Далеко в прошлом осталось деревенское жилище, похожее больше на укрепленное крестьянское подворье, где раздавалось кряканье уток да хрюканье свиней! Со своими высокими башнями и небывалым лабиринтом, стены которого были утыканы стальными остриями, Вивре постепенно менял свой облик, как менялись и сами времена. Теперь это и впрямь была крепость, созданная для войны, мрачноватая грозная твердыня. Накапливались там и запасы продовольствия, но происходили они уже не с птичьего двора, огорода, поля и сада; продукты теперь хранили в обширных подвалах, просторных подземных хранилищах.
Франсуа хорошо усвоил уроки войны. Своим превосходством англичане были обязаны лучникам. А хорошими стрелками они стали потому, что стрельба в цель была широко распространенной народной забавой, которую поощряли сеньоры. Франсуа решил поступить так же, поэтому снабдил луками всех крестьян, годных к военной службе, и приказал им упражняться, добавив, что будет устраивать состязания на каждом празднике и не поскупится на награды победителям.
Он поручил Оруженосцу набрать людей для замковой стражи и заняться их обучением. Тот весьма успешно справился с задачей. Говоря мало, делая много, согласно указаниям своего господина, он сумел верным глазом отобрать нужных людей и подверг их безжалостной муштре. Скоро замок Вивре имел отборный гарнизон, не говоря уж о крестьянах-лучниках, которыми можно было усилить его в любой момент.
Лабиринт закончили в начале осени. Ради всевозможных посетителей, которые могли бы в нем заблудиться, верный путь был отмечен натянутой вдоль стен веревкой. Если же какому-нибудь шпиону пришло бы в голову зарисовать схему, чтобы передать потом эти сведения осаждающим, то он только напрасно потерял бы время. Подобная возможность была предусмотрена заранее. В случае осады защитники первым делом перекрыли бы одни проходы и открыли другие; таким образом, за кратчайший срок весь маршрут менялся до неузнаваемости.
Все свои заботы Франсуа и Ариетта перенесли на обустройство донжона и его пристроек. Башня была восстановлена в первоначальном виде. На нижнем этаже сохранился пустой зал со щитом «пасти и песок», равно как остались неизменными все верхние помещения; были только застеклены окна. Франсуа и Ариетта спали на четвертом этаже, в бывшей комнате Гильома и Маргариты. Слева от донжона, на месте разрушенной часовни, началось строительство большого зала. Вытянутый в длину, он заканчивался монументальным камином. Одновременно под ним закладывались подземные кухни. Однако самым красивым зданием замка Вивре суждено было стать часовне, которую возводили по другую сторону донжона, чтобы заменить ею заброшенное крыло, место действия черного сновидения.
Чтобы избавиться от своего проклятия, Франсуа решил создать там настоящее чудо. Он щедро заплатил архитектору, попросив его воспроизвести в уменьшенном виде такой же стройный, устремленный ввысь неф, как в Святой Часовне. Франсуа заказал также витражи, повествующие о жизни Людовика Святого. Три витража левого придела будут посвящены мирным дням короля Франции. Первый представит юного Людовика, слушающего поучения своей матери — Бланки Кастильской. Второй — довольно часто воспроизводимую картину: король вершит правосудие под дубом. Третий — менее известный сюжет: Людовик Святой отдает свой кошелек бедному студенту, поощряя его ночное усердие к знаниям. Выбрав эту историю, Франсуа получил немалое удовольствие, правда не лишенное лукавства: многие ли знают, что предшествовало сей назидательной сценке? Что касается трех витражей с правой стороны, то они дадут образ Людовика Святого в крестовых походах: садящимся на корабль, участвующим во взятии Дамьетты и, наконец, умирающим от чумы в Тунисе… Но седьмому витражу предстояло затмить все прочие. Расположенный за алтарем, он, разумеется, изобразит святого короля посвящающим в рыцари Эда де Вивре со словами «Отлично, мой лев!» на устах. Витраж должен быть выполнен в пурпурных тонах, поэтому, когда в него ударят лучи восходящего солнца, впечатление будет захватывающим.
***
Шло время. Хотя живот Ариетты и округлился, она по-прежнему оставалась оживленной и подвижной. Ее рыжая шевелюра виднелась повсюду. Она без устали сновала взад-вперед по кишащему муравейнику, в который превратился Вивре, вникая во все и раздавая указания, касающиеся даже мельчайших деталей.
В июле она и Франсуа уже озаботились подбором крестных отца с матерью. Насчет имени ребенка они пришли к согласию сразу же. Если будет мальчик, его назовут Луи, в честь Людовика Святого, если девочка — то Изабелла, в честь Французской Мадам. В отношении крестного отца тоже не имелось никаких сомнений: им не мог быть кто-то иной, кроме Жана. Поэтому Франсуа написал своему брату в Корнуайльский коллеж и без промедления получил ответ.
Жан с радостью согласился быть крестным, но в Вивре приехать не мог. Он был слишком болен. Лишения, которым он подверг себя, серьезно подорвали его здоровье; прибыв в Париж, он чуть не умер. А попав в приют Отель-Дьё, где больных укладывали голышом по трое на одну постель, он, в довершение всех бед, подхватил еще и чесотку. Сейчас он только-только начал поправляться. Не имея возможности лично присутствовать на крестинах, он решил написать для своего крестника (или крестницы) книгу, которая помогла бы ему (или ей) выучиться читать. Как особой милости Жан просил лишь о том, чтобы пока книгу никто не открывал…
Что касается крестной матери, то выбор Франсуа пал на Тифанию Рагнель. Говорили, что Тифания Рагнель — самая ученая женщина Бретани, наделенная сверх прочего редким даром предвидения. Но, с точки зрения Франсуа, она была достойна внимания не ради этого. Во-первых, она была дочерью Робена Рагнеля, одного из французских участников Битвы Тридцати, а во-вторых, и в-главных, это была жена Бертрана дю Геклена.
Тифания Рагнель жила в Мон-Сен-Мишеле, капитаном которого был ее супруг. Франсуа и Ариетта направились туда в один из ясных июльских дней. Тифания, принявшая их в большом зале аббатства, несмотря на всю свою ученость и на то, что была замужем за самым безобразным мужчиной Бретани, оказалась писаной красавицей. Белокурая, худощавая, изящная как лицом, так и телом, она чем-то напоминала фею из сказки, так что было неудивительно, если ей приписывали сверхъестественные способности. Франсуа, вспомнивший Бертрана, вытащенного из навозной кучи, спрашивал себя, как два столь несхожих существа смогли встретиться и соединиться в любви. Но в том, что оба были людьми незаурядными, они, бесспорно, подходили друг другу.
Бертран дю Геклен отсутствовал. И находился он не где-нибудь, а в Англии!.. Тифания объяснила своим гостям почему. Это была непростая история. В начале года Бертрана захватил в плен Хью Калверли, гигант-англичанин, участник Битвы Тридцати. Освобожденный под честное слово с тем, чтобы собрать выкуп, Геклен обратился к королю Франции, который пообещал внести половину суммы, а насчет второй посоветовал обратиться к своему брату, герцогу Орлеанскому, находящемуся в плену в Лондоне. Вот поэтому-то Бертран и переправился через Ла-Манш…
Предложение стать крестной матерью Тифания Рагнель приняла доброжелательно, услышав в ответ от молодых супругов тысячу благодарностей. Но у Ариетты была к ней еще одна просьба. Зная о даре Тифании, она просила ее предсказать будущее ребенка. Жена дю Геклена вышла куда-то из большого зала аббатства и вернулась с толстой книгой, которую положила перед Ариеттой.
— Это Вергилий. Согласны ли вы на вергилическое гадание?
Ариетта кивнула.
— Тогда закройте глаза и откройте наугад страницу, ткните пальцем в стих и читайте.
Ариетта исполнила сказанное. Склонившись над манускриптом, она прочла:
— Numero Deus impare primi.
Она взглянула на будущую крестную.
— Что это предвещает?
— Для ребенка — только хорошее…
Однако какая-то недосказанность проскользнула в голосе Тифании. Ариетта почувствовала ее.
— А есть ли там что-нибудь еще?
Тифания Рагнель поколебалась мгновение, потом дополнила предсказание:
— Вам самой следует опасаться четных чисел…
Ариетта де Вивре разрешилась от бремени 30 сентября
1361 года. Франсуа пожелал, чтобы роды состоялись в той же комнате, где он сам увидел свет. Дама-родовспомогательница впервые на своем веку увидела такую роженицу. Ни малейшей тревоги, ни малейшей серьезности, подобающих будущей матери. До самого последнего момента Ариетта не переставала шутить и улыбаться. И только когда все осталось позади, и ей сообщили, что родилась девочка, веселость уступила место волнению. Она потребовала ребенка, взяла его на руки и прошептала:
— Изабелла! Французская Мадемуазель…
Крестины состоялись на следующий день, в день святого Реми. После церемонии в часовне все вышли из замка через лабиринт и оказались на лугу, где были накрыты столы. Жана по-прежнему не было, но за три дня до этого прибыла его книга. Она была в финифтяном окладе тонкой работы с золотой застежкой. Согласно пожеланию дарителя никто ее не открывал.
Пиру в честь крестин Изабеллы де Вивре предшествовало первое соревнование стрелков из лука. Лучшие лучники округи били по мишени, и Франсуа убедился воочию, насколько удачной была его затея. Человек десять заслужили награды за меткость. С такими стрелками на стенах лабиринт становился настоящей смертельной западней…
Пир удался на славу, веселье было почти буйным: так давно людям не хватало повода для радости! Все взгляды устремились на Франсуа. Он взял свою дочь на руки и произнес несколько совсем простых слов: Изабелла, дочь английской дамы и французского рыцаря, должна стать залогом надежды и мира. Затем Франсуа поднял кубок, и все вместе выпили за мир.
Глава 15
ПРОТОИЕРЕЙ
Мир!.. На свою беду после подписания договора в Бретиньи Франция пребывала в мире. Бедный парижский люд, поверивший, что все его невзгоды кончились, пьющий вино на перекрестках и славящий своего короля, вызволенного из плена! Бедные крестьяне, пляшущие на площадях своих деревень, на радостях проедающие заботливо хранимые припасы!.. Мир, который они познали вслед за этим, оказался горше войны. На войне солдаты дерутся между собой и истребляют друг друга, а вот во время мира…
Они никуда не ушли, они все остались: сначала англичане, отказавшиеся сдать захваченные крепости и распустить отряды; потом — гасконцы, всегда охочие до грабежа и нападений, чтобы получить выкуп; англо-наваррские войска Карла Злого, по-прежнему удерживающие Эвре и Котанен; наконец, наемники всех мастей, призванные либо той, либо другой стороной: немцы, фламандцы, швейцарцы, итальянцы, испанцы. Зачем им было уходить? Чего ради покидать самую богатую страну христианского мира, в которой все они могли добыть себе состояние?
Одним махом солдаты превратились в мародеров, а их отряды — в разбойничьи шайки, которые сами они называли «дружинами» или «ротами». Да, такой мир оказался гораздо хуже войны. Великие битвы, где Франция потеряла столько людей, были подобны широким ранам, откуда обильно пролилась кровь. Но со временем раны затягиваются, и кровь восстанавливается в жилах. А вот мир походил скорее на какую-то кожную болезнь. Казалось, все тело Франции, с севера до юга, поразили тысячи маленьких ранок — тысячи язв, чирьев, гнойников. И вскоре несчастная Франция скрючилась, закричала от боли, которую причиняла ей эта невыносимая экзема.
Хуже того — Франция начала чесаться, чем лишь усугубила свою болезнь. Когда какая-нибудь «рота» слишком уж усердствовала и терпеть ее грабежи становилось совсем невмочь, против нее бросали отряд наемников. Но наемники, в свою очередь, сами становились бандитами, против них приходилось нанимать других… и так до бесконечности. Франция запустила себе ногти под кожу и уже не переставала терзать себя. Теперь сражались не только при Креси или Пуатье — вся страна превратилась в гигантское поле битвы…
Едва вернувшись из Англии, Иоанн Добрый решил действовать. Он счел своим долгом воплотить, наконец, в жизнь великую мечту, с которой никогда не расставался: отправиться в крестовый поход. Он написал в Авиньон, Папе Иннокентию VI, с тем, чтобы тот благословил его стать во главе святого воинства, на что государь-понтифик весьма охотно согласился. Иоанн II был в восторге: наконец-то он покроет себя славой в боях против неверных. Не в том ли состоит первейший долг короля-христианина?
К несчастью для него, осуществление этого прекрасного плана задержалось из-за одного непредвиденного события. 21 ноября 1361 года во время чумного поветрия умер в возрасте пятнадцати лет, не оставив потомства, Филипп де Рувр, герцог Бургундский. Выходило так, что его наследником становился ближайший родственник — король Франции. Появилась уникальная возможность присоединить эту богатейшую область к французской короне. В самой Бургундии к этому уже были готовы. Если бы король так и поступил, ему бы никто не воспротивился.
Но Иоанна Доброго в который раз осенила неожиданная идея. Вместо того чтобы включить Бургундию в состав своего королевства, он решил даровать ее своему любимцу — младшему сыну, маленькому Филиппу, тому, кто остался подле него при Пуатье и заслужил прозвище «Отважного». Ни на мгновение Иоанн Добрый не задумался над последствиями своего решения. Разумеется, Филипп сохранит ему верность! Разумеется также, что он поладит и со своим братом Карлом, когда тот станет королем. А потом? Как поведут себя потомки Филиппа? Вместо того чтобы увеличивать Францию, король в самом ее сердце создал отдельное государство…
Прежде чем уступить Бургундию младшему сыну, Иоанн II решил незамедлительно посетить ее в сопровождении своего доверенного лица, шамбеллана Жана де Танкарвиля. Король был очень хорошо принят своими бургундскими подданными, но по случаю этой поездки сделал неприятное открытие: повсюду в стране было весьма небезопасно. Во всех областях мародеры держали себя как хозяева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87