Туссен куда-то скрылся: вид позорных столбов и прочих мест казни вызывал у него не слишком приятные воспоминания. Палач орудовал с помощью совсем молодого человека — без сомнения, своего сына. Наконец на помост поднялся пристав и развернул пергамент.
— По приговору судьи города Парижа наказуется Раулина ла Шаботт, отъявленная блудница и распутница, за ношение украшений, дозволенных лишь порядочным женщинам. Посему ее губы будут отрезаны прилюдно каленым железом.
Раулина ла Шаботт испустила душераздирающий вопль, перекрытый дружным гоготом многочисленной толпы. У Франсуа не было ни малейшего желания смеяться, равно как у Жилетты, дрожавшей всем телом, и у прижавшейся к Жану Алисон. Что касается Томассы, то она исчезла вместе с Туссеном.
Палач вытащил из жаровни длинный нож, а его подручный тем временем крепко держал челюсти осужденной, заглушая ее крики. Приблизившись, палач двумя точными ударами отсек губы. Двумя другими он перерезал веревки, и несчастная с воем убежала.
Толпа не давала ей пройти. Мужчины хватали ее за руки, пытались обнять и пускали сальные шуточки:
— Это ты мне так улыбаешься, красотка моя?
— Всего один поцелуй, Раулиночка!
Женщины осыпали ее оскорблениями. Какой-то мальчишка, подобрав брошенные палачом губы, дразнил ими собак, заставляя тех вставать на задние лапы. Наконец, Payлине удалось вырваться, и она пробежала мимо Франсуа. Нечасто ему доводилось видеть зрелище столь ужасное. Красно-белая дыра посреди лица была чудовищна. Казалось, это оживший череп… Франсуа обнял Жилетту за талию.
— Пойдем смотреть ряды.
Ряды представляли собой с десяток двухэтажных зданий, расположенных более-менее параллельно. Нижний этаж, называемый «рухлядью», занимали торговцы тканями и меховщики. Они установили свои прилавки в самом невообразимом беспорядке: тончайшие меха соседствовали с грубой пенькой, а кошачьи и кроличьи шкурки — с горностаем и белкой. Все три пары влюбленных поднялись на второй этаж.
Там царил гораздо больший порядок. По обе стороны от центрального прохода прилавки располагались правильными рядами, объединенные по ремеслам. Франсуа никогда раньше не видел такого изобилия товаров. Тут были представлены почти все: ткачи, шляпники, перчаточники, галантерейщики, чулочники, горшечники, торговцы скобяными изделиями, полировщики оружия, продавцы гравюр, книг, сарацинских ковров, венков, тесьмы, поясов, бус, кошельков, чаш и кубков, иголок, зеркал…
Франсуа улыбнулся своей спутнице:
— Я подарю тебе все, что захочешь. Выбирай! Что пред почитаешь? Шапочку? Перчатки? Ожерелье?
Жилетта вздрогнула:
— Ты с ума сошел! Ты разве не знаешь, что нам, блудницам, запрещено иметь украшения? Видел, что сделали с той несчастной? Хочешь, чтобы и со мной случилось то же самое?
— Тебе защитой рыцарь. Пусть только осмелится кто-нибудь назвать тебя блудницей!
Жилетта покачала головой.
— А что будет потом, когда мне придется вернуться на улицу Глатиньи? Приставы наверняка меня разыщут и схватят.
— На улицу Глатиньи ты не вернешься. Сегодня же вечером мы переберемся в «Старую науку», поживем там, пока не подыщем себе что-нибудь возле собора Богоматери.
Их разговор услышали товарки Жилетты. Томасса спросила:
— А я тоже смогу уйти от мадам Гильеметты?
— И ты, и Алисон, если захочет. Я куплю большой дом, такой, чтобы мы смогли там поместиться все вшестером.
Томасса захлопала в ладоши, Алисон тоже кивнула в знак согласия. Франсуа повернулся к Жилетте.
— Так что же ты хочешь?
Жилетта из Берси закрыла глаза.
— Золотой пояс!
Она выговорила это шепотом, напуганная собственной дерзостью. Золотой пояс и вправду был тогда украшением, особо запрещенным для проституток. До такой степени, что это даже вошло в поговорку: «Добрая слава дороже золотого пояса», что означало: лучше по-настоящему иметь безупречную репутацию, чем просто носить принадлежность порядочной женщины.
Франсуа остановился у прилавка с поясами. Он спросил самый красивый и сам надел его на Жилетту. Пояс, сплетенный из золотых нитей, был мягок, словно шелковый, и такой длинный, что даже после того, как его завязали, оба конца спускались ниже колен. Жилетта вся дрожала. Франсуа ее успокоил:
— Не бойся. Пока я рядом с тобой, тебе бояться нечего.
Вмешалась Алисон:
— Теперь мне! Я хочу, чтобы Жан подарил мне ожерелье, шарик на цепочке, как у него. Это же такой пустяк!
Хоть ее каприз и показался сначала невыполнимым, они все же нашли искомый предмет в уголке, занятом золотых дел мастерами; только шарик был чуть меньше.
Наконец и Томаса выразила свое желание:
— Хочу молитвенник с эмалевой застежкой.
Туссен заметил:
— Ты же читать не умеешь!
Но Томассу этот довод не переубедил. Для нее молитвенник был доказательством, можно сказать, символом респектабельности. Ей достался самый красивый из всех, что там имелись. Она прижала его к груди, и они ушли, держа путь к «Старой науке».
Скобяную улицу молва недаром считала самой загроможденной и многолюдной во всем Париже. Действительно, она со своими сплошными прилавками по обе стороны привлекала множество покупателей и была одним из самых бойких торговых мест в городе. Свернув в нее, наша компания была остановлена пробкой: столкнулись дровяной обоз и выезд какого-то вельможи, и никто не хотел уступать дорогу. Погонщики и лакей уже перешли от оскорблений к драке под взглядами зевак, скопище которых делало невозможным любое продвижение.
В течение некоторого времени Франсуа попусту работал локтями, пока Туссен не закричал зычным голосом:
— Дорогу Генеральным штатам!
Фокус удался. Удивленные люди расступились, и они прошли: Жилетта со своим золотым поясом, Алисон с золотой буллой и Томасса с молитвенником, каждая в сопровождении своего кавалера. Один из лакеев сердито их окликнул:
— Что все это значит?
Туссен на ходу отвесил поклон:
— Генеральные штаты — это мы! Разве не видите?
И все шестеро дружно расхохотались.
***
Шли дни. Настоящие Генеральные штаты по-прежнему заседали в столице. Этьен Марсель все настойчивей понуждал дофина усилить власть парижских выборных, но сын Иоанна Доброго ничего об этом и слышать не хотел. Тот, кого принимали поначалу за робкого и безвольного юношу, явил удивительную твердость.
Франсуа снова уговорил одного паломника отнести послание в Куссон, где указал управляющему адрес «Старой науки». Вскоре другой ходок доставил деньги. Поскольку дороги тогда были ненадежны, управляющий предпочел отправить их без сопровождения вооруженной охраны. Отряд, пусть даже многочисленный, всегда может подвергнуться нападению, а военное счастье переменчиво. Поэтому он доверил золото и драгоценные камни одному монаху, который зашил их в свою рясу. Сумма была немалая и могла позволить Франсуа жить на широкую ногу несколько лет.
В первую очередь она дала ему возможность купить облюбованный дом, что находился у самой паперти собора Богоматери. Расположенный слева, если стать лицом к собору, дом был тесный, трехэтажный, с одной-единственной комнатой на каждом этаже. Франсуа оставил верхний за собой и Жилеттой; Жан, покинувший свой Корнуайльский коллеж, перебрался на второй вместе с Алисон; а Туссен и Томасса получили в свое распоряжение первый. Деньги позволили также рассчитаться с мадам Гильеметтой, которая согласилась расстаться с тремя девушками лишь при условии основательного возмещения.
Франсуа впервые познал опыт совместной жизни с женщиной. Он жил как простой буржуа и получал от этого немалое удовольствие. Каждый день он восхищался тем, что обитает в Париже. Колокола собора Богоматери оглушительно гудели, но его это ничуть не беспокоило. У него было ощущение, что они оберегают его. Соборную паперть сделали своим владением птичьи торговцы. По утрам Франсуа подходил к окну и наслаждался голосами и разноцветным оперением экзотического товара, выставленного на зависть парижским зевакам: журавлей, павлинов, ибисов, розовых фламинго…
***
Заря в четверг 22 февраля, второй день поста, занималась холодная и ясная. Как обычно, Франсуа подошел к окну, чтобы взглянуть на паперть, еще пустынную в этот час. Жилетта спала. Прямо перед ним возвышалась громада собора. Он любил смотреть на него, когда звонили зарю: ему казалось в этот миг, что собор принадлежит ему одному.
Внезапно раздался крик:
— К оружию!..
Призыв подхватили — он стал повторяться то тут, то там. Появились и вооруженные люди. Это были не солдаты, а горожане; Франсуа узнал многих из тех, с кем сталкивался на улице, в частности, одного птичьего торговца с паперти. На всех были красно-синие капюшоны. Послышались и другие крики:
— К дворцу! Марсель будет говорить!
Франсуа и Жилетта поспешно оделись. Восстание, которого все ожидали, наконец, случилось. Франсуа вовсе не собирался участвовать в нем; как и на похоронах Перрена Марка, он хотел остаться лишь наблюдателем. Спустившись на нижние этажи, он обнаружил, что две другие пары уже полностью одеты, и они вышли все вместе.
Погода была великолепная: мороз и солнце. На Жилетте был ее пояс, на Алисой — золотая булла, а в руках у Томассы — молитвенник, с которым она никогда не расставалась. Туссен скомандовал:
— Вперед!
И по двое они смешались с толпой. До жилища Этьена Марселя, хоть и расположенного совсем неподалеку, добраться они не смогли, такой плотной оказалась толпа. Купеческий старшина обращался к собравшимся прямо из окна. Из его речи они смогли уловить лишь обрывки, но поняли все же, что тот говорил о реформах и о том, что надо заставить дофина пойти на уступки. Когда Марсель закончил, слушатели воодушевленно захлопали ему, не зная, что в этот момент драма уже началась.
Немного дальше, перед королевским дворцом, толпа опознала одного из доверенных людей дофина — адвоката парламента Реньо д'Аси — и погналась за ним. Несчастный попытался укрыться в какой-то хлебной лавке, но был настигнут и растерзан. Возбужденные только что пролитой кровью, мятежники двинулись к дворцу с криком, подхваченным тысячей глоток: «Смерть им!» Этьен Марсель присоединился к бунтующим, возглавил их, вместе с ними поднялся по дворцовым ступеням и вступил в покои дофина.
Когда Франсуа и его спутники прибыли ко дворцу вместе с охвостьем толпы, прошло довольно значительное время и внутри уже готова была разразиться новая трагедия. Этьен Марсель и его вооруженный отряд взломали двери и обнаружили дофина в спальне, в обществе двух его самых верных советников — маршала Нормандии Робера де Клермона и маршала Шампани Жана де Конфлана. Обоих маршалов парижане ненавидели, особенно Робера де Клермона, который самолично арестовал Перрена Марка в церкви Сен-Мерри, нарушив право убежища.
Марсель резко заговорил с дофином:
— Государь, вы препятствуете желаниям народа. И он пришел спросить вас, в чем причина этого.
Дофину Карлу не досталось ничего от представительности своего отца. Он был юноша бледный и хлипкий. Если Иоанн Добрый во всем был истинный рыцарь, то этот смахивал скорее на духовную особу. Но одно качество их сближало — мужество. Тот, кто по приказу отца покинул поле битвы под Пуатье, вовсе не был трусом. И теперь, лицом к лицу с вооруженными до зубов мятежниками, он не спасовал.
Купеческий старшина разозлился, и в толпе раздались выкрики:
— Смерть им!
Последовала свалка, и маршал Нормандии рухнул на королевское ложе, изрубленный ударами меча, тесака и секиры. Маршал Шампани скрылся в соседней комнате, но был схвачен и тоже растерзан. Убийцы вернулись и угрожающе окружили дофина, дрожавшего, несмотря на всю свою юношескую отвагу. Однако Этьен Марсель, приблизившись к нему, снял красно-синий капюшон и заменил им шляпу дофина из черного бархата, расшитого золотом, таким образом, взяв его королевское высочество под свою защиту. Потом он отдал несколько приказов, и его люди отправились обратно, волоча за собой тела маршалов.
Франсуа, Жан, Туссен и их подружки по-прежнему оставались во дворе. Алисон увидела первой:
— О боже!
Мятежники вышли из дворца со своими жертвами. Они остановились на верхних ступенях, потрясая трупами, окровавленными, словно охотничьи трофеи.
Жан вскрикнул:
— Берзениус!
И правда, среди убийц находился Берзениус. Он тоже увидел их и показал пальцем:
— Этих я знаю! Прихвостни дофина. Убейте их!
Достаточно было пустяка, чтобы толпу охватила жажда крови. Не раздумывая, человек десять вооруженных горожан бросились к ним. Франсуа и Туссен выдвинулись вперед, чтобы защитить женщин. Вокруг взметнулись топоры. Тогда вмешался Жан:
— На сей раз силой ничего не добьешься. Пустите-ка, я сам этим займусь.
Он встал перед человеком, вооруженным секирой, и наклонил голову, показав на свою тонзуру.
— Руби! Давай, убивай Божьего человека, и я тебе обещаю самые страшные муки в аду!
Наступила некоторая заминка, которая и спасла им жизнь. Этьен Марсель, стоя наверху, опять обратился с речью к своим сторонникам. Бунтовщики побежали слушать.
— Маршалы мертвы! Мы с полным правом покарали этих лжецов и изменников. Поддержите ли вы меня?
Из толпы раздался голос:
— Хотим жить и умереть с тобой!
И все хором повторили эти слова.
— Дофин жив и здоров. Он — с нами и поклялся, что проведет реформу.
Ответом на эту речь стали крики и бурные рукоплескания. Никто больше не обращал внимания на три парочки, которые сочли за благо незаметно исчезнуть.
***
Решив некоторое время не показываться на людях и не привлекать к себе внимания, они весь следующий день не выходили из дома и наблюдали за перипетиями парижского восстания лишь издали. Сердцем Франсуа склонялся на сторону дофина, но вмешиваться не хотел. Его главной заботой в эти дни стали доспехи, которые он заказал одному оружейнику со Шлемной улицы. Он хотел получить точное воспроизведение тех, что были на нем при Пуатье и достались англичанам: со львом из накладного золота на груди. Работа была тонкая, но мастер обещал выполнить заказ к концу мая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87