Вначале он еще мог сделать несколько шагов по комнате, подойти к бойнице, выглянуть наружу, но вскоре болезнь окончательно приковала его к постели. Эсперанса заботливо за ним ухаживала. На следующее воскресенье, хоть Франсуа об этом не просил, она послала в деревню за священником, который для него одного отслужил мессу.
Франсуа чувствовал, что заболел очень тяжело, но не терял надежды. Он доверился своему крепкому сложению и постоянно напоминал себе урок Божьей Твари: терпение… Ничто другое не было ему так необходимо в этом пустом зале, в обществе одной лишь старухи, безмолвно навещавшей его время от времени.
Воскресные мессы позволили Франсуа вести счет дням, и это стало для него большим подспорьем. Его состояние медленно улучшалось, и он уж было подумал, что выздоравливает, как вдруг на третий день после четвертого воскресенья Великого Поста почувствовал признаки кишечного расстройства. Сначала Франсуа счел это временным недомоганием, но ему стремительно становилось все хуже. Скоро он практически ничего не мог проглотить, его иссушала жажда… Боль была постоянна и нестерпима. Он корчился на своей постели и днем, и ночью.
***
К Вербному воскресенью Франсуа превратился в тень самого себя. Он похудел так, что страшно было смотреть, лицо покрылось мертвенной бледностью. И вот после мессы ему в голову пришла ужасная мысль: он умрет, как умер четыре года назад бедняга Оруженосец. Он умрет в следующую пятницу, в Страстную пятницу!
К физическим мукам Франсуа добавились муки душевные. Его охватило отчаяние: он отойдет в одиночестве от жуткой болезни, среди всей этой мерзости, в гнусной спальне, без единой живой души рядом, с которой можно было бы поговорить, вдали от семьи, которую не видел вот уже пять лет!
Настала Страстная пятница, и хотя Франсуа не стало хуже, он не расставался с уверенностью, что не доживет до конца дня. Он позвал Эсперансу и попросил ее сходить за священником. Поскольку она не понимала, он молитвенно сложил руки, а потом сделал жест, как бы отпуская грехи. На этот раз Эсперанса поняла, но медленно покачала головой, указав на одну из бойниц.
Собрав все свои силы, Франсуа завернулся в простыни, чтобы скрыть свою наготу, и встал.
Он хотел видеть. Он хотел понять, почему умирающему отказывают в последнем причастии.
Он подошел к бойнице и увидел…
Покинув деревню, на холм взбиралась какая-то процессия. На всех участниках были белые капюшоны, точь-в-точь такие же, как некогда на флагеллантах, с четырьмя отверстиями для глаз, носа и рта. Впереди шел молодой человек, облаченный лишь в набедренную повязку. Он нес крест. Два других, вооруженные бичами, хлестали его по спине, превратившейся в сплошную рану. На голове его был терновый венец. Время от времени он падал под тяжестью своего креста, и тогда люди с плетками секли его еще сильнее, пока он не поднимался. Лумиельский священник шел за ними следом. На нем единственном не было капюшона.
Франсуа в ужасе повернулся к Эсперансе.
— Они его распнут?
Эсперанса не поняла вопроса и промолчала. Франсуа, покачиваясь, вернулся на свое ложе. Так вот, значит, почему священник не сможет напутствовать его в последний час: святой отец участвует в этом варварском жертвоприношении! А ему придется умирать в одиночестве, как собаке! У него вырвался крик возмущения. Он позвал:
— Юдифь!
Эсперанса кивнула и вышла из опочивальни. Некоторое время спустя она вернулась в сопровождении молодой женщины. Юдифь подошла к постели.
— Зачем вы звали меня?
— Затем, что я умираю.
— Но ведь вы же сегодня отмечаете казнь вашего Бога моим народом!
— Да. Сегодня Страстная пятница.
— И вас не страшит, что я рядом с вами в такой день?
— Нет. С чего бы это?
Казалось, Юдифь из Гранады глубоко удивлена.
— Чего же вы от меня ждете?
— Просто мне нужно чье-то присутствие… слово, жест…
Как раз в этот миг колокол лумиельской церкви пробил два раза. Это была нона, три часа, время Христовой смерти… Эсперанса вздрогнула, словно услышав гром, повернулась лицом к стене, к огромному кресту, бросилась на колени и принялась молиться.
Заслышав колокол, Франсуа не пошевелился. Он по-прежнему смотрел на молодую женщину умоляющим взглядом, словно она сама была божеством. Он по-прежнему просил у нее слова, жеста.
Юдифь быстро приблизилась к нему и поцеловала в губы. Потом отступила, одним движением сбросила платье и скользнула к нему в постель. Меж ее грудей поблескивала золотая звезда с шестью лучами. Вдалеке, на лумиельской звоннице, опять стали бить в колокол, на этот раз равномерными ударами.
Франсуа хоть и не умирал, но и ни на что не был годен. Юдифь установила это, прижавшись к нему и не встретив с его стороны никакого отклика. Тогда она постаралась подбодрить его. Снаружи доносился заупокойный звон по распятому Христу, однако ни ей, ни ему не показалось неподобающим то, что они делали. Изо всех сил они стремились к соитию: он — потому что думал, что умирает, и нуждался в последней женской ласке; она — потому что в отличие от всех ему подобных он относился к ней просто как к женщине и знать не хотел ничего другого. Когда их усилия были, наконец, вознаграждены, Юдифь торопливо прильнула к нему, и они лихорадочно вкусили плоды своего союза…
Когда она встала с постели и оделась, колокол все еще звонил. Эсперанса по-прежнему молилась, обратившись к кресту, ничего не видя и не слыша. Юдифь погладила взмокший лоб Франсуа.
— Вы не умрете. Я вас вылечу.
***
Выздоровление Франсуа тянулось медленно, но каждый день приносил небольшое облегчение. Юдифь из Гранады обучалась медицине у своей матери; она знала травы, умела готовить отвары и примочки. Она произносила странные заклинания. Она делила постель с Франсуа, но, пока они лежали рядом нагие, ему и в голову не приходило коснуться ее. И вовсе не потому, что помехой была его слабость, просто он чувствовал, что произошедшее между ними было чем-то единственным в своем роде, таковым оно и должно остаться…
В праздник Тела Господня какой-то всадник доставил в Лумиель письмо. Франсуа подумал, что дю Геклен призывает его в крестовый поход, но оказалось совсем наоборот. Последнее послание от Карла V убедило полководца. Если Бертран срочно не вернется во Францию, страна погибнет. Пора пускаться в обратный путь.
Франсуа это ничуть не опечалило. Со времени их первой беседы с Юдифью перспектива крестового похода потеряла для него всякое очарование. Кроме того, он уже мог ходить и даже совершать короткие верховые прогулки. Почему бы не уехать сегодня же? Он проводит Юдифь в Бургос, где она найдет себе мужа среди своих соплеменников.
Франсуа явился сообщить ей о своих намерениях. Юдифь выслушала его в молчании и поблагодарила улыбкой.
— Я не поеду с вами. Я жду ребенка. И ни один из моих соплеменников не захочет меня с ребенком от иноверца. Я останусь здесь.
Выслушав новость, Франсуа вздрогнул, словно прикоснувшись к чему-то священному… Но потом быстро опомнился. Он не мог бросить здесь эту молодую женщину. После некоторого размышления его лицо посветлело.
— Есть один человек, который женится на вас, если я попрошу. У него есть долг по отношению ко мне. По крайней мере, он сам так считает. Это управляющий одного из моих замков во Франции. Его зовут Мардохей Симон. Он хороший человек.
Они уехали через час. Эсперанса проводила их до порога, вся в слезах, и, прощаясь, целовала Франсуа руки. Он ехал рядом с Юдифью. Обернувшись, в последний раз взглянул на черный силуэт женщины, которая оставалась одна в этом огромном замке, и его посетило странное чувство. Он не ошибся, когда приехал сюда: вопреки мрачной видимости, в Лумиеле его ожидала сама надежда…
Франсуа де Вивре и Юдифь из Гранады прибыли в Бургос в начале июля. Первой заботой Франсуа было явиться к королю Генриху. У сира де Вивре имелось к его величеству несколько просьб. Во-первых, поблагодарив за оказанную честь, вернуть графство Лумиель. Побывав там, он понял, что его хозяином должен быть испанец. Во-вторых, Франсуа просил короля оказать покровительство некоей молодой еврейке, которая должна без промедления добраться до одного из его замков в Бретани, чтобы выйти там замуж.
Генрих Кастильский был удивлен этими двумя просьбами, но они его не смутили. По желанию Франсуа он принял обратно Лумиельское графство, но сохранил за сиром де Вивре титул испанского гранда, которым тот мог пользоваться до конца жизни. Что же касается молодой женщины, то во Францию должен вскоре отправиться купеческий караван под надежной охраной. Двигаться ему предстояло посуху до Сан-Себастьяна, а дальше морем до Нанта. Там пассажирку и высадят.
Поблагодарив короля, как подобает, Франсуа вручил Юдифи письмо для Мардохея. В нем он просил своего управляющего взять ее в жены, уточнив, что ребенок, которого она носит, — от него. Франсуа просил также, чтобы дитя никогда не узнало об этом. После чего они сразу же распрощались, серьезно и торжественно взявшись за руки, и, не говоря больше ни слова, расстались.
Затем Франсуа присоединился к армии. Там его поджидал некто, о ком он совершенно забыл, — Бидо ле Бурк. Бидо ничуть не изменился; хоть еще не настал и полдень, он был уже изрядно навеселе. Он отвесил Франсуа такого тумака по спине, что и лошадь бы покачнулась, а затем спросил, как там было дело в Лумиеле. Франсуа не ответил. Он только что расстался с Юдифью, и контраст был слишком силен. Но он все-таки приноровился к новой ситуации, и ему в голову пришла одна мысль.
— Когда доберемся до Франции, хочешь поехать со мной в Вивре? Сможешь там стать кем-то вроде капитана стражи.
Бидо ле Бурк принял вопрос к сведению и начал изучать его с пьяной основательностью, без конца повторяя:
— Замок… Капитан…
Потом поделился плодами своих раздумий:
— А как там у вас с вином?
— Целые бочки мальвазии и «вина Ночи»!
Франсуа получил по спине новый хлопок, способный вышибить дверь: Бидо был согласен.
***
Армия дю Геклена прошла ущельем Пертюс 20 июля 1370 года, в день святой Маргариты. Когда они проезжали через первые французские деревни, Франсуа был задумчив. Он провел в Испании четыре с половиной года, но был готов поклясться, что отсутствовал гораздо дольше, — так глубоко в душу запала ему эта страна. Что он взял с собой оттуда? Солнце, мечту о несбывшемся крестовом походе, который его, возможно, и разочаровал бы, да титул гранда, которым он поистине был доволен. Он был рад, что не является больше графом Лумиельским. Просто гранд — и все. Это было как бы благородство в чистом виде, не связанное ни с какой земельной собственностью, благородство нематериальное, благородство души.
И еще лица женщин: Леоноры-Брисеиды с ее соловьем, богами и богинями, Сарацинки с ее игральными костями, танцами и песнями, наконец, Юдифи из Гранады, одно только воспоминание о которой погружало его в таинственную, сокровенную бездну…
Вдруг чей-то зычный голос оторвал Франсуа от размышлений:

У монаха толстый зад!
Ай да зад! Ну и зад!

Ах да! Чуть не забыл! Из Испании он прихватил с собой еще Бидо ле Бурка…
Глава 18
МЕЧ С ЛИЛИЯМИ
С самого своего начала правление Карла V было подчинено простой, но величественной идее: не признавать условий договора, подписанного в Бретиньи, и отнять у англичан те провинции, которые были им уступлены под давлением силы.
Это подразумевало два условия. Первое: лишить возможности вмешаться Карла Злого. Что было исполнено после Кошрельской битвы. Конечно, во Франции за ним оставались графство Эврё и Котантен, но отныне Наваррец был всего лишь крупный сеньор, подобный многим другим, не более. Он обосновался в Памплоне, в своем Наваррском королевстве, и больше не претендовал, по крайней мере, официально, на корону Франции.
Второе условие: избавиться от «рот». Что опять-таки было сделано при Нахере.
Хотя его главный противник, Черный Принц, и вышел победителем из этой битвы, но был чрезвычайно ослаблен, и Карл V решил, что настало время перейти к решительным действиям. В начале 1368 года граф Жан I д'Арманьяк по наущению Карла отказался платить подати Черному Принцу и обратился к королю Франции как к своему сюзерену и подлинному властелину Аквитании. Англичане были очень непопулярны в этих краях, и поступок графа Жана стал началом широкого возмущения, в результате которого большинство аквитанских дворян приняло сторону Франции.
Весной 1369 года Карл V благосклонно отозвался на их мольбы: он вызвал Черного Принца в суд, а поскольку тот отказался предстать перед ним, французский король объявил об изъятии провинции. В отместку находящийся в Лондоне Эдуард III снова присвоил себе титул короля Франции: это была война, подтвержденная парламентами обеих стран. Король рассчитывал, что дю Геклен скоро вернется из Испании, но, поскольку тот пока оставался глух к его призывам, он был вынужден решиться на самостоятельные действия. Однако дело обернулось совсем неплохо, и даже более того.
Для начала Карл V решил расширить парижские стены, в которых городу стало уже слишком тесно. 22 апреля 1369 года он заложил первый камень новых Сент-Антуанских ворот, грандиозного восьмибашенного замка, доселе невиданного. Это сооружение должно было именоваться крепостью Сент-Антуан, но народ нашел для него более короткое название — Бастилия. Что касается войск, то их король доверил своему брату, Людовику Анжуйскому.
С тех пор как он ускользнул из Кале к своей супруге, молодой принц повзрослел и вскоре проявил себя замечательным полководцем. Ведя наступление на Руэрг, Керси, Ажен и Перигор, он накапливал успех за успехом. В то же самое время на севере, в районе Абвиля, наступление вела и другая армия и тоже добилась победы. В ответ англичане возобновили свои конные набеги. Герцог Ланкастерский отправился опустошать Пикардию и Нормандию и оставил после себя множество руин, но не добился никакого существенного результата.
Год 1370 начался с поистине театрального эффекта. 1 января в одной из стычек был убит Джон Чандос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87