Ширли Венцлер не отводила взгляда от моей груди.
– Кажется, около десяти.
На ней было хлопчатобумажное платьице без рукавов. По нему наискосок бежали яркие синие, зеленые и золотые полоски. Эти звонкие краски напомнили о моем похмелье.
– Это ваш дом? – спросил я.
– В какой-то степени. Я его снимаю. Папа постоянно живет в Санта-Монике. Поэтому мы решили привезти вас сюда.
– Как я добрался до постели?
– На своих ногах.
– Я ничего не помню.
Это было верно отчасти.
– Вы были под хмельком, мистер Роулинз.
Она фыркнула и прикрыла рот рукой. Очень хорошенькая юная женщина с необычайно светлой кожей и волосами цвета воронова крыла. Лицо у нее в форме сердечка, и самое привлекательное в нем – улыбка.
– Папа просто понукал вас, говорил, куда идти. Он орал до тех пор, пока вы не слушались. Вы... – Она запнулась.
– Да?
– Вы чуть не плакали.
– Я что-нибудь говорил?
– О мертвой женщине. Будто она убила себя потому, что вы ее выселили. Это правда?
– Нет. Ее выселили из дома, где я работаю уборщиком.
– О, – прошептала она и снова посмотрела на мою грудь.
Мне было приятно ее внимание, и я не стал натягивать на себя одеяло.
– Хаим здесь?
– Я только что отвезла его в церковь. Он сказал, чтобы вы пришли попозже, если сможете.
– Это ваша комната? – спросил я.
– Да. Но мне больше нравится в комнате на чердаке. Там есть кровать, обожаю читать, лежа на ней. Особенно весной и осенью, когда не слишком жарко и не слишком холодно. Папа спал на кушетке, – добавила она. – Он иногда здесь ночует.
– О, – глубокомысленно изрек я, отчасти потому, что не нашел сказать ничего лучшего, а отчасти из-за головной боли.
Ширли внимательно смотрела на меня и наконец сказала:
– Я никогда не видела грудь мужчины, то есть я не видела такую, как у вас.
– Она коричневая, душенька, вот и вся разница.
– Я не об этом, я имею в виду волосы, их у вас не так уж много, но они такие курчавые и...
В эту минуту задребезжал дверной звонок. Три коротких звонка прозвучали словно из иного мира. Лицо Ширли залил яркий румянец, и она направилась к двери. Я видел, она встревожена. Так же, как и я.
Когда она вышла, я оглядел комнату. Вся мебель ручной работы из желтовато-коричневого дерева, породу которого я не смог определить. Ни одной плоской поверхности, все округло и изогнуто, от бюро с зеркалом до комода. На полу белый ковер. Несколько мягких стульев. Миленькая девичья комната, идеально подходящая для моего послепохмельного состояния.
Спустя некоторое время до меня донеслись мужские голоса. Я подошел к окну и увидел Ширли. Она стояла за проволочной изгородью перед ухоженным двориком и разговаривала с двумя мужчинами в темных костюмах и шляпах с узкими полями. Мне подумалось тогда, эти двое, похоже, вместе отправились в магазин купить себе совершенно одинаковые костюмы.
Ширли разозлилась и выкрикнула что-то, чего я не разобрал. В конце концов она направилась к дому, то и дело оборачиваясь, желая убедиться, что они уехали. А они не сводили с нее пристального взгляда, как дозорные волчьей стаи.
Наблюдая за происходящим на улице, я натягивал брюки. Услышав стук захлопнувшейся двери, хотел встретить девушку и спросить, что случилось. Но меня заинтересовали эти двойняшки. Они не торопясь перешли улицу и уселись в «бьюик»-седан темно-синего или черного цвета. Но не собирались уезжать, сидели в машине и следили за домом.
– Вы встали? – спросила Ширли с порога. Она снова улыбалась.
Я отвернулся от окна и сказал:
– Вы живете в приятном окружении. Голливуд?
– Почти что. – Она улыбнулась. – Мы живет возле Ла-Бреа и Мельроз.
– Это далеко от того места, где вы меня подобрали.
Ширли засмеялась чуть громче, чем надо, и вошла в комнату. Она села на стул, обитый плюшем, а я опустился на матрас, чтобы составить ей компанию.
– А та женщина действительно умерла?
– Она жила в доме, где я убираюсь. У нее не было денег платить за квартиру, и она покончила с собой.
– Вы это видели?
– Да. Но запомнил только кровь, капающую с ее ступни.
– Мой папа видел такое. – В ее глазах был странный свет. Взгляд не тревожный, как у Хаима, но опустошенный. – Многие евреи, – продолжала она, будто читая молитву, которую произносит перед сном всю жизнь. – Матери и сыновья.
– Да, – сказал я так же тихо, как она.
В Дахау я видел многих мужчин и женщин, таких, как Венцлер. От голода они превратились в тени. Большинство из них умерли и валялись на земле, как мертвые муравьи в своих муравейниках.
– Вы думаете, что могли бы спасти ее? – спросила она.
У меня было странное ощущение, будто говорю не с ней, а с ее отцом.
– Что?
– Женщина, которая умерла. Вы думаете, что могли бы ее спасти?
– Конечно. Я просил управляющего оставить ее в покое. Но он был непреклонен.
– Мы все в ловушке, мистер Роулинз. Не можешь заплатить за квартиру, остается только умереть.
– Это не так, – сказал я.
Глаза Ширли вспыхнули, и она улыбнулась мне.
– Нет, мистер Роулинз, в этом все зло.
Она заявила это так твердо и убедительно, что мне не имело смысла продолжать. Пока она говорила, я не отрывая глаз смотрел на ее нежные белые руки. Я мог даже различить тончайшие голубые вены, пульсирующие под белой кожей.
– Спускайтесь вниз, когда будете готовы, – сказала она. – Вас ждет завтрак.
И словно по мановению ее волшебной палочки, я внезапно почуял аромат кофе и бекона.

* * *

Она сидела за столиком кленового дерева в алькове с окном, глядящим в зеленый задний дворик. Прямо перед окном росло мандариновое дерево, сплошь усыпанное белыми цветами. Над ними жужжали дюжины пчел.
– Садитесь, пожалуйста.
Ширли приподнялась и коснулась моей руки чуть выше локтя. Это был дружеский жест, и меня кольнуло чувство вины.
– Спасибо, – сказал я.
– Кофе? – спросила Ширли, отводя глаза.
– С восторгом, – ответил я, стараясь вложить в эти слова всю страсть, на которую был способен, несмотря на похмелье.
Девушка налила мне кофе. У нее были длинные, красивые руки, а кожа белая, как песчаные пляжи в Мексике. В те дни светлокожие женщины меня просто завораживали. На Юге вы могли поплатиться жизнью, стоило лишь взглянуть на белую женщину. Но все, что так дорого стоит, таит в себе невероятное очарование.
– Перед началом войны отец отправил меня из Польши в коробке.
– Ваш отец – очень умный человек.
– Он предчувствовал приход нацистов.
Ширли выглядела сейчас совсем как девочка. Мне нестерпимо хотелось ее поцеловать, но я держал себя в руках.
– Вот почему мой отец работает с вами, мистер Роулинз. Ему понятны ваши чувства: беды, которые он испытал в Польше, сродни тем, что вы испытываете здесь. – В глазах у Ширли задрожали слезы.
Я вдруг вспомнил, зачем здесь оказался, и поджаренный хлебец застрял у меня в горле.
– Ваш отец – хороший человек, – сказал я совершенно искренне. – Он хочет, чтобы нам стало хотя бы немного лучше.
– Но он должен подумать и о себе хоть чуть-чуть, – выпалила она. – А не заниматься делами, которые отдаляют его от семьи. Он стареет, понимаете, и нельзя требовать от него слишком многого.
– Да, пожалуй, он слишком много времени уделяет благотворительной деятельности.
– И ведь никто о нем не заботится. Что будет, если в его дом нагрянут казаки? Разве кто-нибудь встанет на его защиту?
При виде ее слез я и сам готов был расплакаться. С прошлой ночи ничто не изменилось. Я по-прежнему олицетворял предательство и зло.
Ширли встала и вышла, вернее, выбежала в кухню.

* * *

– Может быть, вы хотите еще чего-нибудь, мистер Роулинз? – спросила Ширли, когда вернулась. Глаза у нее были красными от слез.
– Нет, спасибо, – ответил я. – Который час?
– Почти двенадцать.
– Черт побери. Я должен поехать к вашему отцу, а не то он начнет беспокоиться.
Ширли улыбнулась:
– Я вас отвезу.
У нее была милая, доверчивая улыбка, заставившая меня содрогнуться. Ведь мое спасение можно было оплатить ценой жизни ее отца.

* * *

– Вы все молчите, – заметила Ширли, ведя машину.
– Я задумался.
– О чем?
– О вашем преимуществе передо мной.
– Что вы говорите?
Я наклонился к ней и прошептал:
– Вы имели возможность высказать свое мнение о моей груди, а другая сторона до сих пор этой возможности не получила.
Она сделала вид, что дорога занимает ее прежде всего, и на лице ее появился милый румянец.
– Прошу прощения, – сказал я. – Мне всегда нравилось флиртовать с хорошенькими девушками.
– Это несколько выходит за рамки флирта.
– Все зависит от того, где вы родились. У нас это обычный комплимент обожателя.
Чистейшая ложь, но откуда ей было знать.
– Я не привыкла слышать от мужчин подобные вещи.
– Я уже попросил прощения.
Ширли высадила меня у церкви. Я пожал ей руку, задержав ее в своей дольше, чем следовало. Но она улыбнулась и все еще продолжала улыбаться, когда отъехала.
Я смотрел вслед маленькому «студебеккеру». И тут заметил напротив церкви темный «бьюик», в котором сидела знакомая мне парочка в темных костюмах, будто торговцы в обеденный перерыв.

Глава 22

В будни церковь Первого африканского баптиста казалась пустой. Иисус висел над входом, но когда прихожане не толпились на ступеньках, выглядел скорее как орнамент. Я всегда останавливался, чтобы взглянуть на него. Мне была понятна идея муки и смерти от рук других людей – большинство цветных это понимали. Как ни ужасна смерть Поинсеттии, она была далеко не первой из всех повешенных, которых я видел.
Я видел, как людей линчевали, сжигали, расстреливали и забрасывали камнями. Видел, как Джессапа Ховарда повесили только за то, что он взглянул на белую женщину. Видел двух братьев, которых линчевали. Их повесили на одной веревке. И вся их вина заключалась в том, что они пожаловались на то, что их обсчитывают в соседней лавке. Когда их вешали, братья разодрали в судорогах свои рубашки и исцарапали друг друга.
Не отсюда ли глубокие чувства, которые черные испытывают к Иисусу, не от понимания ли его тяжкой участи? Он был невиновен, и его распяли на кресте. Он поднял голову, чтобы сказать правду, и его убили.
Смотря на него, я подсознательно услышал какой-то странный звук. То ли треск зажженной спички, то ли вздох дерева во время бури.
Хаим был в подвале. Склонившись над ящиком с одеждой, он держал перед собой старое платье в блестках.
– Выглядит неплохо, – сказал я.
– Правда, Изи? Может быть, миссис Кантелла сможет найти себе нового мужа? – И он заговорщически улыбнулся.
– Вряд ли он будет лучше тех девяти, которых она уже имела.
Мы посмеялись. Потом я включился в работу. Мы перекладывали одежду из одного ящика в другой, английскими булавками прикрепляли к ней восьмиугольные ярлычки. Простая одежда шла у нас за доллар. За что-нибудь получше мы назначали доллар и семьдесят пять центов. Все брюки оценивались в семьдесят пять центов, а шляпы и носовые платки – в четверть доллара.
Некоторое время спустя Хаим сказал мне:
– Ширли – хорошая девочка.
Я кивнул:
– Я тоже так думаю. Какой великодушной должна быть женщина, чтобы приютить пьяного бродягу, совсем ей незнакомого.
– Время от времени человек нуждается в выпивке.
– Да уж, я-то с этим абсолютно согласен.
– Вы хороший человек, Изи. Я рад, что вы побывали в доме моей дочери.
Мы несколько минут молча передвигали ящики.
Я только было серьезно задумался о том, как бы избавиться от тюрьмы, не навлекая на Хаима неприятностей, и тут вдруг кто-то дико завопил. Крик доносился издалека и был полон ужаса.
Мы с Хаимом переглянулись, и я поспешил к лестнице. Я почти добрался до второго этажа, когда увидел мчащуюся мне навстречу Винону Фитцпатрик. Ее руки были широко расставлены, и я не смог от нее увернуться. Она рыдала и громко вопила, на одной ноге у нее не было туфли.
– Винона! – закричал я. – Винона!
– Кровь и смерть, – простонала она и упала в мои объятия.
Винона весила по меньшей мере фунтов двести. Я изо всех сил старался удержаться на ногах, и в конце концов мы остановились на первом этаже.
– Они мертвы, – едва выговорила она.
– Кто?
– Смерть, кровь, – бормотала она.
Хаим позаботится о ней, решил я, и побежал вверх по ступенькам. Дойдя до квартиры священника, замедлил шаги. Что же со мной происходит? Я таращился на фанерную дверь и думал о техасских болотах к юго-западу от Хьюстона. Человек может затеряться в этих болотах на годы, и попробуй его найти. Похоже, дела мои плохи, если меня потянуло в эти суровые края.
Преподобный Таун лежал навзничь на кушетке. Брюки спущены до щиколоток, а боксерские шорты – ниже колен. Его член еще был в состоянии полуэрекции, и я подумал: «Какой же он у него маленький». Обычно баптистский священник всем представляется настоящим мужчиной, но я видел мальчиков, оснащенных лучше, чем он.
И еще одна странность. У большинства негров кожа в половых частях темнее, чем все тело, а у него было не так Странное генетическое отклонение.
Кровь на его белой рубашке и застывшее выражение лица не оставляли сомнений – он мертв. Я хотел подойти к нему чтобы убедиться в этом, но на моем пути оказалась женщина, согнувшаяся в три погибели. Она сидела на корточках у его ног. На затылке у нее тоже была кровь.
Все было в полном порядке, если не считать двух трупов. Современная квартира без перегородок, разделяющих комнаты. Слева – кухня, обшитая сосновыми панелями, с электрической плитой. Окно кухни выходило на фасад церкви. Направо – спальня, чистая и опрятная. На задней стене развешаны африканские маски, щиты и декоративные ткани. У изножья кровати сложено ярко-красное одеяло. Пол в середине квартиры, застеленный белым ковром, чуть ниже, чем в соседних комнатах.
Мертвец лежал, откинувшись на кушетку, обитую белой кожей. Пустой взгляд устремлен на модерновый камин, прикрытый золоченым экраном.
Все чисто и прибрано, только в углу возле двери лужа блевотины. Убийца, похоже, съел за обедом шинкованную капусту и кусок мяса. И изрядно выпил. Из угла сильно несло алкоголем.
Выглянув из окна кухни, я увидел ступеньки, где стоял минут пятнадцать тому назад, и вспомнил тот странный треск и звук, похожий на вздох.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28