Ведь король Эдуард утверждал, что именно он должен унаследовать французскую корону, а вовсе не Филипп. Впрочем, он и так уже владел изрядной частью Франции — провинцией, которая называлась Аквитанией, где делают очень хорошее вино.
Гильом и дальше сообщал старшему сыну новости о войне, по мере того как сам их получал. Вначале Франсуа не очень-то понимал, что к чему. Речь шла о какой-то битве, проигранной французами. Это была морская битва. Как сражаются на кораблях, Франсуа представлял себе с трудом. Ведь для него битва была похожа на турнир. Упоминалась также еще одна провинция, где шли бои, — Фландрия; она находится к северу от их Бретани. Но сражения там мало что решали.
И вдруг все переменилось. Распря двух действующих лиц, далеких и таинственных, какими оставались для Франсуа Эдуард III и Филипп VI, вдруг сделалась близкой и понятной. Потому что отныне события перенеслись на бретонскую землю.
Герцог Жан III скончался в апреле 1341 года, менее чем через год после турнира. По всем правилам наследовать ему должна была его племянница, Жанна де Пентьевр, крестная мать Франсуа. Ей предстояло принести герцогство в приданое своему мужу, Карлу Блуаскому. Но, ко всеобщему удивлению, наследником покойного герцога объявил себя другой дядя Жанны, Жан де Монфор. Он немедля начал вербовать сторонников. Это означало еще одну войну, которая сразу же переросла границы Бретани, потому что Филипп VI принял сторону Жанны де Пентьевр, а Эдуард III — Жана де Монфора.
Раньше с Франсуа не случалось ничего подобного. Он воспринял новую ситуацию всей глубиной своего существа. Несправедливость, которую учинили его крестной, подло лишив ее законного наследства, вызвала в нем негодование, вполне естественное для будущего рыцаря. В своем воображении он всех теперь поделил на два лагеря: на хороших — друзей Жанны и короля Франции, и плохих — союзников зловещего Жана де Монфора и Эдуарда Английского. К тому же война в Бретани заставляла его думать о перстне со львом.
Эта драгоценность — рычащий золотой лев с рубиновыми глазами, — которую Гильом носил на пальце, все больше очаровывала Франсуа. Отец говорил ему, что у кольца есть своя история, и ребенок тысячу раз умолял Гильома рассказать ее. И тысячу раз получал ответ:
— Расскажу, когда отправлюсь на войну.
Когда война приблизилась к родному порогу, Франсуа де Вивре втайне стал надеяться, что отцу придется уехать и он, Франсуа, узнает, наконец, историю этого льва.
Мальчик не ошибся. Это случилось на праздник св. Якова, в первый майский день 1342 года. К своему зятю приехал Ангерран де Куссон — известить, что французское войско, возглавляемое самим королем, подступило к границам Бретани, и они получили приказ присоединиться к нему.
Хоть Франсуа и рад был снова повидать крестного, которым он восхищался почти так же сильно, как и отцом, но на уме у него было одно — история перстня. Весь день ему не сиделось на месте, и он надеялся, что отец не забудет своего обещания.
И Гильом не нарушил слово, данное старшему сыну: вечером того же дня он велел устроить пир в трапезном зале замка, в том самом, что занимал одну из сторон квадратной мызы. Никогда еще столько факелов не освещали это просторное помещение, никогда еще стол не был здесь накрыт с таким великолепием. Во главе его бок о бок сидели Гильом и Маргарита, первым справа был Ангерран, первым слева — Франсуа. Пир удался на славу. Впервые в жизни Франсуа получил право на кубок чистого вина, который был принужден осушить одним духом под смех и подбадривающие выкрики присутствующих.
Когда ужин подходил к концу, Гильом де Вивре потребовал тишины и велел принести из нижнего зала Эдовой башни щит «пасти и песок». Когда приказание исполнили, и щит был возложен перед Гильомом на стол, он взял слово.
— Рыцарь, уезжающий на войну, не может быть уверен в том, что вернется. Поэтому я обязан рассказать своему сыну то, что ему следует знать о роде де Вивре, — на тот случай, если завтра ему придется стать его главой после моей смерти.
И Гильом поведал историю, которую знал каждый сидящий в зале, кроме Франсуа, — о подвигах Эда в 1249 году, во время Седьмого крестового похода, и о посвящении его в рыцари святым королем Людовиком. Франсуа следил за рассказом с жадным вниманием, время от времени бросая взгляд на щит «пасти и песок». Объяснив, наконец, происхождение девиза и боевого клича рода де Вивре, Гильом ненадолго умолк. В зале царила полнейшая тишина, но по-настоящему никто, кроме Франсуа, взволнован не был.
Его отец продолжил:
— Сын мой, когда я умру, что может случиться со мной уже завтра, именно ты получишь право носить наш перстень как старший из Вивре. Но прежде чем получить рыцарское посвящение и надеть этот перстень на руку, ты должен знать, кто такой лев. Сын мой, знаешь ли ты, кто такой лев?
В этот миг Франсуа почувствовал на себе взгляды всех собравшихся в зале, — а их оказалось очень, очень много.
Мальчик сумел лишь отрицательно покачать головой. Гильом прикрыл глаза. Его страстный голос зазвучал среди благоговейной тишины:
— Лев — царь зверей, поскольку он, как и Господь наш Иисус Христос, сын Святой Девы. Он широк спереди и узок сзади. Хвост его с кистью на конце должен внушать нам страх перед грехом, ибо олицетворяет собой правосудие Божие. Когда лев разъярен, он попирает землю, а, спасаясь от погони, заметает следы хвостом. Он спит с открытыми глазами, а львица рожает мертвого львенка, который воскресает на третий день от грозного рева самца…
Гильом склонился к своему сыну.
— И еще тебе надобно знать, что лев — друг людей и не страшится ничего, кроме белых петухов, огня, скорпионов и скрипа дверного.
Это было все. Гильом завершил свою речь. Он встал и поднял кубок; все присутствующие последовали его примеру.
— Пью за войну и за короля Франции! Мой лев!
Клич загремел, подхваченный от одного конца стола до другого, и Франсуа совершил круг почета на воздетых руках отца. На своем триумфальном пути он видел мужчин, потрясающих кулаками над головой, и женщин, посылающих ему воздушные поцелуи. И только его брат Жан даже не взглянул на него. Безразличный ко всеобщему воодушевлению, он сидел, подперев щеку, и о чем-то размышлял…
Гильом де Вивре и Ангерран де Куссон отбыли на следующий же день, и с этого момента для Франсуа началась другая жизнь. Отец то приезжал, то снова уезжал, поскольку война в Бретани велась с перерывами. О ее превратностях Франсуа узнавал непосредственно из отцовских уст во время его возвращений и старался запомнить все как можно лучше.
Вначале чуть не произошло решительное столкновение. Когда Эдуард III высадился со всем своим войском в Бресте 30 октября 1342 года, Филипп VI устремился ему навстречу и преградил англичанину путь возле Ванна. Но битва так и не состоялась, потому что в последний момент вмешался папский легат и потребовал перемирия. Гильом вернулся домой. Перемирие продлилось всего один год. Вновь рыцарю де Вивре пришлось уехать в августе 1343 года. Война в Бретани возобновилась, хотя и с меньшим размахом, ибо французский и английский короли решили больше не рисковать в этой распре своими войсками. Боевые действия велись исключительно силами бретонцев, приверженцами Жанны де Пентьевр с одной стороны и Жана де Монфора — с другой. В перерывах между походами и осадами Гильом возвращался домой. Чаще всего это происходило зимой, потому что с наступлением холодов затихала всякая военная активность.
Так продолжалось до июля 1346 года. Ближе к середине месяца в Вивре долетела новость: Эдуард III опять высадился со всей своей армией, на этот раз в Сен-Ваас-лаУге, на полуострове Котантен. Уже ни у кого не оставалось сомнений: он хочет нанести решительный удар и страна стоит на пороге значительных событий.
Подтверждения этому не пришлось долго ждать. Месяц спустя английский король стоял уже под стенами Парижа. В великой спешке Филипп VI призвал всех своих вассалов к оружию. Гильому де Вивре опять предстояло уехать.
Отъезд состоялся 12 августа 1346 года. Лев и волчица нежно распрощались. Гильом должен был присоединиться к французскому войску в Сен-Дени. Поцеловав отца перед разлукой, Франсуа долго смотрел с замковой стены, как тот удаляется в сопровождении оруженосца, везущего щит «пасти и песок». Франсуа был горд, что знает отныне скрытое значение их герба. Он мечтал о том дне, когда ему самому придется вот так же уехать, оставив родных и близких… Нет, ничто не сравнится с участью рыцаря, и нет ничего прекрасней войны!
***
Сбор всех французских сил в Сен-Дени имел своим немедленным результатом бегство Эдуарда III. Тот повернул к Ла-Маншу.
Он вовсе не желал принимать решительного сражения. Силы оказались слишком неравны: двадцать пять тысяч человек с английской стороны и семьдесят тысяч — с французской, из которых десять тысяч одних только рыцарей. В такой диспропорции, впрочем, не было ничего удивительного, если вспомнить, что все население Англии не превышало тогда трех миллионов жителей, в то время как Франция, самая густонаселенная страна христианского мира, насчитывала около двадцати двух. Эдуарду III приходилось, следовательно, удовлетворяться лишь третью того, что смог выставить против него противник, причем английское войско включало в себя немалую долю мятежных вассалов французского короля, — таких, как бретонцы из партии Монфора, а также аквитанцев, которые, согласно феодальному праву, обязаны были биться на стороне своего сюзерена, Эдуарда III.
Бегство английской армии продолжалось недолго. В пятницу 25 августа, перейдя через Сомму, она оказалась прижата к морю. Филипп VI шел за ней по пятам, так что у Эдуарда больше не было возможности избежать сражения. В таком положении ему оставалось лишь подыскать благоприятную позицию и ждать. Его выбор пал на цепь холмов у леса Креси. В самом центре занятой англичанином позиции продвижение конницы затрудняли три довольно крутые террасы, а также многочисленные изгороди. Опустился вечер, и, поскольку битва ожидалась на следующий день, Эдуард отдал приказ как следует отдохнуть.
Французы остановились километрах в двадцати — в окрестностях Абвиля. Они разбили лагерь и тоже принялись развлекаться. Они знали, что теперь англичане никуда от них не денутся, и заранее праздновали свою неизбежную победу, ведь на их стороне было численное превосходство, а слава о французском рыцарстве докатилась даже до неверных. К тому же 25 августа — день Людовика Святого. Как не увидеть в этом предзнаменование грядущего успеха?
Гильом де Вивре и Ангерран де Куссон поставили свои палатки бок о бок. Их щиты, поднятые на копьях, были обращены друг к другу: суровый герб «пасти и песок» со своим незримо присутствующим львом — и два противостоящих волка, чьи зеленые силуэты застыли, словно в изысканном танце. Друзья поднимали кубки, счастливые, как и подобает рыцарям накануне битвы.
— За святого короля Людовика, за моего предка Эда и за льва рода де Вивре!
— За короля Филиппа и за волков рода де Куссон!
Упоминание о волках вызвало улыбку на губах Гильома.
— За Маргариту!
— За Маргариту и твоего сына Франсуа! Я горд, что у меня такой крестник!
— А я — тем, что у него такой крестный! Если со мной случится несчастье, никто лучше тебя не сможет сделать из него рыцаря.
— Доверься Богу, Гильом. Господь с нами, и завтра мы победим. Я первый брошусь на англичан. Волки укажут дорогу льву!
— Лев всегда первый. Завтра увидишь его хвост!..
Они долго еще вели эти речи, веселые и торжественные одновременно. Когда между заутреней и хвалой друзья отправились, наконец, спать, уже настала суббота 26 августа 1346 года.
Незадолго до полудня Филипп и все сеньоры отстояли мессу, а потом войско двинулось в путь. Никто из этих блестящих рыцарей не задумывался ни о какой тактике. Ни у кого из них не было в голове даже приблизительного плана сражения. Самая мысль о военных хитростях казалась им чем-то недостойным. Они намеревались просто броситься на англичан и одолеть их единственно своей отвагой.
Эдуард III тоже не был лишен ни одного из рыцарских достоинств, но кроме этого он обладал также некоторым воинским опытом и вовсе не считал для себя зазорным воспользоваться им, особенно когда в предстоящем сражении численность войск складывалась для него один к трем. При Креси он понял, что самое главное для него — это остановить натиск великолепной французской конницы, и действовал соответствующим образом.
Король Эдуард развернул свое войско в двухкилометровую линию и приказал всадникам спешиться. Тем самым, он лишал себя какой бы то ни было подвижности, а также возможности бегства в том случае, если дело обернется плохо, но другого выбора он не имел: ему необходимо было удержаться на месте любой ценой. Впереди он разместил знаменитых своим искусством лучников. Укрыв их среди многочисленных изгородей, король также велел выкопать в нескольких десятках метров перед ними волчьи ямы, чтобы преградить путь коннице.
И стал ждать.
Но, как ни странно, горизонт оставался пуст. Полдень миновал, нону пробили, а неприятеля все не было.
Чтобы сохранить своих людей свежими, король Англии велел всем подкрепиться и утолить жажду. Ожидание возобновилось. По мере того как солнце набирало силу, жара становилась все изнурительней, а неприятель по-прежнему не появлялся.
Французы тем временем были в пути уже многие часы. Но, как выяснилось, переместить по существовавшим в то время дорогам такую огромную армию оказалось делом далеко не простым, о чем раньше никто почему-то не подумал. Французское рыцарство задыхалось от жары. Если даже для пеших англичан, которые могли сесть на землю и спрятаться в тени, она была суровым испытанием, то для всадников, закованных в броню, это стало настоящей пыткой. Можно только догадываться, до какого градуса доходила температура под льняным подкольчужником, покрытым сверху кольчугой и собственно доспехами из стальных кованых пластин, или под шлемом, пусть даже с поднятым забралом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87