глаза их в голос говорят... - Он еще хотел что-то сказать, но барин прервал:
- Подумаешь, это пара пустяков. Трудно то, что следует за этим, а начало - так, тьфу!
- Трудно, барин, не скажу, что легко! Коли ты пентюх, трудно!
- Какой такой секрет ты знаешь, милый человек? - заговорил священник.
- Какой секрет? Вот шел я вчера по проулку с косой на плече. Бабенку в огороде увидел. Ягодка - лучше не сыскать. Она разогнула стан и глянула на меня. И я на нее глянул, и, когда наши взгляды встретились, я уже все знал...
- Прелюбодей и богохульник! - объявил священник и взялся за кресло: Пересяду, чтоб не слышать подобных речей... Я буду вон там, под тем деревом. - Батюшка подбородком указал на дерево, которое росло рядом и так близко, что, сядь он туда, до него все равно доносилось бы каждое слово.
- Ай, что за вопросы ты задаешь? Подобает ли мне выслушивать такие речи?! - привстав, воскликнула барыня.
- Сядь, не капризничай! - одернул ее барин. - Садитесь, батюшка, и вы, и ты, Маркам! Не уходите! Мы должны сообща решить это дело. Таков порядок! Давай ты, Ило, говори, о чем это ты "знал"?
- Знал, что она уйдет с огорода. И то знал, что, если я пойду за ней, дело заладится...
- И кто же это был? - встряла в разговор крайне взволнованная барыня.
- Э-хе, - засмеялся Коташвили. - Иметь с бабой дело, а потом судачить о ней? Не мужское это занятие!
- Не мешай, Мариам, пусть говорит, подлец, - вмешался барин. - Лучше скажи, вот женщина пошла, а ты, что ли, за ней?
- А как же. Пошел и...
Тут Нато залепила ему вторую оплеуху и снова стала требовать развода.
- Уймись, баба! - одернул барин распалившуюся Като. - Мы пока не добра-лись до главного. Главное впереди. - Он повернулся к Коташвили: - Ты пошел за ней, догнал... А если она упрется, что тогда?
- Тогда ничего. Силой нельзя. Впрочем, есть и такие, которым нравится, когда сильничают... Бывало, что и не давались, разве ж нет? Поворачивался, уходил. Пару месяцев делал вид, что не замечаю, зато потом... Вы все, барин, спрашиваете, что потом? Вот потом и начинается самая что ни на есть потеха!
- Допустим, - подал голос священник. - Она пошла, ты за ней, свершилось богопротивное дело... А вдруг вас кто увидит?
- Что вы такое говорите, батюшка? - удивился Коташвили. - Баба, знаете ли... Прежде чем она встретится с тобой глазами и поманит за собой, она наперед знает и место, и время, у ней уже все взвешено-перевешено. Баба она отродье дьяво-льское, только положись на нее. Баба не ошибется, мужик ошибется! Ты только не мешай бабе. Я всегда так делаю, и вы запомните, так оно лучше.
Барыня вскочила, кинулась на Коташвили, стала колотить его по груди маленькими, уже крепко увядшими кулачками:
- Вы посмотрите на него, охальник, бесстыжие глаза! Как ты смеешь говорить такие вещи в присутствии благородных мужчин! "Вы запомните!" "Так оно лучше!" Чему ты их учишь, для чего им это запоминать, будь ты проклят!
Като собралась было встать на защиту своего крайне потрясенного супруга, но не посмела...
Барин схватил супругу за руку - она все пыталась вырваться - и силой оттащил ее в кресло. Выждав, пока супруга изольется бранью, он ласково сказал:
- Полно, Мариам, успокойся, дорогая... Пусть себе учит, я же не помчусь, задрав штанины, в тот проулок, где Ило ринулся в огород за бабой. Он сболтнул лишку, скотина, а ты себе нервы портишь!
Барыня все продолжала кипеть, когда Коташвили объявил в свое оправдание:
- Что я такого сказал, барыня... Бабе, говорю, лучше знать, нужно делать по ейному разумению. Я угодить вам хотел... Я всегда так делал. Разве ж кто меня хоть раз накрыл? Ни в жизнь.
Священник с барином переглянулись. Священник деланно нахмурился. Барин захлопал глазами. Оба опустили головы, и барин, не сдержавшись, хмыкнул:
- Ну и ну, каков фрукт?!
- Каков? Мерзкая скотина, пропади он пропадом... Не скотина, а гад ползучий, прости Господи, что в жарких странах водится, он только зев разинет, а кролик сам в глотку ему и прыгает. Гад и есть.
- Все это, Ило, называется изменой Господу, церкви, жене и семье, сообщил священник.
- Ты что говоришь, батюшка! Разве могу я изменить этой святой женщине?! Не такой я человек, на измену я не способен. Когда я с теми бабами, разве ж я с ними? Я с нею, моей отрадою. Кроме нее, у меня никого не было, да мне никто и не нужен. Так-то вот!
- Смотрите-ка, что он говорит, отче, - разволновалась барыня. - Хочешь быть с нею - будь, на кой тебе ляд другие?! Ах ты, распутник. Лежит она рядом, вот и будь с нею, и никаким разводом она голову себе забивать не станет...
- Вот-вот! Это как же получается? Когда ты с ними... Нет, когда ты с нею, то ты с ними... Как ты сказал... - запутался барин.
- Об этом деле я так соображаю. Будь оно праведным, никто бы не стал его пользовать для брани. Милая моя! - Ило протянул руку, чтобы погладить жену, но она уклонилась, чертыхнувшись, и Ило пришлось "всухую" заканчивать фразу: - Она ни в чем не провинилась и...
Это было слишком. Под молчаливыми, спокойными липами вихрем взметнулась ярость. Никто не мог взять в толк: что за человек Коташвили? Повеса, какого свет не видывал, или законченный болван, а может, то и другое вместе. Но ведь какая-то тайна здесь была. Женщина, полная жизни, привлекательная, годами рядом лежит, а он даже попытки не делает овладеть ею?..
- Здесь без Соломона мудрого не обойтись! - нарушил молчание барин, и, надо думать, вывод этот был очень точным.
Священник вдруг оживился, видно, Господь-таки осенил его, подсказав единстве-нно правильную мысль, которую он ждал еще со времени первого посещения Като.
- Слушай меня, Ило, - негромко, спокойно начал он, - ты и с первой женой, бедняжкой Даро, так жил?
- И с нею, отче, и с нею, - не задумываясь, ответил Коташвили.
- Э-э-э! - вырвалось у барина.
- Так откуда шестеро детей, те шестеро откуда?! - опередила священника барыня.
- Она, Даро, украдем брала, сударыня, вот откуда, - глазом не моргнув ответил Коташвили.
- Слава тебе, Господи! - перекрестилась барыня. - Вам бы все на тех несчастных цыган валить, а они просто курокрады да огородные воришки...
- Немедленно признавайся, у кого вы этих детей выкрали? Господи, шестерых! - возмутился барин.
Коташвили улыбнулся, оглядел господ, собрался ответить, но священник не дал:
- Я о воровстве и пропаже детей в нашем уезде ни от кого не слышал. Вы где-нибудь в другом месте крали или, по твоему глупому разумению, "украдом" означает нечто иное?
- Я говорю, она украдом, тишком брала, отче, - застыдился Коташвили. Она утайкой приходила ко мне ночью...
Вопрошатели на миг застыли и вдруг заржали, как кони.
- Слушай, парень, и все шестеро у вас так, украдом? - одышливо спросил барин. Коташвили закивал понурой головой.
- Господи, прости, грех поминать покойницу недобрым словом, но бедняжка Даро, у нее, видно, не было ни крупицы женского самолюбия, пролепетала госпожа.
Супруг в ответ наградил ее уничтожающим взглядом: можно подумать, ты ведешь себя иначе!
- Не ты ли говорил, что будь это дело хорошим, его не пользовали бы в брани и поношении, - ехидно заметил священник.
- Нет, когда по своей воле - нет, отче, - ответил Коташвили.
- Чудачка ты, - игриво заметил священник Като, - чем ко мне ходить, развода требовать, ходила бы к мужу, благо, рядом лежит.
- Откуда мне знать... Вроде бы стыдно, я же баба. А вдруг он не в себе и прогонит меня, уймись, дескать, спи... Что тогда? - как бы про себя, но достаточно внятно проговорила Като.
- Ило, - спокойно, с призвуком смущения заметила барыня, - где это слыхано, чтобы в таких делах зачин был за женщиной?!
- А пусть и не слыхано! Я, барыня, Ило Коташвили, я царь и господин в своем доме и семье, - твердо заявил Ило. - Если я у нее что-нибудь стану просить, хоть самую малость, тогда и верховодить станет она!..
- А как же, чудак человек, как же? - заволновался барин.
- Я погляжу, в этом деле другого выхода нет, украдом должна брать! заключил, как повелел, Ило.
Барин умолк, потом вдруг подскочил как ужаленный и гаркнул:
- Вон отсюда, сучьи дети, убирайтесь!
Такого исхода никто не ждал, уж тем более супруги Коташвили, их как ветром сдуло.
Мысль о том, что "у бедняжки Даро не было ни крупицы женского самолюбия", уже, как видно, не казалась барыне такой категорической. Она побежала следом за супругами и, догнав, ухватила Като за подол. "Давай украдом действуй, дочка. Хочешь иметь детей - ходи украдом. Вон ведь какой упрямый осел", - частила она.
Като родила четверых детей. Надо полагать, все четверо были зачаты "украдом". Деревня так и прозвала их "украдовыми".
Это прозвище осталось за ними и поныне...
Мне понадобились годы для того, чтобы восстановить и восполнить в памяти эту историю - спасибо бабушке, сам бы я не справился. К тому же мне приходилось хитрить: вопросы нужно было задавать с умом, поскольку у бабушки было свое понимание того, что следует знать ребенку, а что нет, в таких случаях она просто делала "не слышу". В конце концов, я вроде бы придал истории Коташвили законченный вид, но позднее у меня возникло ощущение, что рассказу чего-то не хватает, пожалуй, убедительности. Поэтому от времени до времени я возвращаюсь к нему и под конец как будто нашел, в чем промах, а теперь вот опять забыл. Эх, да Бог с ним".
Глава третья
На реке Пур, то есть на пересечении пятьдесят седьмой паралелли и восьмидесятого меридиана, Горе пришлось взяться за удочку. Еда вся вышла, предстоял долгий путь в тысячу километров по прямой.
Перебравшись на южный берег, он раскинул палатку, утеплил края снегом. Затем сделал прорубь во льду и стал ловить рыбу. Немного погодя, почувствовал сильный жар, но, перемогаясь, удил до наступления ночи и таки взял здоровущего осетра. Разложив костер, Гора подвесил вялить куски рыбины.
"Что за чудо, река Пур! Впрочем, река - громко сказано, скорее, речушка. Славная здесь рыба водится, ничего не скажешь! Поймать такого осетра, надо же! Не иначе, он привязанным был или в стельку пьяным!.. На кита и кашалота я, конечно, не рассчитывал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76