— А не могут ли юз-беки и Арук заманить нас в какую-либо ловушку? К примеру, устроить засаду с десятком своих воинов и захватить в полон? Ночь, глухая степь, ни одного постороннего… Кто узнает, куда мы сгинули?
— Этого можешь не страшиться, сотник. Если бы нас хотели захватить, это уже свершили бы, и вовсе не руками ал-арсиев. Юз-беки, первому забияке и поединщику в Итиль-келе, нужна обычная победа над тобой, которая еще больше его возвеличит. К тому же при нашем разговоре присутствовали твои воины и двое простых ал-арсиев, так что предстоящий поединок никак не тайна. Поэтому наше исчезновение сразу будет связано с именем юз-беки, что ему нежелательно.
— Поединок не тайна? — встревожился Микула. — Но тогда мне придется держать ответ за смерть юз-беки. Вряд ли сможет каган отнестись спокойно к гибели сотника своей гвардии!
— Не только сможет, но и отнесется к этому так, словно ничего не случилось, а юз-беки и Арука никогда не было в Итиль-келе. И вот почему. Я знаю, что на Руси тоже есть христиане, не слыхал ли ты от них притчу о граде Вавилоне и возводившейся в нем башне?
— Что-то приходилось слышать. Помнится, башня так и не была достроена до конца, хотя возводило ее превеликое множество народа. Я ничего не путаю?
— Ничего. Ты только не сказал, почему башня не была достроена. Боги, опасаясь появления на Небе простых смертных, смешали речь строителей, и те, перестав понимать друг друга, попросту передрались. Так вот, Итиль-кел — это второй Вавилон со множеством разных языков, вероисповеданий, народов. Понятно, что между ними существует скрытая вражда, которую некоторые горячие головы готовы перевести в открытую борьбу. Но нужна ли она кагану, который в таком случае лишится изрядной части доходов от торговли? И он поступает очень просто — позволяет задирам убивать друг дружку и избавляется от возможных зачинщиков смут и беспорядков. Точно так он посмотрит сквозь пальцы и на поединок между тобой и юз-беки, ведь смерть одного из вас позволит ему предотвратить назревающее единоборство между городскими язычниками и мусульманами.
— Но при чем здесь я или юз-беки? — удивился Микула.
— Сотник, ты живешь у иудея Исаака и интересуешься только укреплениями Итиль-кела и подходами к ним. А я бываю на улицах города и встречаюсь со множеством разного народа, что позволяет мне знать гораздо больше твоего. Думаешь, в городе неизвестно, что к берегам Хазарии подходит огромный флот русов? Куда он следует? На саму Хазарию? Вряд ли, поскольку ее нужно воевать с суши, а не с воды. Значит, на Хвалынское море. А кто обитает на его берегах? Мусульмане, братья по вере тех, кто в огромном числе живет в Итиль-келе и служит в войске кагана. Вот они и не желают, чтобы каган допустил появление русов на Хвалынском море. Теперь подумай, хочет ли каган ссориться со своим народом и войском или наживать недруга в лице великого киевского князя, если взъярившиеся мусульмане устроят расправу над местными язычниками? В первую очередь над русами, чьих купцов всегда немало в Итиль-келе.
— Да, непростое положение у кагана.
— Разве не наилучший выход для него поединок между тобой и юз-беки? Ты, примелькавшийся горожанам на улицах, стал сегодня для мусульман самым ненавистным из русов, и если тебя убьет мусульманин, тем более столь известный, его единоверцы сочтут себя удовлетворенными, и накал страстей на время стихнет.
— А если случится обратное? Что тогда?
— То же самое. Тебе не приходилось наблюдать за стаей шакалов, желающих завладеть добычей, однако боящейся напасть на нее? Они воют, скулят, мечутся, отвлекая внимание, перед ней, покуда, выждав удобный момент, пара-тройка самых смелых и сильных не бросится на жертву. Если нападение успешно, на нее наваливается вся стая, если же противнику удается отбить первый натиск, стая поджимает хвосты и оставляет вожделенную добычу в покое. Так вот, сегодня на язычников Итиль-кела готова напасть такая же стая шакалов-мусульман, состоящая из простонародья и городской черни, готовых грабить кого угодно. Если тебе удастся победить такого грозного бойца, как юз-беки, это шакалье, способное нападать только скопом и на слабых, сразу умерит пыл, поняв, с кем ему придется иметь дело в случае нападения на язычников, и вспомнив, что к берегам Хазарии приближается огромный флот русов, которые жестоко отомстят за погибших соплеменников.
— Но разве мусульмане только среди городского простонародья и черни? А наемники ал-арсии, поголовно состоящие из мусульман? А множество купцов, сынов Аллаха, из Хорезма и Бухары, у каждого из которых в Итиль-келе большая вооруженная охрана? Неужто не выступят они на подмогу своим единоверцам? А караванных стражников и ал-арсиев шакалами не назовешь никак, это истинные воины.
— Именно поэтому они не выступят на стороне черни. Ал-арсии подчиняются кагану, а ему позарез надобно подавить их руками восстание асиев и отбить нападение печенегов с гузами. Караванная стража служит своим купцам, а тем вовсе нет дела до чужих смут, для успешной торговли следует иметь друзей не только среди единоверцев, но и людей иных вер. Если бы чернь чувствовала за собой поддержку ал-арсиев или караванной стражи, она давно бы перешла от проклятий русам к их избиению.
— Что ж, если смерть юз-беки охладит горячие головы городских мусульман, я прикончу его. Надеюсь, то же самое ты сделаешь с Аруком, ибо если он считает тебя злейшим врагом, таковым он должен быть и для тебя.
— Это так. Мы были соседями и друзьями, вместе вступили в войско кагана, участвовали плечом к плечу во многих сражениях. Ты удивлялся, откуда я хорошо знаю устройство крепостей? Все просто: я участвовал в захвате многих твердынь на Кавказе и Хвалынском море, три года сам защищал от набегов степняков Саркел(Саркел — хазарская крепость в среднем течении нынешнего Дона.), отсюда и мои познания. Но если я служил кагану, чтобы иметь деньги на жизнь, то Арук отдался этому делу целиком и не мыслил для себя иного существования. Мечтая стать из простого воина ал-арсием, он даже изменил вере предков и признал над собой власть Аллаха. Он был сотником, я у него десятским, когда нашему ту-мену приказали подавить восстание наших братьев асиев. Я предложил Аруку оставить войско кагана и перейти к соплеменникам, но тот отказался и пригрозил выдать меня, если заметит в моем поведении что-либо подозрительное. Я затаился, а при первой стычке с асиями перешел к ним. Так мы с Аруком стали врагами, и после сегодняшней встречи я вижу, что только меч положит вражде конец.
— Не столько меч, сколько твое умение владеть им, — уточнил Микула. — Сегодня мы с тобой не поедем больше никуда, а отправимся прямо к Исааку. Ночью нам предстоит опасное дело, и к нему надобно хорошо подготовиться.
Микула и Сарыч прибыли к Сухому оврагу в указанное время, однако их уже ждали. В том месте, где овраг делал крутой поворот, горел большой костер, возле которого прохаживались юз-беки и Арук. Чуть в стороне к небольшой коновязи были привязаны их кони, к большому камню прислонены два щита. Умело сделанная коновязь, солидный запас дров у костра, сбегающая на дно оврага утоптанная тропа свидетельствовали, что это место посещается людьми не так уж редко.
— Ты не опоздал, рус, — произнес юз-беки, подходя к Микуле и не обращая внимания на Сарыча. — Твоя лошадь мне нравится, и обратно я поеду на ней, чтобы проверить ее бег.
— Я не знаю, какой из жеребцов у коновязи твой, но мне любы оба, — заметил Микула. — К сожалению, мне придется его продать, поскольку в морском походе он мне не понадобится. Если желаешь, чтобы твой конь попал в хорошие руки, подскажи мне нового хозяина, достойного такого красавца.
— У него уже есть достойный хозяин, и другого не будет, — ответил юз-беки. — Знаешь, рус, мне нравится и твоя кольчуга, поэтому, пожалуй, я не стану портить ее мечом, а попросту снесу тебе голову. Ты не против?
— Нисколько. Но ты слишком много говоришь, а у меня днем много дел, и я хотел бы пораньше возвратиться домой и лечь спать. Посему давай прекратим ненужные разговоры и приступим к тому, что привело нас сюда.
— Торопишься на тот свет, рус? Для этого уже все готово, — и юз-беки указал рукой на участок степи между костром и гребнем оврага.
— Ошибаешься, не все, — возразил Сарыч, соскакивая с коня.
Привязав поводья к коновязи, он быстро сбежал по тропе на дно оврага, исчез в тени высокого обрывистого склона. Через минуту он вновь появился у тропы, волоча за собой по земле большую колоду с торчащим из нее огромным топором. Поудобнее ухватившись обеими руками за длинное топорище, Сарыч вытащил колоду из оврага и установил у костра. Верх колоды был покрыт бурыми пятнами, такие же пятна виднелись и на широком лезвии топора. По тому, как тревожно заржали шарахнувшиеся от колоды лошади, Микула догадался, что бурые пятна не что иное, как засохшая кровь.
— Ты зря трудился, — сказал заметно побледневший Арук. — Мы, мусульмане, не верим в языческие обряды, а тебе колода и топор не понадобятся.
— Как знать, — зловеще усмехнулся Сарыч, выдергивая из колоды топор. Проверив пальцем остроту лезвия, он вновь вогнал топор в колоду. — Это решаешь не ты, предавший веру предков, а Небо и его властитель, великий Тенгри-хан(Т е н г р и-х а н — бог Неба и священного небесного огня у кочевников-язычников.).
Между тем Микула тоже привязал лошадь к коновязи, с щитом и копьем прошел на указанное юз-беки освещенное пламенем костра место у гребня оврага.
— Говоришь, все готово, юз-беки? Тогда почему не начинаем бой? Я ведь сказал, что тороплюсь.
— Клянусь Аллахом, что ты скоро будешь там, куда торопишься, — пообещал юз-беки, беря свой щит. — Но прежде узнай правила поединка. Их всего два. Первое: ночью бой ведется только в пешем порядке, поэтому оружием служат меч и кинжал. Так что, рус, оставь свое копье рядом с моим. Второе правило: сколько бы ни участвовало в бою человек, он ведется до полной победы одной из сторон. Повторяю — до полной. Тебе все понятно?
— Да. Оружием служат меч и кинжал, а бой ведется до последнего поединщика.
— Нет, рус, не до последнего участника поединка, а до полной победы. Это значит, что на поле боя остаются в живых лишь победители, а удел всех побежденных — смерть. Только смерть, ибо всем, даже женщинам и детям, известно, что плененный враг должен стать рабом. Но разве не новый позор для победителя, проявившего себя истинным воином, что его обидчик и противник в бою был человеком с душой раба, предпочтя жизнь в неволе смерти на поединке? Разве не унижение для истинного воина то, что он применил оружие против того, кто был рожден для плети надсмотрщика? В поединке отмывается запятнанная честь, а она отмывается кровью и не терпит новых бесчестий и унижений. Ты, рус-язычник, дерзнул считать себя равным мне, правоверному мусульманину, доблестному воину Хорезма и лучшему юз-беки Хазарии, и за это заплатишь своей жизнью! Если Арук не прикончит того, кто назвался Сарычем, это буду вынужден сделать я, хотя мне очень не хотелось бы осквернять свой меч кровью подлого изменника и разбойника. Вы умрете оба, рус и асий!
— Юз-беки, ты очень много говоришь, — спокойно сказал Микула, выслушав до конца речь ал-арсия. — Впрочем, оправданием может служить то, что вскоре ты вообще перестанешь разговаривать в мире живых. Благодарю, что растолковал мне правила хазарских поединщиков, и, хотя не все в них мне по нраву, я буду им послушно следовать. Смотри! Раз!
Микула легонько подбросил свое копье, на лету поймал его посреди древка, метнул в направлении камня у костра, где прежде стояли щиты юз-беки и Арука. Копье воткнулось в землю рядом с наконечником копья Сарыча, уже лежащего у камня.
— Два! — Микула вырвал из ножен меч. — Юз-беки, я лишу тебя жизни, ибо ты обуян непомерной гордыней и считаешь себя выше меня, русича. Ежели Сарыч не убьет своего обидчика, это свершу я, поскольку именно Арук, изменивший вере предков и поднявший оружие на свой народ, является предателем. Я готов к бою!
— Тогда держись!
Выхватив меч и выставив перед собой щит, юз-беки сразу устремился в атаку. В течение нескольких мгновений он успел нанести Микуле полдюжины сильных ударов, но тот без труда отбил их. Хотя русич тут же оценил мастерство противника и признал в нем опасного бойца, он был как никогда спокоен. Ночная степь, горящий костер, колода с торчащим из нее окровавленным топором — это было одно из видений, явленных ему богами у священного источника на Лысой горе. Лишь одно, и поскольку именно это видение претворилось в жизнь первым, Микула никак не мог погибнуть прежде, чем станут явью и другие приоткрытые Небом страницы его будущего. В этом поединке был обречен на смерть сын Аллаха, а внуку Перуна суждено было остаться живым.
Защищаясь и нападая сам, Микула все больше убеждался, что юз-беки по праву слыл искусным поединщиком. Микула часто встречался на полях брани со степными наездниками и знал, что те, хорошо владея оружием на коне, гораздо хуже использовали его в пешем бою. Однако юз-беки, хотя был командиром конников-степняков, ничуть не уступал русичу в сражении на земле, по-видимому, набрался опыта в ночных поединках с воинами-чужестранцами, искушенными как раз в тонкостях пешего боя. И все-таки уже через несколько минут схватки Микула точно знал, к какому виду боя его противник совершенно не подготовлен и, значит, будет не в состоянии оказать достойного сопротивления.
Ни Хорезм, где родился и вырос юз-беки, ни Хазария, которой он служил, не имели ни торгового, ни военного флота, а потому противник Микулы не имел представления об особенностях морского рукопашного боя. Их было две. Первая заключалась в том, что сражаться приходилось на скользких от воды, раскачивающихся под ударами волн палубе и корабельных надстройках, а это вырабатывало у опытных морских бойцов поразительную устойчивость при самом рискованном наклоне туловища и способность наносить удары противнику при любом, порой немыслимом в условиях конного или пешего боя, положении тела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94