Началось долгое ожидание. К ним присоединился отряд фламандских волонтеров. Но корабли запаздывали. Из них приплыла одна часть, потом другая, но все равно недостаточно, чтобы переправить за море всех. Франсуа помрачнел. Он открыл для себя второе лицо войны — скуку. За несколько часов действия приходилось платить неделями праздности…
И вот 3 марта 1360 года корабли прибыли в достаточном количестве. Начиналось великое отплытие! Франсуа поднялся на борт и вышел в открытое море. Вокруг белели десятки других парусов. На верхушке каждой мачты развевались золотые лилии. Франсуа покинул Англию, переодетый лакеем, блюющий в трюме рыбачьего суденышка, а вернется туда в доспехах, на коне и с оружием в руках!
Ветра дули неблагоприятные для французского флота. Быстро перебравшись через Ла-Манш, суда несколько дней не могли пристать к берегу. Всякий раз, когда казалось, что настал подходящий момент, ветер отгонял корабли обратно в море. Только утром 15 марта направление ветра сменилось. Флот причалил в Уинчелси, в семидесяти милях к северу от Гастингса, как раз там, откуда триста лет назад другая армия, прибывшая из Франции, начала свое вторжение в Англию.
Высадка прошла в хорошем порядке. Город Уинчелси располагался на возвышенности, на некотором удалении от берега. Коннетабль составил три отряда: впереди — арбалетчики с парижскими и фламандскими пехотинцами под командой Жана де Невиля, племянника маршала д'Одрема; в центре — первый рыцарский отряд под его собственной командой; и в арьергарде — последний рыцарский отряд во главе с графом де Сент-Полем.
Франсуа попал в арьергард. Никогда он не испытывал столь сильной радости. Он оставил забрало открытым и полной грудью вдыхал воздух Англии. Стояла та переменчивая мартовская погода, когда солнце и облака беспрестанно сменяют друг друга… До первых строений городка Уинчелси добрались быстро; затрубили трубы, развернулись знамена. Все, начиная с коннетабля и кончая простым пехотинцем, закричали: «Монжуа, святой Дени!»
Немедленно началась резня. Почти все население Уинчелси находилось в церкви на воскресной службе. Пехотинцы ворвались туда первыми и натешились вволю, не обращая внимания на святость места: они насиловали женщин и убивали всех подряд, включая детей и духовенство. Никому не было ни пощады, ни жалости. В тот день несчастные обыватели Уинчелси стали жертвой чувства, наиболее укорененного в человеческом сердце, — мести.
Потом настал черед домов, и вскоре весь город сделался добычей пламени. Но англичане на своей земле были такими же грозными бойцами, как и на чужой, что и не замедлили доказать. Нагрянул их первый отряд — лучники и пехотинцы. Они были многочисленны — больше тысячи человек. Это показывало, что расчет на внезапность не оправдался. Двенадцать дней французский флот плыл на виду у англичан, вдоль самых берегов, и власти успели принять меры. Со всех сторон к Уинчелси подтягивались теперь вооруженные подкрепления.
Первыми их натиск выдержали пехотинцы и отряд коннетабля. Схватка была жестокой, беспощадной как с той, так и с другой стороны, но поле боя осталось все-таки за французами. Почти сразу вслед за первым налетел и второй отряд, составленный в основном из лучников. Французам пришлось отступить. Путь на Лондон к королю Иоанну, который некоторым казался широко открытым, на самом деле был надежно защищен…
С самого начала схватки Франсуа пребывал в бездействии. Арьергард графа де Сен-Поля, куда он попал, представлял собой резерв, поэтому сир де Вивре вместе с другими просто неподвижно сидел на коне посреди пылающего города. До них долетели несколько стрел, потом показались французские всадники. Они отступали в правильном порядке, а по рядам передавался приказ коннетабля:
— К кораблям!
С тоской в душе Франсуа развернулся вместе со своими товарищами. Высадка в Уинчелси не станет началом славного завоевания, на которое он так надеялся. Это была всего лишь вылазка, разведка боем.
Они спустились к берегу и достигли порта. Франсуа спешился. Моросило. Он держал своего коня под уздцы, когда вдруг почувствовал, как его толкнули в спину. Толчок был такой силы, что Франсуа растянулся во всю длину. Он хотел встать, но помешала боль. В него угодила стрела.
Франсуа остался на земле. Продолжался дождь; вода затекала ему внутрь доспехов. Он оставался в сознании, более того — был совершенно спокоен и даже счастлив! Значит, он умрет на английской земле. Какая слава! Если все остальные погибали, защищая свою страну или даже во время бегства, то он, возможно, будет единственным французским рыцарем, который пал как завоеватель. Ариетта придет плакать на могилу героя.
Франсуа захотелось в последний раз взглянуть на перстень со львом, и он, превозмогая боль, попытался стянуть железную перчатку. Тут Франсуа почувствовал, как его подхватили чьи-то сильные руки, и он оказался на корабле. Видя, что сир де Вивре не шевелится, его товарищи не сомневались в том, что он мертв; одного его движения хватило, чтобы к нему пришли на помощь.
***
Если ветра препятствовали французам достичь Англии, то во время их возвращения все обстояло наоборот. На следующий день флот уже достиг Булони. Франсуа вместе с остальными ранеными поместили в бенедиктинский монастырь, монахи которого славились своим искусством врачевания. Рана, по счастью, оказалась не слишком глубока, и жизни рыцаря не угрожала опасность, тем не менее, он нуждался в тщательном уходе. Начался долгий вынужденный отдых…
Скоро весть о высадке в Уинчелси разнеслась по всей Франции. Пусть операция и не принесла успеха в плане военном, но в плане психологическом он был неоспорим. Все королевство рукоплескало смелому предприятию дофина, и рыцарство, столь опозорившее себя при Пуатье, вернуло часть былого уважения.
Реакция англичан была, разумеется, противоположной. Эдуард впал в настоящее бешенство. Он покинул Бургундию и двинулся к Парижу, опустошая все на своем пути. Он поклялся захватить столицу вкупе с дофином.
Этот последний поджидал своего соперника. Стены, отремонтированные Этьеном Марселем, были укреплены еще лучше, гарнизон располагал многочисленными, закаленными в сражениях бойцами: Париж стал неприступен. 31 марта Эдуард III прибыл в Арпажон, где не оставил ни одной живой души, ни одного целого дома. Потом английский король продолжил свой путь и шел, пока не наткнулся на парижские стены. Не имея достаточно средств, чтобы начать осаду, он обратился против окружающей столицу местности и разорил ее всю вдоль и поперек. Вскоре Лонжюмо, Орли, Монлери, Шатильон, Монруж, Жантильи, Кашан, Исси, Вожирар, Берси сделались добычей пламени.
С высоты своих стен парижане в унынии наблюдали пожары. Среди них было много окрестных крестьян, укрывшихся в городе; они видели, как горят их собственные дома. Росло общее возмущение и озлобленность против дофина: его обзывали трусом, требовали вылазки… Но тот не обращал на это никакого внимания. Он-то знал, что согласись он на битву — и англичане, на чьей стороне было военное преимущество, одержат верх. Сейчас они терзают страну, но скоро сами останутся без сил.
***
Жилетта вместе со всеми остальными смотрела на дымы пожарищ, поднимающиеся над равниной. От Франсуа после его внезапного отъезда на Сретенье не было никаких известий, но что-то подсказывало ей, что он не погиб. При виде пожаров Жилетте трудно было скрывать свою радость. Как эти языки пламени согревали ей сердце! Даже судьба Берси, родной деревни, была ей безразлична. Подумаешь, какая важность, что ее дом обратится в пепел, зато вот-вот свершится то, что она столь пылко призывала в своих молитвах. Эта война велась безжалостно; она накопила так много ненависти, что никогда, никогда не будет возможен мир между французами и англичанами!
***
Мир наступил почти сразу же после этих событий. 12 апреля, на Фомино воскресенье, Эдуард III снял осаду и отступил со своими уставшими, голодными войсками. На следующий день, когда он находился возле Шартра, разразилась страшная гроза — ничего подобного не было на памяти людской. Градины величиной с булыжник побили множество лошадей, а также рыцарей, которых не уберегли даже шлемы. Повозки были разбиты, поклажа пропала, а люди и животные застряли в непролазной грязи. Над остатками английской армии верх одержало небо…
Сознавая всю непрочность своего положения и напуганный тем, что было, возможно, знаком божественного гнева, Эдуард III с великой радостью встретил предложение о мире, с которым к нему явились папские легаты. Переговоры начались в местечке Бретиньи близ Шартра.
8 мая 1360 года в Бретиньи был заключен мир. Его условия оказались суровы: Англия забирала у Франции треть королевства (в сущности, весь юго-запад). Но по сравнению с договором, отвергнутым Генеральными штатами, облегчение выглядело значительным. К тому же на четверть был сокращен королевский выкуп, и король мог, наконец, вернуться во Францию.
Париж не помнил такого ликования. Меньше чем за какой-нибудь месяц благодаря невероятному повороту событий люди перешли от отчаяния к восторгу. Колокола на всех церквах звонили во всю мочь, прохожие целовались на улицах, а из подвалов королевского дворца выкатывали бочки с вином, и на любом перекрестке каждый мог пить, сколько влезет!
Жилетта пила вместе с другими, чтобы утопить в вине свою боль, и, опьянев, пришла к твердому решению: во что бы то ни стало она хочет вновь увидеть Франсуа. Поэтому она запрется в доме у паперти и будет ждать. Когда король вернется в Париж, он непременно пойдет к мессе в собор Богоматери, а поскольку Франсуа будет в его свите, она увидит своего возлюбленного. Это было все, на что она теперь рассчитывала…
Франсуа в своем булонском монастыре узнал о мире, подписанном в Бретиньи, несколькими днями позже. Рана его уже зажила, но он еще не вернул себе все силы. Поэтому когда он явился к отцу настоятелю и поделился желанием возвратиться в Париж, тот удивился. Франсуа рассказал ему о недавних событиях своей жизни, объяснив, что, прежде чем встретиться вновь с невестой, он всенепременно хочет выяснить, что с ним происходило во время его летаргии. Он опасается, не совершил ли какого греха.
Аббат расхохотался:
— Что вы мне голову морочите? Грешит одна только душа, а при вас тогда вашей души не было. Неужели вы такой негодный христианин, что не знали этого?
Франсуа настаивал:
— Но я же не знаю, что делал в то время…
— Зато Бог знает, ему одному и судить.
— Как же мне быть теперь?
Аббат по-дружески положил ему руку на плечо.
— Оставайтесь… Король наверняка высадился в Кале, а Булонь к Кале гораздо ближе, чем Париж. К тому же вам не помешает подольше побыть вдали от мира. В вашей жизни настает ответственный момент; немного размышлений и молитв пойдут вам только на пользу.
Франсуа провел в обители самые спокойные месяцы своей жизни. После всего пережитого ему просто необходимо было прийти в себя, как в физическом, так и в моральном смысле. В богослужениях и общих молитвах он участвовал мало, удовлетворяясь тем, что ходил ежедневно к повечерию, часов около трех ночи, да и то скорее лишь из вежливости в отношении монахов, чем по-настоящему взыскуя благодати.
В течение этих долгих дней, когда ему больше нечем было занять себя, кроме размышлений, он вдруг додумался до мысли, которая удивила его самого: Франсуа обнаружил, как мало места занимает религия в его жизни. Разумеется, это было следствием его воспитания. Его отец смотрел на такие вещи сурово, по-рыцарски, считая их уделом в первую очередь духовенства и женщин. Мать вела с ним странные мистические беседы. Ангерран толковал больше о нравственности, нежели о вере. Но, может, его встреча с Богом назначена просто на более поздний срок?
Монастырь располагался на холме, вздымавшемся высоко над морем, и Франсуа приобрел привычку устраиваться на скалистом мысу, вне стен. Стояло начало июня, и он проводил там часы напролет, а то и целые дни, наблюдая за повадками больших белых птиц. Не сразу он понял, почему его так зачаровывало это зрелище: ведь оно имело прямую связь с его собственной жизнью.
Впрочем, порой ему чудилось, что он сам птица. Он вытягивался на самом краю обрыва; стоило повернуть голову в одну сторону, и он оказывался среди трав и цветов, таких близких, что они расплывались в глазах; стоило повернуть в другую, и он парил над синей необъятностью, у которой не было ни конца, ни края. Легкое движение головы — и он возвращался на землю, еще одно легкое движение — и он снова взлетал выше самой высокой колокольни…
Белых птиц были тысячи, и их неумолчный гвалт вовсе не был ему неприятен, этот звук околдовывал Франсуа. Они устраивали гнезда прямо в отвесной скале, возвышавшейся над морем. Франсуа не уставал смотреть, как они взлетают, широко взмахивая крыльями, и вновь возвращаются с кормом для потомства.
Улетать и возвращаться… Что другое делал Франсуа в своей жизни после того прибытия в Куссон во время Черной Чумы? Сначала он отправился странствовать по Бретани, потом — под Пуатье, потом — в Англию, потом — в Париж, потом — в Мо, потом — в Англию, чтобы добраться наконец сюда…
Порой Франсуа видел птенцов, которые, выбравшись из гнезд, пускались в свой первый полет. Как же неуклюжи были его собственные первые шаги: лес Броселианд, двойняшки, медведь! Счастье еще, что, как и молодняк, вылетевший из гнезда, он обрел взрослых помощников, которые вели его и поддерживали: Ангерран, Туссен, крестная…
Впервые Франсуа прибыл в Куссон в конце 1349 года, сейчас середина 1360-го — за эти десять с лишним лет многое сильно изменилось. Настала пора соединиться со своей голубкой и свить вместе с ней гнездо.
***
Франсуа отправился в Кале 8 октября 1360 года. Он только что узнал, что король Иоанн со своей свитой покинул Лондон. Чтобы добраться до английского порта, каким считался отныне Кале, Франсуа решил ехать вдоль берега и теперь с удовольствием гнал коня у самой кромки моря, там, где затухают волны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87