– Я здесь, – сказал Венцлер, – потому, что негры в Америке живут так же, как евреи жили в Польше. Над ними издеваются, их угнетают. Нас вешали и сжигали просто за то, что мы существуем.
И тут я вспомнил Холлиса Лонга.
Он был другом моего отца. Во всей округе только они двое умели читать. Каждый вечер в субботу друзья усаживались на нашем крылечке, курили трубки и обсуждали газетные новости, накопившиеся за неделю.
Холлис был великан. Помню, как здорово он смеялся. И всегда приносил гостинцы – фрукты и леденцы. Я сидел на полу между ними и слушал о событиях в Новом Орлеане, Хьюстоне и других столицах южных штатов. А иногда они говорили о северных городах или даже других странах, скажем, о Китае или Франции.
И вот как-то раз я пришел из школы и увидел, что мама стоит у плиты и плачет, а папа обнимает ее за плечи. Холлис Лонг сидел за столом и пил неразбавленное виски из глиняной кружки. Я понял: произошло что-то ужасное.
Никто не заговорил со мной, и я убежал в заросли сахарного тростника за нашим участком.
В ту ночь Холлис спал у нас. Он жил с нами две следующие недели, а потом уехал во Флориду. Каждую ночь я слышал, как он стонет и плачет. Нередко я просыпался от этого, вскакивал с постели и начинал колотить кулаком по стене.
Позже мама рассказала мне, что, пока Холлис в очередной раз сидел у нас на крыльце, у них в доме случился пожар. Его жена, сыновья и мать погибли в пламени.
Взгляд Хаима Венцлера, когда он говорил о Боге, напомнил мне Лонга в тот страшный день.
– Когда я все потерял, – сказал Хаим, – ко мне пришли люди и спасли меня. Они помогли мне отомстить. И теперь пришла моя очередь помогать.
Мне оставалось только кивнуть. Когда Бог оставил Холлиса, никто не пришел к нему на помощь.
– Мы должны помогать друг другу, Изи. Потому что есть люди, готовые содрать мясо с наших костей.
Я вспомнил Лоуренса и Крэкстона и отвернулся.
Он положил руку мне на плечо и сказал:
– Мы будем работать вместе.
– Хорошо, – ответил я.
– У вас найдется время завтра? – спросил он и коснулся рукой тыльной стороны моей ладони, как это делал Джон, когда беспокоился обо мне.
– Наверное, не завтра, но через пару дней обязательно.
Дело было сделано. Хаим и я стали партнерами, работающими на благо бедных и престарелых. Конечно, заодно я собирался его повесить.
Вошли Таун и Мел вин с красивой молодой женщиной, черная кожа и белое платье которой создавали потрясающий эффект. Она была высокая, стройная, в ее каштановых волосах сверкали золотые пряди, губы накрашены ярко-оранжевой помадой. Страсть в весьма откровенном взгляде ее больших карих глаз, устремленных на Тауна, делала ее прекрасной.
Священник что-то сказал Паркеру, потом повернулся к девушке и пошептался с ней. По тому, как по-хозяйски он положил руку ей на талию, я понял, что они любовники. Я отвел взгляд и заметил, что Мелвин пристально смотрит на меня.
Счастливая пара тотчас исчезла. Присутствующие были этим весьма обескуражены. Они надеялись, что священник будет представлять церковь на совещании. Но у него были свои интересы. Так же, как, впрочем, и у меня.
– Ты остаешься, Изи? – спросил меня Оделл.
– Нет, – ответил я, – нужно кое-кому позвонить. Когда я собрался уходить, он схватил меня за рукав.
Раньше Оделл никогда не позволял себе такого.
– Не вмешивайся в наши дела, Изи, – сказал он. – Получи все, что ты хочешь, от этого человека, но только не вреди церкви.
Я улыбнулся так убедительно, как только мог.
– Не волнуйся, Оделл, мне нужна только информация И это все. Ты даже не заметишь, что я здесь побывал.

* * *

Он снял трубку после первого же звонка.
– Крэкстон у телефона.
– Я с ним встретился.
– Хорошо. И что он сказал?
– Да ничего особенного. Хочет, чтобы я помогал ему собирать одежду для стариков.
– Не клюйте на эту приманку, мистер Роулинз. Он помогает этим людям исключительно в собственных целях.
Совсем как я, подумалось мне.
– Что я должен делать дальше?
– Поводите его за нос несколько недель, может быть, он сведет вас со своими людьми. Выдаивайте из него информацию. Попытайтесь убедить его, будто вам не нравятся белые люди и Америка. Хорошо, если удастся узнать у него, где Андре Лавендер.
Я хмыкнул в знак согласия, а потом спросил:
– Мистер Крэкстон.
– Да?
– На днях мне звонил инспектор Лоуренс.
– По какому поводу?
– Он хотел узнать, не собираюсь ли я уладить дела с моими налогами.
– Вот как? – Крэкстон засмеялся. – Вы должны понять: он весьма предан своему делу.
– Его преданность для меня означает тюремный срок.
– Не беспокойтесь, мистер Роулинз. В Вашингтоне все ниточки находятся в руках у Эдгара Гувера Гувер, Джон Эдгар (1895 – 1972) – один из директоров ФБР США.

. И если он скажет, что с вами все в порядке, значит, так оно и будет.
Мистер Гувер не давал мне никаких гарантий, но я предпочел не упоминать об этом.
– Чем Венцлер занимается в церкви? – спросил Крэкстон.
– Он помогает организовывать работу Национальной ассоциации по проблемам развития цветного населения.
– Я так и думал.
– Что вы думали?
– Эта организация одна из тех. Одна из так называемых организаций по защите гражданских прав, где полно красных и тех, кто рано или поздно станут красными.
Я решил, уж не безумен ли он, и тут же подумал: «Если я работаю на него, то и сам недалеко от него ушел».

Глава 15

Хаим Венцлер был странный человек, но он пробудил во мне дорогие моему сердцу воспоминания детства и не показался таким негодяем, каким его изображал агент Крэкстон. Я решил, пока Крэкстон не знает, где находится Андре, заняться именно им. Я подозревал, что агент ФБР говорил мне далеко не всю правду. На авиазаводе произошло что-то серьезное. Невозможно было поверить, что он взялся избавить меня от налогового управления только ради какого-то профсоюзного организатора. Я должен был разузнать, где скрывается Андре. Это была моя козырная карта. Но задача предстояла нелегкая.
Крэкстон проявил недюжинную сообразительность, выбрав меня, потому что ФБР нечего было и нос совать в негритянские районы. В те времена цветные весьма неохотно сообщали белым что-то, хоть отдаленно похожее на правду А в ФБР работали одни белые.
Я имел еще одно преимущество – знал Андре и его компанию.
У Андре была подружка, у которой от него родился сын. Я знал, она живет где-то возле Флоренс и не работает. Андре очень гордился своим малышом, поэтому удрать с Линдой он, возможно, решил не только из-за того, что ее внимание польстило его мужскому самолюбию. Наверно он надеялся выманить у нее какое-то количество долларов для своего сынишки. А кроме того, были неприятности, связанные с авиазаводом «Чемпион» и его знакомством с Хаимом Венцлером.
Муж Линды, Уинтроп Хьюз, от Хуаниты ничего бы не добился.
Все это меня вполне устраивало.
На следующий день я заглянул в грязный домишко Хуаниты. Она прикидывалась, будто умеет обращаться с иголкой и ниткой и зарабатывает на жизнь шитьем, но я прекрасно знал – это неправда. И тем не менее принес с собой какую-то рвань и спросил, не может ли она ее починить.
– Лучше бы ты все это выбросил, – сказала она, посмотрев на свет мои дырявые штаны. Через дырки можно было видеть птичек, сидящих на телеграфных проводах. – Напрасный труд.
– Может быть, тебе не нужна работа?
– Нет, это не так.
– А можно подумать, что именно так. Я принес тебе свои рабочие штаны, и такая работа, гляжу, тебя нисколько не интересует.
Она съежилась под моим взглядом.
– Я просто хотела сказать, ты мог бы купить себе кое-что получше почти за те же деньги.
– Я сам решаю, как мне тратить свои деньги, – сказал я.
Она казалась такой маленькой рядом со мной. Маленькая женщина лет восемнадцати, с небольшими глазами и худыми ногами. Она не была красива, но глаза ее излучали свет любви. Многие женщины обретают этот взгляд, когда у них рождается первенец.
Андре-младшему было около четырнадцати месяцев. Он уже ходил и начинал проявлять характер.
Я принял от нее мальчика и прижал его к груди.
– Давай-ка пригляжу за ребенком, пока ты будешь штопать мои штаны, – по-отечески строго сказал я. Теперь-то я понимаю, что был вдвое старше ее.
Маленький Андре и я прекрасно провели время. Я позволил ему сначала походить по мне, а потом и поспать у меня на руках. Я даже подогрел его бутылочку с едой, попросив Хуаниту проверить, не слишком ли горяча. Сначала Хуанита робко мне улыбалась. Она сидела за кухонным столиком, зашивая мои штаны, а я расположился напротив нее на мягком стуле. Но она просто засияла, когда я сменил малышу штанишки, посадил его на столик рядом с ней и развлекал, как мог. Он даже не пикнул за все время.
Я продемонстрировал ей, что знаю, как смазывать ребенка кремом, чтоб у него не возникло опрелостей. Пока я втирал ему крем в попочку, Хуанита облизала свои серебряные губы и спросила:
– Ты не голоден, Изи?
И прежде чем я успел ответить, она продолжала:
– Я просто помираю с голоду.
Мне казалось, я делал все как нужно.
У Хуаниты не было близких родственников, и ей приходилось почти все время находиться неотступно при Андре-младшем. А всем известно, что лепечущий младенец способен довести до отчаяния человека с самыми крепкими нервами. Лучшее, что я мог сделать, это составить ей компанию, дать почувствовать, что рядом мужчина.
Я купил бифштексы, кукурузный хлеб, зелень и сам приготовил еду, потому что Хуанита, по сути дела, не умела и стряпать. После ужина она уложила Андре-младшего в картонный ящик на столе рядом с кушеткой и принялась стелить постель.
Потом Хуанита достала пузырек вазелина и показала мне, на что она способна. Ей было лет восемнадцать, и она не знала многого из того, что происходит в этом мире. Но Хуанита была воплощением любовной страсти и обладала способностью пробудить во мне ответное чувство.
Она затащила меня в постель, обвила руками и прошептала все; о чем мечтала с тех пор, как Андре-старший ее покинул.
Среди ночи ребенок заплакал, и Хуанита встала к нему. Потом она прошептала мне что-то, и я опустился на колени и молился на нее, как будто она была одновременно храмом и жрицей.

* * *

Я проснулся снова в четыре утра и даже не сразу понял, где нахожусь. Все нежные места моего тела ныли, и, когда я взглянул на спящую рядом женщину, нет, не женщину, а скорее девочку, меня охватило чувство, похожее на благоговейный ужас.
Занавески на окнах были сорваны. Свет уличного фонаря падал на личико спящего ребенка, он чмокал губами.
Я огляделся. Даже в темноте было заметно, какая вокруг грязь. Хуанита никогда не мыла ни полов, ни стен. Здесь было грязно до нее, такая же грязь сохранится и после.
Взглянув на ящички кухонного стола, я вспомнил, зачем сюда пришел.
В нижнем ящике под рулонами оберточной бумаги лежала пачка конвертов, стянутая широкой резиновой лентой. Почтовый штемпель, который почти нельзя было разглядеть в тусклом свете, был из Риверсайда. Имя и адрес Хуаниты написаны почерком ученика начальных классов средней школы. Я оторвал верхний левый угол одного конверта и задвинул ящик.
– Тебе что-нибудь нужно, Изи?
– Захотелось пить, но я не стал зажигать свет, опасаясь разбудить тебя, – пробормотал я, поднимаясь.
– Ты искал воду на полу?
– Ушиб палец, будь он проклят! – Я попытался изобразить досаду, чтобы она поверила.
– Стаканы в шкафчике у тебя над головой, милый. Дай мне тоже попить.
Когда я вернулся в постель, Хуанита протянула руку к пузырьку с вазелином.
– Я немного устал, малышка, – сказал я.
– Ничего, Изи, я тебя взбодрю.
Через несколько часов в комнату пробился солнечный свет. Хуанита сидела в изголовье постели. Вид у нее был такой, как будто она все поняла. Ребенок у нее на руках сосал свою бутылочку.
– Как давно исчез отец Андре? – спросил я.
– Слишком давно.
Я зажег сигарету и предложил ей.
– И ты ничего о нем не знаешь?
– Да нет. Он просто исчез, вот и все. – Она улыбнулась мне. – Не беспокойся, милый, он сюда не придет. Его нет в городе.
– А я думал, ты даже не знаешь, где он сейчас.
– Я слышала, он удрал.
– От кого?
– Просто удрал, вот и все, – сказала она, изобразив презрение на лице.
Я взял в руки ее ступню и поглаживал до тех пор, пока она не улыбнулась.
– Ты хочешь, чтобы он вернулся? – спросил я.
– Нет, – сказала она, но слова ее звучали неубедительно. Сначала она взглянула на ребенка, а потом дала мне понять, что хочет освободить свою ступню.
Я встал и надел брюки.
– Ты куда? – спросила Хуанита.
– Должен встретиться с Мофассом ровно в восемь.

* * *

Я отправился домой и вздремнул там пару часов, а потом поехал в Риверсайд.
В те времена Риверсайд был в основном сельским районом. Переулки и дорожные знаки там отсутствовали. Мне пришлось заехать на три заправочные станции прежде, чем я узнал, как добраться до Андре.
Мне пришлось торчать возле их дома до сумерек, прежде чем я увидел наконец уинтроповский «плимут» бирюзового цвета.
Линда была женщина крупная, крупнее, чем Этта-Мэй, и рыхлая телом, с чувственным лицом. Ее муж, Шейкер, он же Уинтроп, в свое время прельстился скорее всего золотистым цветом ее кожи. Весь облик Линды источал сладострастие и похотливость, а у бедного Андре был такой вид, что он того и гляди рухнет под тяжестью ее руки, обвивавшей его плечи. Выбившаяся из брюк рубашка развевалась на ветру, шнурок правого ботинка развязался и волочился по земле. У Андре было желтокожее лицо с глазами навыкате. Он был не толст, но в теле. Выглядел вполне добродушным, но всегда пребывал в некоем нервном напряжении; он мог трижды пожать вам руку за один вечер.
Я наблюдал, как они ковыляют по грязной дороге к дому. Линда пела, а Андре едва удерживался на ногах, поминутно рискуя сесть в грязь.
Я мог бы немедленно обнаружить свое присутствие, но мне важно было с ним поговорить. А для этого нужно было его как следует напугать, но сделать это должен был кто-то другой. Поэтому я вернулся в Лос-Анджелес, в один маленький, хорошо знакомый мне бар.

Глава 16

В этот вечер я отправился в «Кози-Рум» в Слаусоне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28