Пурга не раз вламывалась в
окно и засыпала комнату до потолка снегом. Зато в спецотделе был большой
кабинет с окнами на две стороны. Пол в кабинете был покрыт толстым ковром.
Стояла дюжина стульев в белых чехлах, хороший письменный стол, сейф. На ок
нах топорщились накрахмаленные занавески, впрочем, и здесь окна снаружи
на три четверти были занесены снегом. Дом был одноэтажный.
Мое появление в Воркуте произвело сенсацию. Оказалось, что во всей Коми А
ССР появился единственный полковник, и тот Ц женщина! Даже министр внут
ренних дел был майором, начальник внутренних войск Ц подполковник. Клав
дия Ферапонтовна со смехом рассказывала, что в мужских парикмахерских в
трое увеличилась клиентура, а в парфюмерном магазине раскупили весь оде
колон. Под разными предлогами ко мне заходили начальники и сотрудники др
угих отделов. От моей наставницы мне также стало известно, что Прокофьев,
созывая совещание руководящего состава, распорядился, чтобы, поскольку
в совещании будет участвовать женщина-полковник, «не материться» и вмес
то «ссучился», что означало работать на администрацию, говорить «сотруд
ничать».
Все решили, что в Воркуту меня сослали за какие-то грехи, придумывались ра
зные истории, высказывались всевозможные предположения и версии.
Быстро пролетели полгода, что засчитывалось за год службы. Я уже могла уй
ти на пенсию по выслуге лет, но в это время произошло слияние нашего банди
тского лагеря с Особым лагерем, в котором содержались политические закл
юченные, и Прокофьев настоял на том, чтобы начальником спецотдела объеди
ненного лагеря, насчитывавшего до 60 тысяч заключенных, оставалась я.
По указанию Центра с заключенными рекомендовалось вести политико-восп
итательную работу. Политотдел привлек меня в качестве лектора-междунар
одника. Я выезжала в воинские части, бывала у заключенных, работавших в ша
хтах, в отделениях Особого лагеря. На моих лекциях, проходивших обычно в с
толовых, было всегда полным-полно народу. Подчас кое-кто из зеков пробова
л хулиганить, но их тут же выбрасывали за дверь. Кстати, я часто в лекциях п
о привычке обращалась к присутствующим со словами: «Прошу внимания, това
рищи!» В ответ слышались реплики: «Мы не товарищи, а зеки и каэры» (заключе
нные и каторжане). «Но вы будете товарищами», Ц говорила я.
В воркутинских лагерях у меня были любопытные встречи.
Я заболела цингой, и, хотя мама посылала мне лимоны, апельсины и черную смо
родину с сахаром, ничто не помогало, черные пятна все более и более покрыв
али ноги. Лагерные врачи рекомендовали вводить внутривенно витамины С-1
и делать массаж. Ко мне прислали расконвоированного заключенного, бывше
го личного массажиста президента Эстонии Пятса. Массажист был высокого
класса, он просто спас мои ноги.
Во время сеансов я выяснила прошлое массажиста. С ним работала наша рези
дентура в Эстонии в 30-е годы. Я, в то время начальник эстонского отделения в
Ленинградском НКВД, руководила этой разработкой с целью его вербовки. С
остоялась ли вербовка, не знаю, так как вскоре уехала в загранкомандиров
ку, но по его поведению в лагере и по его отношению ко мне (разумеется, он не
знал, что я разведчик), думаю, что вербовка тогда состоялась и пользу он пр
инес. Я информировала Центр о встрече с этим человеком в воркутинском ла
гере.
Еще одна встреча.
Я получила указание выявить и собрать в один лагерь всех заключенных нем
цев. Вернуть им отобранные, при обыске ценности. Выдать новую лагерную од
ежду и обувь. По соглашению с нашими союзниками заключенные немцы возвра
щались в Германию.
Опрашивая каждого и сверяя опрос с личным делом, я вдруг узнала в одном пл
енном эсэсовце своего давнего знакомого. В 1939 году этот человек прибыл в Ф
инляндию на практику из гиммлеровской разведшколы. На одном из дипломат
ических приемов мы с ним оказались соседями по столу. Я поняла, что он проя
вляет живой интерес к Советскому Союзу, изучает русский язык. Имеет пред
ставление о нашей истории, исторической и художественной литературе. Он
заинтересовал нашу резидентуру, и «Кин» просил Центр дать санкцию на его
вербовочную разработку. Получили ответ: Центру он известен как убежденн
ый нацист, предан фюреру, вербовка его невозможна. «Кин», помню, рассмеялс
я и с горечью сказал: «Какой пассаж, наши руководители считают гитлеровц
ев в идейном отношении крепкими орешками, нам, мол, не по зубам, а нас все вр
емя в чем-то подозревают, не доверяют, проверяют, заставляют доказывать, ч
то ты не верблюд…»
Однажды этот молодчик прислал мне скромный букет цветов. «Кин» сказал: «
А не имеет ли он задание тебя вербовать?» Ц «Не говори глупостей», Ц рас
сердилась я. Вскоре наш «объект» уехал в Германию.
И вот почти двадцать лет спустя он стоит передо мной в новом лагерном буш
лате, вертит в руках часы на золотом браслете и расширенными глазами смо
трит на меня. Узнал. Я вижу, как мчатся сквозь время его мысли, он мучительн
о думает, где и когда он со мной встречался, и, чувствую, вспомнил. Я вижу это
по выражению его лица. Он хочет что-то сказать, но я его опережаю общим воп
росом ко всем присутствующим здесь немцам: «Все ли ценности вы получили?
» Немцы кивают головами. «Все, все». Ц «Какие у вас имеются претензии, жал
обы? Получили ли вы свежее белье и новую одежду, обувь?» Ц «Яволь, яволь!» (Д
а. да!) И наконец я спрашиваю: «Soll ich Ihnen adio oder aufwiedersehen sagen?» (Должна ли я вам сказать прощай
те или до свидания?) Ц «Adio, adio!» Ц хором отвечают немцы. «Ich will liber aufwiedersehen sagen, frau Oberst» (Мне б
ольше хочется сказать до свидания, госпожа полковник), Ц тихо произноси
т мой старый знакомый, проходя мимо меня.
Были картины страшные. Однажды в одном лагерном отделении я сидела в каб
инете начальника. Туда вошел расконвоированный заключенный и, сделав ка
кое-то резкое движение правой рукой над левой, хлестнул кровавой струей
по лицу начальника отделения залил кровью бумаги на столе. Начальник схв
атил его руку с разрезанной веной, а я нажала на кнопку Ц вызвала дежурно
го. Пришли солдаты. Фельдшер жгутом перевязал окровавленную руку. Ворвав
шегося поволокли в медпункт. Как выяснилось, это было знаком протеста пр
отив отказа в его просьбах снизить срок наказания.
В другой раз, когда я была в спецчасти одного лагеря и проверяла постанов
ку учета заключенных, соблюдение установленных сроков отбытия наказан
ия, один из зеков, угрожая ножом, изнасиловал жену начальника отделения.

Самое страшное произошло в марте 1955 года, в день выборов в Верховный Совет
СССР. В лагере был поднят мятеж. Заключенные протестовали против условий
лагерной жизни, взяли в заложники несколько человек из администрации, в
том числе начальника производственного отдела майора Зосимова. Предъя
вили ультиматум: всех «двадцатипятилетников», то есть осужденных на 25 ле
т тюремного заключения и отсидевших 10 лет, выпустить на свободу. На работу
в этот день заключенные-шахтеры не вышли. На простынях, поднятых над голо
вами, были начертаны слова: «Даешь уголек Родине, а нам Свободу!»
Мятеж был подавлен прибывшими танковыми и артиллерийскими частями и во
оруженной охраной. Шестнадцать человек были расстреляны с вышек.
Приехавшие из Москвы и из столицы автономной республики прокуроры не пр
ивлекли никого из мятежников к уголовной ответственности Ц слишком ве
лик был накал против лагерного режима.
Много десятков тысяч дел хранит воркутинский архив. Среди них дела на ма
терых бандитов, убийц, насильников, грабителей. Но там же в алфавитном пор
ядке соседствуют дела таких «преступниц», как многодетные женщины, кажд
ая из которых украла на прядильной или ткацкой фабрике моток пряжи или н
иток ради того, чтобы заштопать чулки себе или ребенку. Или дела на опозда
вших на работу, виновные получали по пять лет заключения, а их детей на эти
годы власти отправляли в детские дома. Очень круто судебные органы осуж
дали людей, у которых бандеровцы Ц украинские националисты под угрозой
оружия забирали кур, яйца, хлеб. Этих мирных жителей, ограбленных бандеро
вцами, обвиняли «в помощи контрреволюционерам», и им давали аж до 15 лет. Ст
алинский указ действовал безотказно.
В самом страшном положении в лагере находились женщины. Заключенные в же
нском отделении работали на кирпичном заводе. Я добиралась туда в корзин
е, которую передвигали по тросу, протянутому над рекой Воркутой. В тот ден
ь мороз был 30 Ц 35 градусов. На кирпичном заводе в это время раздвигались во
рота в грандиозную печь. В ней обжигали кирпич. Женщины в толстых рукавиц
ах и тяжелых сапогах грузили на тачки и вывозили из этого ада кирпич. Я шаг
нула в эту печь и тут же вылетела обратно, боясь сгореть, а они выполняли н
орму.
После рабочего дня я зашла к женщинам в барак и увидела, что каждая из них
создала на своей наре свой мир. Вышитые, обвязанные кружевом покрывала, б
елоснежные подушки и расставленные по всей постели иконки, фотографии в
рамочках, главным образом детей, цветные открытки, клубки со спицами. Пос
редине барака стоял большой стол, покрытый свежей скатертью. Женские рук
и даже это тюремное помещение сумели украсить. Полы чисто выскоблены, и н
а печке, которая топилась, были навалены робы, рукавицы. От них шел вонючий
удушающий пар.
Я сидела и записывала жалобы этих женщин. Некоторые срывались, истеричес
ки кричали, проклиная суд и «отца народов». Запомнилась одна заключенная
, которая заявила, что за моток пряжи, оцененный в семьдесят копеек, она по
лучила пять лет в лагерях строгого режима, а судьба троих детей ей до сих п
ор неизвестна, и мужа нет.
После посещения этого лаготделения я отобрала пачку дел и копии с них по
слала в Центральный Комитет партии, просила обратить внимание на это уза
коненное беззаконие. Получила ответ из ГУЛАГа на бланке, который рассыла
лся заключенным. Вижу свою фамилию и ниже типографский текст: «В вашей пр
осьбе отказано».
Были в моей воркутинской жизни и светлые дни. При 2-й шахте действовало да
мское ателье, в нем обшивали воркутинских женщин. Возглавляла это ателье
расконвоированная заключенная, осужденная на двадцать пять лет «за сот
рудничество с гитлеровскими оккупантами». Звали ее Оля. Она шила мне жак
ет. Я ездила туда на примерку.
В лагере Оля отсидела уже более десяти лет; Было ей около тридцати. Милови
дная женщина с роскошными волосами. Я удивлялась, как в таких условиях мо
жно было сохранить такие чудесные косы. Спросила, что она натворила тако
го, что получила высший срок. «О, гражданин начальник. Я вам расскажу, но вс
е равно вы мне не поверите». Ц «А все же…»
И она поведала мне свою историю. Оля из Орла. Была комсомолкой. Когда начал
ась война, попросилась на фронт. Немцы подходили к городу. В военкомате мо
лодой человек предложил ей остаться в Орле и, поскольку она в какой-то мер
е владеет немецким языком, постараться заслужить доверие гитлеровцев, в
ыяснить их планы, настроение, потери, в общем, стать разведчицей. Два раза
в месяц она должна была являться в условное место и закладывать в тайник
свое донесение и вынимать оттуда (из дупла) очередное задание.
Оля дала свое согласие, отправила мать в эвакуацию, сказала ей, что задерж
ивается здесь по комсомольским делам и потом приедет.
После оккупации города Оля быстро и легко вошла в офицерскую среду, вече
ра проводила в ресторанах, делая вид, что по-немецки она знает лишь нескол
ько слов. Как условились, она ходила к тайнику в определенные и контрольн
ые дни и… находила там свои донесения и никаких заданий.
Она была в отчаянии. Пыталась улизнуть из города, избежать грязных рук ок
купантов. Но это ей не удалось.
Орел находился в руках гитлеровцев больше двадцати месяцев, и все это вр
емя Оля не теряла надежды, что ее разыщут.
После освобождения Орла от захватчиков советскому командованию посыпа
лись донесения о предательском поведении этой «девки Ольги», которая пл
ясала с эсэсовцами в ресторанах, пила с ними вино и водку, разъезжала в их
автомобилях. Она была арестована и как военный преступник предстала пер
ед военным трибуналом.
Из ее рассказа по специфическим деталям, знакомым мне как разведчику, я п
оняла, что она говорит правду, и посоветовала ей подробно описать свои зл
оключения и просить Верховный суд пересмотреть ее дело. Олину исповедь я
отправила фельдсвязью.
Минуло несколько месяцев, и вот однажды вечером, разбирая почту, я вскрыл
а правительственный конверт и, к неописуемой своей радости, прочитала по
становление о полной реабилитации Оли «за отсутствием состава преступ
ления».
Я тут же вызвала свой «гнедой ЗИС» и распорядилась вознице быстро ехать
на 2-ю шахту. К слову, этот возница тоже был расконвоированный заключенный
, бывший путиловский рабочий, осужденный на 25 лет «за теракт против Сталин
а» (в пьяном виде запустил камнем в портрет вождя).
Мы приехали в ателье, когда работала ночная смена. Оли я не увидела и проси
ла ее срочно вызвать. «Гражданин начальник, Ц взмолились женщины. Ц Оля
сегодня мыла свои косы, а сейчас мороз за тридцать градусов. Замерзнет».
Ц «Пусть закутается получше. Отнесите ей мой платок».
Оля быстро пришла.
Ц Добрый вечер, товарищ Оля! Ц обратилась я к ней.
Ц Вы, гражданин начальник, все время забываете называть нас зеками.
Ц Нет, на этот раз я вам по праву говорю «товарищ». Я с доброй вестью. Вы по
лностью реабилитированы решением Верховного суда СССР «за отсутствием
состава преступления».
Оля прижала руку к сердцу и повалилась в обмороке. Женщины успели ее подх
ватить, уложили на раскроечный стол, окружили, обласкали. И когда Оля приш
ла в себя, она разрыдалась. Плакали и все вокруг. Это были счастливые слезы
.

…Я провела в Воркуте около двух лет. Воркута стала для меня большой жизне
нной школой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52