Франсуа указал пальцем на брошь в виде розы:
— Почему было не отдать ее, чтобы внести выкуп за вашего мужа?
— Никогда я с ней не расстанусь! Я слишком ею дорожу.
— Но все же…
Хозяйка была явно раздражена. В свою очередь и она указала на перстень со львом, украшавший палец Франсуа.
— А вы сами? Согласились бы вы отдать его в счет выкупа?
— Это совсем другое дело. У этого перстня своя история, восходящая еще к крестовым походам.
— Эти розы тоже добыты в крестовом походе. Их привез мой предок Тибо, и они дороги мне ничуть не меньше, чем вам — ваш лев.
— Прошу прощения. Эта битва… кровь ударила мне в голову…
Роза смягчилась. Они стали обходить донжон кругом. Цветочные кусты, все розового цвета, разросшиеся до второго этажа, источали сладчайшее благоухание.
— Однажды мой предок Тибо участвовал во взятии одного сарацинского дворца. После битвы крестоносцы стали делить добычу. Золота и драгоценностей было в изобилии, но Тибо выбрал себе черенки роз. Он привез их домой. А я, выйдя замуж за владельца замка Флёрен, часть из них посадила здесь.
— Никогда я не видел столь прекрасных.
— Сарацинский принц, живший в том дворце, питал страсть к розам. Для него они были превыше всего на свете, включая женщин.
Они уже почти обошли башню, когда Франсуа заметил розовый куст, красота которого затмевала все остальные.
В отличие от прочих он был красным, какого-то совершенно неописуемого алого оттенка; он был так ярок, что казалось, будто от цветов исходит горячее сияние. У Франсуа дух захватило от восторга.
Роза де Флёрен улыбнулась:
— А этот розовый куст называется Уарда. По-сарацински «уарда» значит «роза». У этих роз тоже своя история.
— Расскажите ее мне.
— В том дворце розы украшали сад гарема, и окна княжеских покоев выходили именно в него. Все цветы были розового цвета, кроме одного куста, красного, который принц сажал под окном той, что владела его сердцем. Он всегда звал свою избранницу Уардой, каким бы ни было ее настоящее имя, и так продолжалось, пока она оставалась фавориткой. Этих роз страстно желали все женщины гарема. Когда счастье улыбалось другой, куст пересаживали под ее окно.
Роза указала на окно напротив розового куста.
— Это моя брачная спальня… Я посадила мои розы здесь, когда сеньор де Флёрен стал моим мужем.
Еще немного, и Франсуа поклялся бы, что Роза — сама одна из тех сарацинских волшебниц, о которых повествуют рыцарские романы. Он вдохнул аромат цветов и вообразил себе тот далекий дворец с его фонтанами, причудливой музыкой и женщинами, укутанными в покрывала. В одно мгновение забылись все события этого ужасного утра: волки, явившиеся с того света, перерезанное горло с застрявшим в нем криком «Франция!», крестьянин, что назвал его псом, не опуская взгляда… Франсуа вновь обретал веру в себя, и потому ему было необходимо, чтобы это очарование продлилось. Любой ценой!
Внезапно его охватило желание. Он вдруг неудержимо захотел обладать Розой — сейчас же, немедленно. На миг он вспомнил об Ариетте, но эта мысль его не сдержала.
Они всего лишь обручены, да к тому же если бы она даже и узнала, то в чем смогла бы его упрекнуть?.. Франсуа едва выбрался из кошмара и скоро вынужден будет туда возвратиться; так разве нет у него права на малую толику грез? Когда каждое мгновение рискуешь жизнью, а завтра, быть может, погибнешь, это дает право на некоторые привилегии. Франсуа повернулся к своей спутнице.
— Самая прекрасная из роз — передо мной…
Комплимент был самым обычным, но молодую женщину он, казалось, смутил. Франсуа не замедлил воспользоваться своим преимуществом. Он заключил даму в объятия, ища ее губ.
— Роза…
Роза отбивалась, зажимая рот.
— Уарда!
Руки упали, губы приоткрылись…
***
К большому удовлетворению Франсуа, жаки не сняли осаду с замка Флёрен, и ему пришлось остаться. Вечером они с хозяйкой поужинали вдвоем. Роза де Флёрен заставила его отведать варенье из розовых лепестков и при этом смеялась и болтала о всяких пустяках. Франсуа невольно восхищался ею. Ведь она тоже жила в своего рода гареме, в замкнутом мирке, посвященном одной лишь красоте, защищенном от уродства и жестокости большого мира. После ужина они самым естественным образом направились в супружескую спальню.
Самые высокие цветы с куста Уарда заглядывали в открытое окно. Даже ночь не смогла приглушить их таинственный блеск и только усилила благоухание. Улегшись в постель, Франсуа вдруг ощутил приступ странной слабости. Вместо бурного влечения его постигло что-то вроде паралича. Без сомнения, это было следствием волнений, пережитых за день, если только причиной тут не был пьянящий аромат роз или варенье, которым потчевала его Роза. Не содержало ли оно какое-нибудь сонное зелье, на которые так горазды, по слухам, сарацины?
Это была последняя более-менее трезвая мысль Франсуа. Все, что последовало затем, превратилось в сплошной чувственный вихрь. Роза набросилась на него, не оставив ему никакой инициативы и овладевая им снова и снова. Франсуа лишь позволял нести себя этому потоку. На едином дыхании Роза перешла грань между целомудрием и бесстыдством… И Франсуа тоже забыл всякую стыдливость. Он снял с себя все запреты и впервые ощутил свою подлинную наготу.
С Жилеттой, хоть их тела и прекрасно подходили одно к другому, любовь оставалась всего лишь игрой, изысканным произведением искусства на двоих. Здесь же не было ничего похожего; в их неистовстве проскальзывало даже что-то звериное. Роза хотела всего. Она требовала наслаждения и одновременно сама одаривала им. Короче — она владычествовала над ним безраздельно. Быть может, это было как раз то, чего он всегда ждал от женщины. С Розой Франсуа не хотел быть воителем. На время хоть одного объятия, одной ночи, одного свидания ему хотелось стать побежденным.
***
На следующее утро Франсуа вышел на стену и, увидев, что жаки все еще там, почувствовал, как его сердце подпрыгнуло от радости. Время сражаться еще не пришло. Обстоятельства по-прежнему насильно удерживали его в замке, не оставляя другого выбора, кроме наслаждения. Он бегом возвратился в спальню. Боевой пыл Розы вспыхнул вновь, и Франсуа де Вивре, отважный герой, гроза полей битвы, восторженно повергся в прах!..
Вечер 5 июня выдался особенно жарким. Зной угнетал и душу, и тело, стеснял дыхание. Франсуа с Розой находились в спальне, когда услышали донесшийся снаружи странный звук. Жаки пели. Никогда прежде ни Франсуа, ни Розе не доводилось слышать ничего подобного. Это не походило ни на боевой гимн, ни на молитву. Пение было жалобным и диким, без единого слова, и состояло лишь из бесконечно повторяемого «о-о-о-о». Раздаваясь в предгрозовой ночи, оно вызывало невольную дрожь. Казалось, оно доносится из времен, предшествующих любой цивилизации, из того далекого прошлого, когда человек был лишь зверем среди себе подобных, вынужденный отвоевывать у других свое право на жизнь. Это лучше любых слов выражало то, чего хотели жаки. Это было их оправдание, их призыв к справедливости…
Роза де Флёрен вздрогнула. Она сходила за своей лирой и принялась наигрывать мелодии, которым научилась от одного трубадура, вернувшегося из Иерусалима. Франсуа приблизился к ней. Он больше не слышал дикую песнь жаков. Они были вдвоем, друг подле друга, отрезанные от всего остального мира. На последней ноте они слились в объятии, и Роза, как всегда, одержала верх.
***
С тех пор как они попали в замок Флёрен, Туссен ночевал под открытым небом. Он отказался занять комнату в замке. Имел ли он право нежиться в постели, когда те, за стенами, спали на голой земле?
Их пение разбудило его. Он вскарабкался на дозорный ход. Жаки разожгли большой костер и сгрудились вокруг него. Туссен зажал себе уши, чтобы не слышать их, но знал, что это бесполезно. Песня все равно была слышна. Он замотал головой, словно обезумевший зверь, и закричал:
— Замолчите!
Но жаки не умолкали. Тогда Туссен отказался от борьбы. Сначала он тихонько подхватил, потом взобрался на зубец и запел во весь голос вместе со всеми. Он очень хотел бы остаться оруженосцем Франсуа де Вивре, но он был также одним из них, и от этой борьбы ему никуда не уйти. Туссен запел еще громче. Один в ночи, подкидыш, найденный на ступенях церкви, сын раба и служанки, он отвечал на зов своей стаи…
На следующее утро жаки ушли. Франсуа обнаружил это с отчаянием. Волшебство кончилось. Ему снова приходилось противостоять прежним напастям, прежним злым чарам.
Франсуа собрался в молчании, сжав зубы, до крайности раздраженный. Туссен не перемолвился со своим господином ни единым словом. Роза, исчезнув куда-то ненадолго, вернулась и настояла на том, чтобы Франсуа в последний раз заглянул в ее розарий. Лишь оказавшись там, он понял причину ее настойчивости: на месте пышного красного куста зияла голая стена. Роза подняла с земли сверток из белой ткани и протянула ему. Это и был розовый куст, точнее, то, что от него осталось: корневище и основания веток.
— Возьмите. Я срезала его по всем правилам. Через несколько лет он будет ничуть не меньше.
— Но почему?
— Этот розовый куст — для избранных. Его место рядом с вами. Вы посадите его там, где будет ваше сердце.
— А ваш муж?
— Скажу ему, что он засох в эту зиму. Прощайте, Франсуа…
Франсуа взял подарок с болью в душе и привязал его к седлу. Вот оно, значит, как вышло: за этот малый срок он опустошил сердце Розы… Но ему пришлось признаться себе, что и сам он ранен ею. Кто знает, может, она и стала бы его избранницей, если бы не была уже замужем, а его самого в Англии не ждала бы Ариетта, совершившая ради их любви беспримерный подвиг! Как бы там ни было, он никогда не позабудет Розу де Флёрен. Она открыла ему нечто такое, что таилось между любовью и наслаждением; нечто такое, что могло бы называться блаженством души и счастьем тела. Но он удостоился этих восхитительных мгновений, получил на них право лишь потому, что возвращался на войну. Никогда еще война не казалась ему такой ненавистной! Франсуа вскочил на коня, обернулся, бросил:
— Прощай, Уарда!
И скрылся в пыли.
***
За то время, что Франсуа провел в замке Флёрен, события приняли гораздо больший размах. Внезапность Жакерии ошеломила всех. Крестьяне, хоть и плохо вооруженные, сделались полными хозяевами в сельской местности. В одном только Иль-де-Франсе добычей пламени стало около сотни замков, а их обитатели большей частью были вырезаны. Самый многочисленный отряд жаков под предводительством Гильома Каля хоть и потерпел неудачу под Компьеном и Эрменонвилем, зато взял Сан-Лис и беспрестанно пополнялся за счет более мелких банд.
Этьен Марсель решил поддержать жаков. Правда, он послал своих вооруженных горожан на помощь повстанцам не без некоторых колебаний, но ведь цели, а равно и методы и у них, и у жаков были одни и те же… И все же он удовлетворился лишь тем, что велел разрушить вокруг Парижа поместья ближайших советников дофина, неукоснительно воздерживаясь от любого насилия над их обитателями. Так что его акция осталась чисто символической.
Зато дворянство откликнулось на эти события совсем иначе. Его месть была ужасна. Едва миновал первый миг замешательства, как рыцарство, заставив умолкнуть былые разногласия и обиды, собралось с силами. Первым в драку бросился дофин, вынуждаемый обстоятельствами прекратить блокаду Парижа. Карл Злой, забыв, что он претендент на французскую корону и союзник Этьена Марселя, спешно созвал свои войска, состоявшие наполовину из англичан. И все прочие разрозненные дворяне тоже подняли оружие против жаков. Стихийному крестьянскому выступлению они противопоставили священный союз всего дворянства; кличу «Смерть дворянам» эхом ответил клич «Смерть мужичью!»…
Военный опыт Франсуа был короток, но все же достаточен, чтобы ощутить опасность. И он ощущал ее за каждым кустом, на каждом подворье, на каждом проселке. Это напоминало ему чувство, которое он испытал во время Черной Чумы, покинув замок Вивре на Звездочке. Как и тогда, он оставил замкнутый, защищенный мир, чтобы погрузиться в пучину бури. Время от времени он проезжал через какую-нибудь сожженную деревню. Карательные меры начались. Странно, но Франсуа нигде не видел трупов, кроме тела одной старухи, повешенной на дереве. Должно быть, когда эта местность была опустошена, жаки перебрались в другое место… Франсуа проскакал, таким образом, целый день, постоянно держась начеку. В самом сердце Иль-де-Франса он чувствовал себя будто во вражеской стране.
У Франсуа был план: присоединиться к войску дофина. В последний день своего пребывания в Париже он слышал, что тот стоит лагерем где-то между Мо и Мелёном. Поэтому, покинув Флёрен, Франсуа де Вивре взял направление на юго-восток.
Такой выбор был обусловлен многими причинами. Во-первых, Франсуа собирался примкнуть, наконец, к своему лагерю — лагерю единственной законной власти — и лишь сердился на себя, что не сделал этого раньше. Бездействие во время восстания казалось ему теперь непростительным. Он больше не хотел сражаться в одиночку. И не только потому, что одинокому рыцарю, продвигающемуся через охваченную мятежом местность, грозила большая опасность. Ему не терпелось оказаться под началом полководца, избавиться от личной ответственности. Продолжать и дальше самостоятельно принимать решения в этой смуте казалось ему слишком непосильной ношей.
Передвигаться через опустошенную местность было нелегко. Из-за лесных пожаров приходилось делать большие крюки. Близился вечер, а Франсуа все еще не достиг Мо. Пришлось провести ночь на какой-то заброшенной ферме. Туссен по-прежнему не произнес ни одного слова, Франсуа тоже молчал. Его выводило из себя необъяснимое поведение оруженосца, но он решил не обращать на него внимания.
Они возобновили путь незадолго до рассвета 8 июня 1358 года. День обещал стать таким же жарким, как и предыдущий. Древняя римская дорога, на которую они выбрались, позволила им ехать быстрее. Они пустили коней в галоп.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87