– Я знаю.
– Это сделали вы?
– Что?!
– Убили девушку, которая жила в вашем доме.
– Ради чего я стал бы ее убивать?
– Это уж ваше дело – объяснить. Она жила у вас и не платила за квартиру.
– Тут нечего и объяснять. Я нашел Поинсеттию мертвой, и я же обнаружил труп священника. Мне просто не повезло, вот и все.
– Тем не менее их подозрения вполне понятны. Мне тоже все это показалось бы очень странным, если бы я только не направил вас сам в эту церковь.
– Да, такие странные совпадения случаются. Я видел много такого, чему вы никогда бы не поверили.
– Кто-то следит за вами, мистер Роулинз. Знает, что вы работаете с нами.
– Почему вы так считаете?
– Убийство в церкви – дело рук профессионала. Либо они кого-то наняли, либо русские сделали это сами.
– Но зачем кому бы то ни было понадобилось убивать Тауна?
– Видимо, его преподобие был втянут в их дела. Убрав его, они заметали следы.
– А не проще ли было убить меня?
– В их обычае уничтожать растения на корню. Возможно, Таун был им дорог, но они решили покончить с ним, заподозрив, что он может подставить их под удар.
Я решил использовать свой шанс в игре с Крэкстоном.
– Вы знаете нечто такое, о чем мне не говорите.
Он молча разглядывал меня несколько секунд.
– Почему вы об этом заговорили?
– Я провел с Венцлером несколько дней и не понимаю, почему у вас к нему такой интерес. И мне непонятно, чего ради вы готовы защитить меня от налоговой инспекции? Чтобы шпионить за каким-то мелким профсоюзным деятелем? Более того, священника убили, и вы уверены, что это имеет какое-то отношение к тому, чем я занимаюсь. Нет, тут явно концы с концами не сходятся.
Крэкстон прислонился к окну, и его волосатый указательный палец задвигался по подбородку. От середины к правой щеке. Движение пальца сопровождалось рождением улыбки. К тому времени, когда палец достиг мочки левого уха, улыбка полностью сформировалась.
– А вы смышленый малый, Роулинз.
– Да, – ответил я, – настолько смышленый, что оказался в полиции и вам приходится вызволять меня отсюда, защищать от налоговой инспекции и так далее. Будь я еще посмышленей, пришлось бы, пожалуй, отказаться от права дышать воздухом.
– Венцлеру удалось заполучить нечто весьма серьезное, – сказал Крэкстон.
– Но что? Что именно?
– Вам лучше об этом не знать, Изи. Вы должны знать только одно – в нашей игре самая высокая ставка. Мы играем на выигрыш.
– Вы хотите сказать, меня могут убить?
– Да, это так.
– Так какого же дьявола вы не предупредили меня заранее? – Один из роботов навострил уши. Но это меня не беспокоило. – Вы вызволяете меня из полиции, и я на свободе, вы уверяете, что все идет по плану, а на самом деле кое-кто готов взять меня на прицел.
Крэкстона моя судьба нисколько не волновала.
– Вы хотите оказаться в тюрьме, Изи? – спросил он. – Только скажите, и мы немедленно вернем вас инспектору Лоуренсу.
– Послушайте, – сказал я, – если вы знаете, что за Венцлером что-то числится, то почему бы вам не взять его?
– Мы пробовали, Изи. Мы арестовали и допросили его. Но он не признался, а доказательств у нас – никаких. Я не могу вам сказать, чем, по нашему мнению, он обладает, но это нечто очень важное. Если это будет пущено в ход, Америка понесет значительный ущерб.
– Значит, вы не собираетесь сообщить мне о том, что именно я разыскиваю?
– Вам лучше не знать, Изи. Поверьте, вы пожалеете, если узнаете.
– Ну хорошо. Имеет ли это какое-то отношение к Андре Лавендеру?
– Могу сказать только одно: если вам известно, где находится Лавендер, вы должны нам об этом сообщить. В данном случае речь идет не о каких-то расовых проблемах, а об интересах нашей страны.
– Значит, по-вашему, я должен разгуливать с мишенью на спине?
– Вы можете устраниться в любой момент.
Он знал, что у меня не было ни малейшего шанса.
– Значит, вы хотите, чтобы я оставался с Венцлером?
– Да, это так. Теперь мы знаем: Таун был в какой-то степени причастен ко всему этому. По нашим сведениям, он сотрудничал с антивоенными кругами. Вы можете начать с его отношений с Венцлером. Судя по всему, Венцлер был одним из тех, кто его убил.
Хаим убивал, когда был в Польше. Война кончилась не так давно, чтобы хороший солдат забыл свое ремесло.
– А как насчет Поинсеттии? Вы думаете, ее тоже убили русские?
Он бросил на меня суровый взгляд.
– Ее могли убить вы или кто-то другой. Я этого не знаю. Более того, меня это не волнует. Я занимаюсь другим делом.
– Уж поверьте мне, полицейских это очень даже волнует.
Крэкстон поерзал на сиденье и уставился в окно.
– Когда все закончится, я объясню, почему вы оказались в церкви, – сказал он, настолько приблизив лицо к стеклу, что от дыхания затуманилось его и без того тусклое отражение. – Я расскажу им, что вы герой. И если у них не будет неопровержимых доказательств вашей вины в убийстве девушки, тогда...
Он сгорбился и отвернулся от окна, чтобы взглянуть на меня. Я почувствовал, как по моей щеке стекает струйка крови.
– Вы когда-нибудь сидели в одиночном окопе, Изекиель?
– Слишком часто, чтобы хотелось об этом вспоминать.
– В окопе холодно и одиноко, но зато так приятно после этого вернуться домой.
Я ничего не сказал, но мог бы сказать: «Аминь».
– Да, – продолжал он, – боль превращает испуганных мальчишек в мужчин.
Огненно-красный шар солнца висел над городом, а подпиравшие его густые черные облака, казалось, опускались нам прямо на голову, подобно сталактитам в гигантской пещере, а в вышине, над облаками, небо было окрашено в теплый оранжевый цвет. В этой картине было нечто библейское, и мне даже почудились звуки церковного органа.
– Да, Изекиель, нам предстоит серьезное дело. И оно может оказаться весьма болезненным.
Стоило мне шевельнуть мизинцем, как мучительная боль пронзала мне руку насквозь, и тем не менее я спросил:
– Что вы имеете в виду?
– Мы должны расколоть Венцлера. Он крепкий орешек и связан с людьми, которые похлеще его самого. Я знаю, это сопряжено с риском, но нам нужно довести дело до конца.
– Допустим, я ничего не обнаружу?
– Если я не получу того, что нужно, мистер Роулинз, значит, моя работа не стоит ни цента. Вы погорите вместе со мной.
– А если вы найдете то, что ищете?
– Тогда я помогу вам, Изи. Словом, мы перед дилеммой: либо любой ценой выплыви, либо – тони.
– Вы даете мне слово, мистер Крэкстон?
Вместо ответа он спросил:
– Теперь домой?
– Да.
По пути он говорил только о том, как купит бониту, разделает рыбу на кусочки, ошпарит кипятком, а затем замаринует в уксусе и соевом соусе. Он научился готовить это блюдо, когда служил в Японии.
– Япошки умеют готовить рыбку, – сказал он.

Глава 26

– О чем ты думаешь, Изи? – спросила Этта.
Мы лежали в ее постели. Я закинул руки за голову, ее пальцы под простыней скользили по моей восставшей плоти. У меня было странное ощущение. Тело возбуждено, но голова невозмутима. Я обдумывал, что же следует теперь предпринять. Перестань Этта меня трогать, я бы, похоже, взволновался и потерял способность трезво размышлять.
Я пришел к ней вечером, Ламарк уже спал. Она искупала меня, а потом я любил ее, раз за разом, почти до рассвета. Не думаю, чтобы это доставляло ей большое удовольствие, но она понимала, что помогает мне избавиться от мучивших меня страха и боли.
– Я думаю о людях. Они мертвы, а я все еще тревожусь из-за них. Это и отличает нас от животных.
– Каким образом? – прошептала она и легонько ущипнула меня.
– Если собака увидит труп, она покрутится возле него и отправится по своим делам. Но когда я нахожу мертвеца, у меня такое впечатление, будто он продолжает жить, следует за мной по пятам и тычет в меня пальцем.
– Что ты собираешься делать, милый?
– ФБР считает священника Тауна замешанным в чем-то. Думают, он связан с коммунистами.
– С какими коммунистами?
– Ох, как приятно, – сказал я, разнежившись, и продолжал: – Еврей, с которым я работал, был коммунистом.
– Но какое это имеет отношение к Тауну?
Она приподнялась на постели.
– Верни свою руку туда, где она была, – попросил я, – верни скорее.
Она ухмыльнулась и прижалась к моей груди.
– Вот почему правительство избавило меня от тюрьмы. Им нужен этот еврей, – сказал я.
Голова у меня наконец прояснилась.
– Пусть они сами этим занимаются, ты не должен вместо них копаться в этом дерьме.
– Да. – Я тоже привстал на постели и улыбнулся, потому что после боли получил такое наслаждение. – Мофасс уехал.
– Куда?
– Никто не знает.
– Он съехал с квартиры?
– Угу. Оставил какую-то нелепую записку в конторе, будто бы заболела его мать в Новом Орлеане и он едет ухаживать за ней. Очень странно.
– Ну и что же? В этом нет ничего плохого.
– Надеюсь. У меня не укладывается в голове, как это Мофасс мог удрать, не сказав мне ни слова.
– Люди ведут себя непредсказуемо, когда что-нибудь случается с их близкими.
– Но я-то знаю, Мофасс никогда не испытывал к матери нежных чувств.
– Как ты можешь так говорить, Изи? А зов крови?!
Я знал, она права. Я любил своего отца больше жизни, хоть он и бросил нас, когда мне было всего восемь лет.
– Но знаешь, что забавно? – спросила Этта.
– Что?
– Помнишь парня, который пытался тебя избить возле церкви?
– Вилли Сакса?
– Да, да. Его мать Паулетта вчера заходила ко мне.
– Чего ради?
– Я попросила ее зайти, чтобы разузнать, почему Вилли набросился на тебя. По ее словам, Вилли очень изменился после того, как спутался с Поинсеттией.
– В каком смысле?
– Она так вскружила ему голову, что он тратил на нее все деньги, которые зарабатывал. Раньше Вилли приносил жалованье домой. Парень рос без отца, и Паулетта рассчитывала, что он будет платить за квартиру.
– Дети вырастают, Этта. Ламарк поступит так же, когда какая-нибудь девушка пробудит в нем нежные чувства.
Я коснулся ее руки.
– Но Вилли зарабатывал недостаточно, и Мофасс тоже платил за эту девицу.
– Что?!
– Мофасс платил за ее квартиру весь прошлый год. Поинсеттиа рассказала обо всем Вилли. Ей, оказывается, приходилось с ним встречаться, но дальше поцелуев дело как будто не заходило.
– Это не ложь? Я никогда не думал, что Мофасс падок до женщин.
– Время от времени Мофасс заставлял ее встречаться с другими мужчинами.
– То есть был кем-то вроде сутенера?
– Не знаю, Изи. Говорю только то, что узнала от Паулетты. Ей это известно от сына, а ему – от самой Поинсеттии. Вилли порвал с ней, когда все открылось. Во всяком случае, так считает Паулетта. Но после несчастного случая девушка снова начала звонить ее сыну. Может, Мофасс это все с ней сделал?
– Да нет, не думаю, – сказал я, – она не могла знать о нем ничего такого, что могло бы толкнуть его на преступление.
– Ты все сам узнаешь.
– Почему ты так думаешь?
– Я просто уверена, вот и все. Ты умница, а это дело тебя тоже касается.
– Ты полагаешь?
– Угу.
Она отбросила одеяло, чтобы я мог полюбоваться на дело ее рук, и не отводила взгляда.
– Я хочу немного еще, милый, – сказала она громко и откровенно, будто сообщала об этом на весь мир.
Я знал, что это не так, и спросил:
– Ты в самом деле хочешь?
– Да, – почти прорычала она мне в самое ухо.
– Как?
И она повела меня. Я снова превратился в борова, готового к случке, будто совокупление могло обеспечить мне безопасность.

* * *

Я вздрогнул и проснулся. Где-то в квартире послышался шум. Мне стало страшно – вдруг это Крыса проник в мой дом с револьвером. Я взглянул на Этту-Мэй. Чувствуя себя совершенно опустошенным, вдруг понял: я хотел ее не одного секса ради. Ничего подобного я раньше не чувствовал. Обычно секс был первым и последним, что меня привлекало в женщинах. Но ее я желал с тем же пылом, даже когда был выпит весь, без остатка.
Я соскользнул с постели и влез в брюки. Ни снаружи, ни в соседней комнате свет не горел. Я приоткрыл дверь в гостиную и увидел его. Он сидел, мотая головой взад-вперед и пиная пятками кушетку.
– Ламарк?
– Здравствуй, дядюшка Изи, – сказал он, глядя на дверь, из которой я вышел. – Ты спишь с моей мамой?
– Да.
Как еще я мог ответить? Оставалось только надеяться, что он не проговорится об этом Крысе. Хотелось попросить его держать язык за зубами, но заставлять ребенка лгать – большой грех.
– Почему ты не спишь? – спросил я.
– Сны.
– Какие сны?
– О громадном старом чудовище с сотней глаз.
– Да? Оно преследовало тебя?
– Дракон спросил, не хочу ли я покататься, потом поднял меня высоко-высоко в небо и камнем полетел вниз.
Ламарк широко раскрыл глаза от страха.
– А потом, – продолжал он, – чудовище остановилось почти у самой земли и засмеялось. Я попросил отпустить меня, но оно полетело дальше вниз. Я напугался до смерти.
Опустившись на кушетку, я посадил его себе на колени. Он прерывисто дышал. Я дал ему успокоиться, а потом спросил:
– Тебе нравится ходить с папой к Зельде?
– Нет, там воняет.
– Чем?
– Грязью и рвотой. – Он высунул язык.
– Ты говорил маме, чем там пахнет?
– Нет, я боялся.
– Чего?
– Не знаю.
– Ты думал, они могут подраться, если скажешь?
– Да.
Он вцепился в мою штанину и дернул.
– Знаешь, сказал бы ты папе, что не хочешь туда ходить, он бы и не стал брать тебя с собой.
– Нет, все равно брал бы. Он любит играть в карты и трахаться.
Произнося последнее слово, Ламарк съежился, словно боясь, как бы я его не ударил.
– Нет, милый, – сказал я и потрепал его по голове. – Твой папа хочет видеться с тобой гораздо больше, чем со всеми этими людьми. Играть с тобой в мяч или смотреть телевизор.
Мальчик ничего не ответил. Мы сидели и молчали. Он все еще теребил мою штанину, это было весьма чувствительно.
– Твой папа собирается прийти к вам дня через два, – сказал я наконец.
– Когда?
– Не позже чем послезавтра.
– Он принесет мне подарок?
– Обязательно.
– Ты собираешься лечь в постель к моей маме?
Я засмеялся и прижал его к груди.
– Нет. У меня есть дела.
Мы сидели и смотрели, как всходит солнце. А потом уснули. Мне снова снилась Поинсеттиа. В моих снах ее плоть разлагалась у меня на глазах, вот-вот от нее останутся лишь кости.
Проснулся я спустя, наверно, полчаса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28