Он все больше погружался в эту странную жизнь, похожую на чувственный сон.
Только в одном Франсуа был уверен — в существовании перстня со львом, который был похищен у него и которым он, по словам Жилетты, дорожил больше жизни. Только эта мысль и удерживала его от того, чтобы полностью погрузиться в забытье. Пусть тот Франсуа де Вивре, о котором он ничего не знает, был личностью вполне заурядной, средней, но у него все же была одна необычайная особенность: каким-то кольцом он дорожил больше собственной жизни! Что за связь объединяла его с этим перстнем? Что за тайна, что за сказочная история таилась в нескольких унциях драгоценного металла? Через некоторое время эти вопросы без ответов сделались ему невыносимыми, и он решил разыскать перстень со львом.
Предчувствуя, что не может рассчитывать ни на какую помощь от своей сожительницы, Франсуа решил действовать самостоятельно, основываясь на тех крупицах знания, которыми располагал. Кольцо было украдено у него, когда он спал на Гревской площади. Значит, единственное, что ему остается, — это вновь пойти туда в надежде повстречать вора.
Ночью, пока Жилетта спала, он выскользнул из спальни. На нижнем этаже находилось его рыцарское снаряжение. Франсуа взял боевой цеп и некоторое время крутил им. Поначалу эта вещь показалась ему ужасно тяжелой, но вместе с тем он укрепился в уверенности, что умеет ею владеть. Ему всего лишь недоставало тренировки.
Франсуа прихватил также фонарь и, не переставая равномерно вращать своим оружием, вышел из дома. Дойдя до Гревской площади, он обошел все прилегающие к ней улочки. Место и в самом деле было разбойничье. Как только он мог дойти до такой глупости — улечься здесь спать? Какое горе помутило его рассудок?
Он задавал себе этот вопрос целую ночь напролет, беспрестанно вращая боевым цепом, к которому приноравливался все больше и больше. Рано поутру Франсуа возвратился домой несолоно хлебавши. Он возобновил свои попытки на следующую ночь и выходил еще три ночи подряд. Обходя улицы, он неустанно упражнялся с цепом и, в конце концов, восстановил былую ловкость.
В шестую ночь, когда небо уже начинало светлеть, до Франсуа донесся звук шагов. Он погасил фонарь и затаился у каких-то ворот. Появилось несколько человек — наверное, с десяток. Без сомнения, воровская шайка, если судить по зверским физиономиям и ножам за поясом. Шедший впереди был самый внушительный из всех — настоящий великан с окладистой светлой бородой.
И тут Франсуа увидел. На правой руке главаря блестело золотое кольцо, представляющее собой голову рычащего льва с двумя рубинами вместо глаз. Франсуа остался совершенно спокоен. Он должен воспользоваться эффектом неожиданности: сначала дать им пройти, потом молча напасть сзади…
Что он и исполнил. Когда шайка миновала его, Франсуа, рванувшись вслед, стремительно, точно и сильно ударил в голову двух бандитов, идущих последними. Остальные обернулись на стук. С криками бешенства они ухватились за ножи, но Франсуа закричал еще громче:
— Мой лев!
Боевой цеп в опытной руке — оружие необоримое. Никто, если только он не защищен крепкими доспехами, не может приблизиться к нему. Трое разбойников, оказавшихся достаточно глупыми, чтобы осмелиться на это, познали его действие на собственной шкуре: у первого была раздроблена грудь, второй лишился руки, а третий — половины лица вместе со щекой, глазом и ухом. Это было сигналом «спасайся, кто может!» Остался только главарь шайки — наверняка из гордости. Франсуа очутился перед ним одним прыжком.
— Ты сейчас умрешь, Сивобородый!
Цеп взметнулся вверх… В мгновение ока Сивобородый понял: у него остается только один шанс на спасение, один-единственный. Он поспешно сорвал с пальца перстень со львом и протянул его своему противнику.
Франсуа не шевельнулся. Он смотрел на это лицо, которое стольким внушало ужас, а теперь было мертвенно-бледно и не выражало ничего, кроме мольбы. Губы быстро-быстро что-то шептали. Этот скот молился! Со всем тем, что у него было на совести, он еще надеялся на божественное милосердие… Франсуа вспомнил слова своего брата: «Яблоня — приносить яблоки, ученик — учиться, а грабитель — грабить». В сущности, что он знает о том, почему Сивобородый разгуливает по парижским улицам и грабит людей, рискуя угодить на эшафот? Ярость битвы покинула Франсуа; убить сейчас означало бы казнить, а он не был ни судьей, ни палачом.
Резким движением Франсуа вырвал у Сивобородого свой перстень.
— Убирайся к черту!
Он остался один. Занимался день, уже провозглашенный всеми петухами Парижа, опередившими церковные колокола. Он опять прошел через Гревскую площадь и дальше, берегом Сены, где так неосторожно заснул. Тоска по погибшему Туссену снова сжала его сердце.
И тут Франсуа заметил, что ветви деревьев, растущих у кромки воды, покрыты молодой листвой… Молодой листвой! Франсуа охватила внезапная слабость. Молодая листва третьего августа! Последнее его воспоминание относится ко второму августа, когда он вместе с дофином въехал в Париж после трагических событий Жакерии. Значит, сегодня не третье?
Он бросился бегом к дому у паперти собора Богоматери. Жилетта, которую он грубо разбудил, вскрикнула, увидев перстень со львом. Франсуа потребовал все ему объяснить. С потерянным видом она отвечала… Сейчас день святого Якова, первый майский день 1359 года. На Франсуа напали, оглушив и отобрав перстень со львом, второго августа прошлого года. От удара по голове он потерял память. Она не понимала, как ему удалось разыскать свое кольцо, но была уверена, что именно благодаря льву Франсуа вернул свою память.
У Франсуа закружилась голова. Первое мая 1359 года: прошло девять месяцев!.. Но ничего, ровным счетом ничего не помнил он об этом времени. Между криком вафельника, который предшествовал его забвению, и видом кольца со львом на пальце Сивобородого зияла черная дыра.
Жилетта по-прежнему смотрела на него с тревогой. Франсуа подумал об Ариетте…
— С англичанами по-прежнему война?
— Да.
— И из Англии никто не приезжал? Неужели ни гонца, ни весточки?
— Нет.
— Ты оставалась со мной все это время?
— Да…
— Тогда расскажи мне, что тут происходило!
Жилетта промолчала. Случилось как раз то, чего она опасалась. Да, она хотела, чтобы он никогда не обрел свою память! Она желала этого страстно, неистово и с этой надеждой каждый день ставила свечки в соборе Богоматери! Без своих воспоминаний Франсуа принадлежал только ей; они были всего лишь двое молодых людей одного возраста.
Теперь же он снова знал, что он рыцарь, а она шлюха; он вспомнил, что обручен с благородной английской дамой…
Франсуа начал терять терпение.
— Ну же, отвечай! Что тут было? Что я делал?
Жилетта уловила беспокойство в его голосе и поняла, что у нее остался еще один козырь: она была единственной владелицей некоторой части его прошлого. Если она заговорит, то потеряет свою последнюю власть над ним; если промолчит, то еще сможет удержать его в руках.
— Скажу… потом.
— Почему потом?
— Торопиться некуда…
И угрозы, и просьбы равным образом оказались бесполезны: ничего другого Франсуа от Жилетты добиться не мог. С досады он вышел из дома и побрел наудачу по улицам Парижа, раздумывая над тем, что с ним приключилось.
Он потерял память о событиях, случившихся после того, как его оглушили, — это естественно. Жилетта по какой-то непонятной для него причине отказывается просветить его на сей счет — это немного странно, но она, без сомнения, хочет уберечь его от чего-то.
Не возвращалась к Франсуа и другая часть его воспоминаний, наиболее давних, тех, что касались его раннего детства. Как он ни старался, ему не удавалось проникнуть дальше 24 июня 1340 года, турнира в честь Иоаннова дня, на котором он присутствовал в обществе своих родителей. В сущности, ему недоставало двух самых крайних отрезков жизни. Следуя ходу своей мысли, Франсуа внезапно наткнулся на одно коварное сомнение. А что, если именно перстень со львом препятствовал возвращению воспоминаний? Не тех или иных конкретных эпизодов, но лишь особенных — касающихся, например, волков?
Конечно, он превосходно помнил герб де Куссонов, а также историю с Югом и Теодорой и их призраками, напавшими на него в лесу Шантильи, но при этом чуть туманно, с какой-то боязливой неточностью. Может, раньше он сознавал все это гораздо яснее?.. Он — рыцарь, предназначенный для битвы, он собирался как можно скорее поступить на службу к дофину; но не было ли тут еще и чего-то другого? Чего-то, о чем он так и не вспомнил? Некоего обстоятельства или качества, которое одновременно и существовало в нем, и вместе с тем было ему недоступно?
***
Дофин Карл не принял Франсуа де Вивре ни в тот день, первого мая, ни в последующие, поскольку у него имелись другие заботы. Речь шла ни больше ни меньше как о судьбе Франции.
Во время беспамятства Франсуа события не переставали идти своим чередом. Иоанн Добрый, по-прежнему пребывавший в плену в Лондоне, счел, наконец, срок своего ожидания слишком затянувшимся, а его кузен Эдуард III сумел этим воспользоваться. 24 марта 1359 года он вынудил Иоанна принять мирный договор взамен обещания быстрого освобождения.
Однако то, что, не моргнув глазом, подписал король Иоанн Добрый, было попросту невообразимо. Англия отбирала у Франции, кроме прочего, все ее морские провинции, от Северного моря до Пиренеев. Было очевидно, что государство, не имеющее выходов к морю, обречено на скорое удушение. Вдобавок к этому размер выкупа был определен в баснословную сумму, а именно — в миллион золотых денье. Его совершенно невозможно выплатить! В обмен на свободу Иоанн Добрый соглашался на смерть своей страны.
К счастью, подпись пленника не могла быть признана достаточной, так что последнее слово оставалось все-таки за дофином, регентом Франции. Получив на руки этот невероятный документ, Карл не захотел его ратифицировать и теперь изыскивал средства, которые позволили бы ему придать своему отказу побольше вескости. Дофин решил созвать Генеральные штаты.
Их заседание состоялось 25 мая 1359 года. Чтобы событие выглядело еще более торжественным и внушительным, дофин Карл сделал его публичным. Выборные от трех сословий разместились на ступенях дворца в присутствии изрядной толпы. Франсуа находился в первых рядах. Он предчувствовал, что скоро его снова затянет круговорот событий, и испытывал от этого облегчение. Он не смог отогнать от себя мысль о том, что ровно год назад, день в день, в Париж прискакали гонцы, возвестившие о начале крестьянских возмущений, и они с Туссеном уехали на ту проклятую битву…
На самом верху дворцовой лестницы один из адвокатов Парламента начал чтение договора.
— Англия получит в полное владение Гиень, Гасконь, Сентонж, Ангумуа, Пуату, Лимузен, Турень, Анжу, Мэн, Нормандию, Понтьё, сеньории Монтрейль, Кале, Булонь и все острова в океане. Герцогство Бретань станет вассалом Англии…
Толпа заволновалась. Как только называлось имя очередной потерянной провинции, в толпе поднимался возмущенный ропот. Но выборные от сословий были ничуть не менее пылкими. Как только чтение закончилось, представители духовенства, дворянства и буржуазии равно дали волю своему гневу. В прениях не было даже нужды, какой-то епископ, незнакомый Франсуа, взял слово, чтобы выразить всеобщее чувство:
— Условия неприемлемы и неисполнимы, а англичанам надо задать хорошую трепку, пусть даже всем нам придется погибнуть!
Депутаты проголосовали за налог, предназначенный для набора войска, а дворянство решило тут же составить личную армию дофина. Генеральные штаты, заседание которых на этот раз продлилось всего одно утро, в волнении разошлись. Через несколько дней король Иоанн с удивлением узнал, что его подданные предпочли судьбу страны его собственной…
В какое-то мгновение Франсуа заметил на верхних ступенях лестницы хрупкий силуэт дофина, рвущего в клочки текст договора, но Карл сразу же исчез, окруженный толпой. Франсуа бросился в самую сутолоку, где теснились знатнейшие сеньоры королевства, рыцари, оруженосцы, буржуа и простонародье. Из уст в уста передавался первый приказ: войску предстояло обложить Мелён, крепость, удерживаемую отрядами Карла Злого; дофин будет лично руководить своей армией. Среди рыцарей поднялся шум: каждый в возбуждении торопился прокричать свой боевой клич. Франсуа тоже бросил:
— Мой лев!
И, словно эхо, рядом с ним прозвучало:
— Божья Матерь, Геклен!
Геклен!.. Франсуа заработал локтями и оказался рядом с человеком маленького роста, лет сорока с виду. Его доспехи были помяты, а щит с гербом — черный двуглавый орел с красными когтями и гребнем на серебряном поле — пребывал в еще более плачевном состоянии: у птицы не хватало одной лапы, да и все краски облупились. Внешность самого рыцаря была под стать его снаряжению. Смуглый, курчавый, круглолицый, с лицом, напоминающим те образины, которыми украшают водостоки соборов: крошечный носик и большие зеленые глаза навыкате. И, однако, Франсуа каким-то удивительным образом был уверен, что тот одолел бы его и на турнире, и в любом другом виде единоборства. Чувствовалась в этом почти уродливом теле недюжинная сила, а в несуразных глазах таилось даже что-то завораживающее — такой мощный ум светился в них.
Франсуа спросил наудачу:
— Вы — дю Геклен? Сеньор де Броон? Черный Пес?
— Да. Все это, а также капитан Понторсона и Мон-Сен-Мишеля. Откуда вы меня знаете?
Франсуа ответил не сразу. Значит, вот он каков, тот, кому служил Туссен да к кому он и сам мог бы присоединиться, если бы не предпочел валять дурака в Броселиандском лесу! У него возникло впечатление, что закончилась еще одна обходная дорожка, и он окончательно выбрался на прямой путь.
— Мой оруженосец рассказывал мне о вас. Он погиб…— Франсуа с трудом подобрал слова, — погиб в бою. Его звали Туссен.
Дю Геклен наморщил лоб и покачал круглой головой.
— Помню. Ловкий лучник и отличный товарищ.
Такой была первая встреча Франсуа де Вивре с Бертраном дю Гекленом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87