Вода была ледяной. Чистая, кристально прозрачная, журчащая, она так быстро текла вдоль берегов, как будто боялась куда-то опоздать. Храбро скинув одежду, Изабель повесила ее на куст боярышника и прыгнула в реку. Однако, не успела бесстрашная женщина окунуться с головой, как, к досаде и огорчению, обнаружила, что она здесь не одна. Вдалеке Изабель увидела двух всадников, двигающихся по направлению к ней со стороны замка Шарден.Прежде чем они приблизились настолько, что могли заметить ее присутствие, она выбралась на берег и поспешно оделась. Но затем, вместо того, чтобы поздороваться с ними, а Изабель уже увидела, что это Роберт и Пьер де Шарден, что-то побудило ее отступить и спрятаться за могучим дубом.В облике приближавшихся мужчин было что-то воинственно-напряженное, и Изабель предпочла бы покинуть свое убежище и незаметно удалиться, но была вынуждена оставаться на месте, так как любое движение неминуемо выдало бы ее.– …Уже давно подозревал… – Голос Роберта раз носился далеко, но Изабель могла разобрать лишь обрывки фраз и отдельные слова. – …Позор… грех Содома… слезай тотчас же, ты…Потрясенная Изабель увидела, как хозяин Шардена ударом кулака сбил сына с лошади.– Поднимайся!.. Вот тебе… еще… и еще!Очевидно, Роберт Шарден специально привел сына в это укромное местечко, подальше от людских глаз, чтобы задать ему хорошую трепку. Судя по доносящимся до Изабель звукам, он всерьез принялся за дело, обрабатывая беспомощно лежащего на земле Пьера широким кожаным ремнем.– Нет… нет… Отец, пожалуйста, не надо!– Можешь убираться… Лондон… дам коней… станешь мужчиной…– Да-да, хорошо… Пожалуйста, не надо!Отдуваясь, Роберт наконец дал руке отдых и некоторое время стоял, глядя на корчившуюся на земле фигуру. Затем, пробормотав проклятие, он развернулся, вскочил на коня и ускакал в сторону Мэгфелда, не обращая более внимания на окровавленного хнычущего Пьера.Изабель продолжала молча стоять за дубом, раздумывая, как ей поступить. Христианское милосердие требовало не оставлять страждущего без помощи, но, с другой стороны, вмешиваться в семейную распрю, да еще вдобавок столь серьезную, значило ступать на весьма опасную почву.После некоторого колебания Изабель решила не терять благоразумия. Потихоньку пробравшись к своей лошади, она взобралась на нее и неслышно двинулась вверх по лесистому склону в сторону Бэйнденна.Но, видимо, всему свету не спалось в это раннее утро, так по крайней мере подумала Изабель, услыхав негромкий свист и увидев Николаса ле Миста, справлявшего нужду под деревом. Изабель скромно опустила глаза, но коротышка, нимало не сконфузившись, окликнул ее по имени и помахал рукой, призывая подойти поближе. Поджав губы, Изабель укоризненно покачала головой, но это только заставило его ухмыляться еще шире, показывая редкие неровные зубы, торчащие во рту, как валуны в скалистом ущелье.Не проехала она и пятидесяти ярдов, как убедилась, что неподалеку есть еще кто-то. В утреннем прохладном воздухе разливались волшебные, изысканные звуки необычайно искусной игры на гитаре. Заинтригованная, Изабель направилась к месту, откуда доносилась музыка, и, к своему удивлению, увидела на поляне Веврэ и с ним незнакомого смуглого человечка, сидевшего, скрестив ноги, на земле, и перебиравшего гитарные струны смешными коротки ми пальцами.– Доброе утро, – поздоровалась Изабель, и оба мужчины испуганно оглянулись.Веврэ вскочил на ноги и ответил на ее приветствие, но другой едва взглянул на нее и продолжал играть. Изабель не сомневалась, что перед ней истинный гений, ибо никогда в жизни ей не приходилось слышать такого богатства звуков, лившихся из-под этих грубых нелепых пальцев. Как будто этот человек уже побывал у небесных врат и принес обратно на землю услышанные там гимны.Не в силах противиться притягательной силе музыки, Изабель спешилась и, тихонько подойдя поближе, восхищенно взирала на незнакомца. А он продолжал играть так увлеченно и вдохновенно, как будто здесь не было ни ее, ни Веврэ. Дворецкий перехватил ее удивленный взгляд, но ничего не сказал. Все трос молчали, и только сладостные, чарующие звуки продолжали разноситься в лесу.К ним подошел Николас ле Мист, его ноги уже нетерпеливо отплясывали на месте.– Ну-ка, молодой человек, – воскликнул он, – сыграйте нам что-нибудь повеселее, чтобы мы могли потанцевать.Музыкант мгновенно заиграл самую веселую и жизнерадостную из всех мелодий, которые когда-либо доводилось слышать Изабель. Невозможно было устоять на месте, и вот уже она, смеясь, закружилась в паре с Николасом, позабыв и о своем возрасте и обо всем на свете.– Кто это? – спросила запыхавшаяся Изабель, когда музыка смолкла.– Да это же полоумный Колин.– Кто-кто?– Ну, младший брат нашего архиепископа. Его, правда, ото всех прячут, но это он.– Какой же он полоумный, если так играет?– Ага, вот это самое загадочное. Но кто может ответить на этот вопрос, кроме Господа Бога?Изабель никогда не видела господина ле Миста таким серьезным и рассудительным. Она заинтересованно взглянула на него.– Он действительно сумасшедший?– Да нет, не всерьез. Просто он слегка не в себе: мальчик в теле мужчины. Он совершенно безобидный и очень добрый.Изабель перевела взгляд на гитариста и увидела самую добрую и красивую улыбку, какую только можно себе представить, так и лучившуюся чистотой, простодушием и весельем. Женщина сознавала, что видит перед собой нечто исключительное, совершенно особенное, но подходящие слова никак не шли ей на ум. Сумев лишь благодарно и уважительно улыбнуться в ответ, Изабель сделала церемонный реверанс и, садясь в седло, позволила Николасу подержать стремя ее лошади. Возвращаясь в Бэйнденн, она слушала дивную музыку: пение жаворонка, присоединившего свой голос к гитаре Колина. Глава четвертая Нескончаемая упрямая зима 1333 года, наконец, кончилась. Настоящей весны так и не было, просто в один прекрасный день ледяные ветры и морозы сменились легкими бризами и теплом. Прекрасная Бивелхэмская долина расцвела и засверкала, как бриллиант в солнечных лучах. Синели армии ярких колокольчиков, гроздьями висели готовые лопнуть почки, склоны покрытых цветущими растениями холмов издали казались аметистовыми, розовыми, желтыми.Теплая погода заставила покинуть дома всех тех, кто провел зиму, сидя у очага, прячась от сырости и сквозняков своих промерзших жилищ. Щуплый Роберт де Шарден, проворный и подвижный, как белка, легко взлетел в седло и направился в сторону аббатства Баттль, где должен был исполнить поручение архиепископа. Ибо Роберт занимал множество важных постов: он был не только управляющим делами аббатства, надзирающим за всеми его обширными владениями, но еще и судьей, а также бейлифом архиепископа, призванным следить за соблюдением законов, вольностей и привилегий всех сословий.Исполнение этих многочисленных обязанностей требовало частых отлучек из дому и разъездов по графству.Но сегодня Роберт, отъезжая от Шардена, думал не только о делах службы. Его волновал вопрос, почему у Маргарет так задрожали губы, когда он сказал, что будет отсутствовать целую неделю. Не ужели она догадалась, что в Баттле у него есть любовница, девятнадцатилетняя прелестная вдовушка, чей муж-солдат был убит в Шотландии? Если так, то его жена, должно быть, невыносимо терзается. Но нет, не может быть, ведь он был так осторожен, так скрытен. Ничто не заставило бы его причинить боль матери своих детей, но… он просто не в силах устоять перед звонким смехом, красивыми глазами и раскрытыми объятиями своей милой. С Николь де Ружмон – такой юной и такой страстной – он вновь чувствовал себя сильным и неутомимым, как тридцать лет назад.Ход его мыслей заставил Роберта подумать о Пьере, и воспоминание о противоестественных склонностях младшего сына, как всегда, неприятно кольнуло его. Вдобавок его дружком оказался Джеймс де Молешаль, что еще больше усложняло ситуацию. В глубине души Роберт почувствовал облегчение, когда Пьер отправился в Лондон зализывать раны, что-то бормоча о необходимости самому прокладывать себе дорогу. Однако радости его не суждено было длиться долго – через неделю окольными путями (поскольку Джулиана теперь прекратила всякие отношения с обитателями Шардена) пришло известие, что и Джеймс уехал в Лондон. Очевидно, юнцы заранее обо всем сговорились и таким образом обвели вокруг пальца свои семьи. Роберт невольно пожалел, что своими руками не придушил Пьера в то утро, когда имел такую возможность.В то время как обуреваемый столь мрачными мыслями Роберт ехал в Баттль, его жена, объявив, что у нее болит голова, заперлась у себя в спальне и, бросившись на кровать, зарыдала. Никогда еще не чувствовала она себя такой несчастной, как в последнюю неделю, с тех пор, как случайно обнаружила в кафтане своего мужа секретный карман, пришитый возле сердца, а в нем – надушенную маленькую перчатку.Маргарет ни минуты не сомневалась, что перчатка принадлежит женщине – такой от нее исходил сильный и опьяняющий аромат дорогих восточных духов. Тщательно исследовав находку, Маргарет с отвращением швырнула ее в огонь и никому ничего не сказала.Сейчас, в одиночестве лежа в своей спальне, она наконец решилась взглянуть правде в глаза. Ей было сорок семь лет, и вот уже почти год, как в ее организме произошли печальные перемены, означавшие переход к старости, кончились женские кровотечения, сменившись неприятными частыми приливами жара. Кроме того, Маргарет, всю жизнь мучавшаяся от сознания своего уродства, начала полнеть и теперь с ужасом следила за расползающимися линиями шеи и подбородка. Глядя в зеркало, она порой думала, что предпочтет умереть, чем видеть свое увядание. Но прежде чем умереть самой, Маргарет хотелось – о, хотелось больше всего на свете! – вытрясти душу из владелицы этой крошечной перчатки, а потом станцевать джигу на ее могиле.Новая слезинка вытекла из-под век Маргарет и упала на подушку. Она могла проплакать так весь день, и лишь мысль о том, что от слез лицо распухнет, и она станет выглядеть еще хуже, заставила ее взять себя в руки. Встав, Маргарет охладила свои пылающие щеки водой из стоявшего рядом с кроватью кувшина, переоделась в одно из своих лучших платьев и спустилась в конюшню. Она отправится в Бэйнденн и узнает, там ли сейчас Алиса Валье.Выехав из замка, Маргарет увидела Ориэль и ее служанку, верхом на лошадях едущих на прогулку в лес, и недовольно нахмурилась. Она считала, что Ориэль чересчур свободно разъезжает по всей округе и может, не дай Бог, увидеть что-нибудь совсем неподходящее для девичьих глаз, например, Николаса ле Миста, гоняющегося по лесу за девушками или, о ужас, уединившегося с одной из них.Но мысли Ориэль витали очень далеко от господина ле Миста. Ее гораздо больше интересовало, станет ли отец во время своей нынешней поездки в Баттль заниматься поисками жениха для нее. Скорее всего, это будет какой-нибудь младший сын – эти редко бывают помолвлены с самого рождения, хотя порой имеют виды на будущее. Но и эти мысли вылетели из ее головы, как только она услышала доносящийся из леса звук гитары. Музыка была так прекрасна, что Ориэль не могла бы сказать, слышала ли она что-либо подобное.Это была даже не совсем музыка – скорее, это была беседа между играющим и Богом. Каждая нота, каждый тон, каждый аккорд исходили из глубины души, парящей в заоблачной выси, души, уже коснувшейся благодати Всевышнего.Спешившись и оставив Эмму с лошадьми, Ориэль неслышно приблизилась к тому месту, откуда доносилась музыка. Она увидела музыканта – смуглого молодого человека, сидевшего на поваленном дереве и всецело поглощенного своим занятием. Его лицо было комичным и в то же время бесконечно печальным.Ориэль вдруг почувствовала себя незваной гостьей, бесцеремонно вторгшейся в чужой дом, и спряталась за деревом, боясь подойти ближе, но слишком захваченная музыкой, чтобы уйти. Ей казалось, что она простояла так, едва дыша, не шелохнувшись, целое столетие, как вдруг молодой человек прекратил играть, поднял голову и посмотрел прямо на нее.Странный это был взгляд, первый взгляд, которым они обменялись. Ориэль сразу же охватило всепоглощающее чувство узнавания, будто она знала этого человека всю жизнь. И таким мощным был этот импульс, что она, не отдавая себе отчета, что делает, улыбнулась и протянула ему навстречу руки. На какую-то долю секунды ей показалось, что и он узнал ее, но в следующее мгновение на лице музы канта вдруг появилось выражение слепого, беспричинного ужаса. Вскочив на ноги, он закричал. «Веврэ! Веврэ!» – и, бросив на Ориэль еще один дикий взгляд, скрылся между деревьями.Ошеломленная этой сценой, Ориэль некоторое время не могла двинуться с места. Разве она похожа на людоеда, на чудовище, на дракона? Или он принял ее за тень святого Дунстана, работающего в своей кузнице, которая, по местному поверью, является человеку накануне его смерти? Единственным разумным объяснением, которое смогла найти Ориэль, было то, что он перепутал ее с кем-то, кого очень боялся. Неожиданно почему-то опечалившись, Ориэль медленно побрела назад к тому месту, где ее ожидала Эмма с лошадьми.– Кто это играл, миледи?– Не знаю. Я никогда раньше не видела этого человека, но, что удивительно, у меня такое чувство, будто я всегда его знала, – в замешательстве призналась Ориэль.
Путешественники из Гаскони, спустившись по деревянному настилу стоявшего на якоре корабля, едва не были подхвачены течением. В какую бы сторону они ни взглянули, море было бурным, пенящимся, переливающимся всеми оттенками синего, серого и бирюзового. Грохот прибоя перекрывался шумом бесконечного проливного дождя, и старший из всадников поспешил опустить забрало шлема, в то время как младший натянул капюшон плаща. Вы бравшись на берег, они сели на лошадей и направились в сторону Кентербери.Они скакали бок о бок, не разговаривая. Старший путник был невысоким и толстым, его короткие пухлые ноги, вдетые в стремена, смешно торчали над лошадиными боками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65