Я полагаю, они будут казнены. – Меньшего наказания законодательство для таких случаев не предусматривало.
Я указал на другого журналиста.
– Правительству известно, кто они такие? Генерал Доннер хотел, чтобы я сказал, будто нам все известно, но это была полная ерунда.
– Пока нет, – честно ответил я.
– Сэр, ходят слухи, что вы собираетесь объявить военное положение. Значит ли это…
– Мы не будем этого делать, – произнес я, точно бичом ударил.
– Мистер Валера вчера сказал, что Закон о военном положении уже обсуждался.
Мой заместитель на посту Генсека всегда действовал слишком поспешно. Я твердо заявил:
– Этот закон не будет принят. – По залу пробежала волна удивленных возгласов. Я публично поставил ему подножку. Он и вся партия придут в дикую ярость. И у них будут основания не одобрять моего переизбрания.
– Означает ли это, что среди супранационалистов возникли разногласия?
Я немного замялся:
– Нет, это означает, что я все еще Генеральный секретарь.
По рядам прокатилась волна одобрительного смеха. Вдруг мне удалось завоевать доверие зала, и характер вопросов изменился.
– Когда вы выйдете из госпиталя?
– Сегодня.
Я кивнул корреспонденту «Всего мира на экране».
– Сэр, когда вы возобновите работу в Ротонде?
– Когда потребуется провести совещание, которое нельзя отменить. Я предпочитаю работать дома.
– Господин Генеральный секретарь, вы будете когда-нибудь ходить?
Я постарался посмотреть на все голографокамеры разом:
– Не знаю.
Стоявший неподалеку Бранстэд содрогнулся. Нет, так не годится. Надо ему быть больше политиком. А пока он лучше всего помнит о том, что служил во Флоте.
Я неохотно повернулся к пожилому журналисту из «Всего мира на экране».
– Мистер Канло? – Ему тоже была дана возможность задать вопрос.
– Сэр, что вы можете сказать по поводу обвинений, будто вы несете ответственность за гибель ваших помощников?
Непонятно почему у меня перехватило дыхание. Потом я понял, что этим вопросом он хотел загнать меня в тупик.
– Ничего не слышал о подобных обвинениях. А вы?
– Да.
– От репортеров в баре?
В зале послышались нервные смешки. Но Канло не терял почвы под ногами:
– Вы ответите на вопрос, сэр?
– Уточните ваши обвинения. За что я несу ответственность?
– Бомба была заложена в Ротонде. Разве Генеральный секретарь не отвечает за комплекс зданий ООН?
– Я отвечаю за все Объединенные Нации. – Я сделал паузу, чтобы унять в себе возмущение. Господи, как я ненавижу пресс-конференции! – Но это не значит, что вы можете предъявлять иск мне персонально, если решите присутствовать на заседании Генеральной Ассамблеи.
Зал взорвался смехом. Неужели я стал на склоне лет политиком? Небеса это запрещают.
– Я очень тяжело воспринял гибель пресс-секретаря Карлотти и офицера безопасности Бэйлса, как и моего лучшего друга капитана Тамарова и сотрудника службы связи Ван дер Борта. Но я не считаю себя за это ответственным.
Или все-таки считаю? Не охоться «зеленые» за мной, Алекс был бы сейчас дома, с Мойрой и детьми. А Чарли служил бы на горячо желанном корабле. Я поспешно нашел другую поднятую руку:
– Мистер Гир?
Канло продолжал стоять:
– А что вы скажете по поводу призывов уйти в отставку?
– Я сделаю это, если люди потребуют.
Или патриархи. Меня под курткой прошиб пот. Я посмотрел в сторону, где за кулисами, невидимый из зала, Фити показывал журналистам кукиш. И тут же хладнокровие ко мне вернулось:
– Мистер Гир?
– Какие меры вы принимаете для поимки террористов?
– Мы анализируем их письма, просеиваем информацию, чтобы найти какие-то зацепки, проверяем, кто имел доступ в Ротонду, опрашиваем свидетелей. Мы ищем сотрудничества, – я едва удержался, чтобы не скривить губы, – с легальными экологическими группами, рассчитывая выявить среди них фанатиков, которые могли пойти на этот беспрецедентный акт.
Насколько можно было судить, все они были фанатиками, но я этого прессе не сказал. Пока не сказал.
– Господин Генеральный секретарь, делаете ли вы…
– Я не закончил. Я призываю всех граждан, где бы они ни находились, прийти нам на помощь. Напасть на Организацию Объединенных Наций, на правительство, действующее от имени Господа Бога, значит оскорбить самого Господа. – Мой голос задрожал. – Это больше, чем государственная измена. Для обозначения этого деяния нет слов. «Есть силы, которым отдает распоряжения сам Господь. И если против этих сил выступят какие-то люди, то они выступят против воли Господа. И будут прокляты Господом». Я прошу помощи у всех, кто располагает какой-то полезной информацией. Святым именем Господа Всемогущего, если вас заботит ваша бессмертная душа, я молю вас сказать свое слово, чтобы избежать адского огня.
В зале стояла гробовая тишина. Я развернул свое кресло и выкатился со сцены.
Фити встретил меня за кулисами, его глаза блестели. Не говоря ни слова, он наклонился и поцеловал меня в Щеку.
– Сынок, отвези меня домой.
– Подождите, сэр. Еще несколько минут. – Марк Тилниц выразительно поднял руку.
– А теперь в чем дело? – Мое кресло было у самых Дверей госпиталя.
– Здесь кругом много людей. Это небезопасно. Карен устраивает кордоны.
– Чего они хотят?
– Увидеть тебя, – ласково похлопал меня по плечу Фити.
– Зачем?
Глупый вопрос. Толпы людей охотятся за мной повсюду. Именно по этой причине мою резиденцию пришлось окружить высокими стенами. С тех самых пор, как я привел «Гибернию» домой… я все время пытаюсь от них спрятаться.
Но сейчас-то мне надо на них посмотреть.
– Откройте двери, – прорычал я.
– Только не сейчас, – покачал головой Марк.
– Немедленно. – Я покатился к дверям, – Дайте им возможность меня увидеть.
– Папа!
– Все в порядке, Филип. Вперед, кресло! – Прежде чем они успели меня остановить, я толкнул дверь и выкатился в темноту впереди.
Карен и ее помощники скакнули ко мне через газон:
– Господин Генеральный секретарь!..
Раздались крики. Толпа ринулась вперед, сметая все барьеры. Мои секьюрити, с лазерами наготове, окружили меня, повернувшись лицом к приближающимся людям.
– Не стрелять! – рявкнул я Карен. – Держитесь! – В отчаянии я катнул кресло на цепь моих охранников. – Вперед, кресло! На улицу!
Я боялся оглянуться назад. Карен и Марк с ужасом! на лице последовали за мной, их помощники трусили сзади.
Чтобы остановиться, я быстро развернулся. Вокруг! замелькало множество ладоней. Кто-то разводил руки, преграждая путь ко мне:
– Дайте ему воздуху!
Я вцепился в подлокотники:
– Все в порядке. Спасибо вам за то, что пришли.
– Господин Генеральный секретарь…
– Мы молимся за…
– Я всю свою жизнь ждал… – Рука человека вытянулась вперед и тут же спряталась.
Я протянул ему свою руку, и он пожал ее.
– Я в порядке. Спасибо вам.
– Я так сожалею, что они…
– Идите с богом. – Я пожал чье-то запястье. У пожилого человека блеснули слезы на глазах.
Марк врезался в здорового парня, наклонившегося было надо мной, и оттеснил его.
– Нет! – возвысил я голос, чтобы меня услышала охрана. – Окружите меня, если это необходимо, но оставьте свободный промежуток. Пусть проходят по несколько человек за раз. – Я поправил одеяло на своих беспомощных коленях. – Благодарю вас. Со мной все в порядке.
Я пожимал тянувшиеся ко мне со всех сторон руки:
– Спасибо, что пришли, ребята.
Медленно, рассыпая проклятия, кипя от ярости, мои секьюрити навели порядок и устроили нечто вроде церемонии. Слова передавались по цепочке людей, и сформировалась очередь – поначалу нетерпеливая, но потом, когда все узнали, что я остаюсь, подуспокоившаяся.
Больше двух часов я провел в толпе потных людей, пока не пожал последнюю руку и не похлопал по последнему плечу.
Усталый, я разминал пальцы.
Ф. Т. посматривал на меня сверху вниз с уважением, к которому добавлялось еще какое-то чувство.
– В чем дело, сын?
– Это как если бы… Ты слышал о королевском прикосновении?
– Я не исцелял этих бедных людей.
– Может, незаметно для себя.
– Как у Генсека у вас нет больше других дел, как показывать себя людям, – устало проворчал Марк.
– Как у Генсека у меня есть дело до всего.
В моей резиденции все было предельно знакомым, но каким-то странным. Простое дело – вроде подъема по ступенькам в мою спальню – сделалось невероятно сложным мероприятием. Мне все это жутко надоедало, и я был уверен, что ни одна сила на земле не заставила бы меня всю жизнь провести в этом проклятом кресле.
Однако мало-помалу я научился со всем этим справляться, открывать-закрывать двери. Иногда позволял «умному» креслу самому делать свою работу, а порой, из упрямства, по собственному усмотрению прокладывал маршруты по дому. Кое-где мы переставили мебель, чтобы освободить для меня проходы.
Мое тело, казалось, выздоравливало – кроме позвоночника. Тупая боль в спине делала меня раздражительным, но я старался не брюзжать. Скоро она утихнет, говорили мне, а я покамест глотал пилюли, хотя когда-то поклялся вообще их не принимать.
Арлина первое время держалась напряженно.
– А разве ты не выстраивал стену, сквозь которую я не могла бы проникнуть?
– Я уже слышал это от тебя у Дерека. – Я сделал паузу. – Дорогая, там, в госпитале, когда я понял, что парализован, я был немного не в себе. Я искренне сожалею о сказанном.
– Я хотела дать тебе время все обдумать. Чтобы ты мог зализать раны в одиночестве. – Она помолчала. – Но мне было больно. Ты прогнал меня, когда я хотела тебе помочь.
– Можешь ты простить меня?
Не сразу, но ее ладонь легла на мою руку.
Очень скоро я понял, что уют, которым Арлина меня окружает, – лучший ее подарок для меня. Я немного расслабился, стал постанывать и бормотать во время приступов боли, пока не заметил, что она непроизвольно потирает себе спину. После этого я стал скрывать свой дискомфорт, и ей как будто стало легче.
Чувство облегчения после возвращения домой было недолгим. Я страстно желал выздоровления и напряженно работал с двумя терапевтами, которые приходили к нам каждый день. Марк Тилниц внимательно просмотрел архивы службы безопасности и отказывался выходить куда-либо, когда рядом со мной были врачи. Я решил, что надо бы как-то особенно его отблагодарить, и попросил Арлину приготовить какой-нибудь подходящий презент. И прежде, пока я не оказался в госпитале, Марк всего себя отдавал службе у меня. В последние же дни под глазами у него проступили темные круги, а взгляд сделался тревожным.
Я написал Мойре Тамаровой и повторил свое приглашение.
Филип бывал в нашей резиденции почти каждый день, приезжая из своей квартиры в Мэриленде. Мы наконец начали лучше понимать друг друга. Иногда он оставался пообедать…
– Нет, папа, это было в тот год, когда ты повредил колено.
Мы сидели в ярко освещенном углу кухни, все трое. Арлина отослала слуг, и мы в непривычно интимной обстановке поглощали лазанью, которую сами же и приготовили. Мне, ограниченному креслом, великодушно позволили нарезать и смешать овощи для салата.
– Дорогая, когда ты научила его стрелять? Еще раньше?
– Если Фити не ошибается, ему было пятнадцать… – Она пожала плечами. Филип очень хорошо помнил все даты в любом году. Он любил тренировать память, и эта его способность не удивляла.
– Ты вернулась домой, когда мне было тринадцать, мама. – Филип задумчиво посмотрел между нами. Мы с Арлиной ненадолго разошлись после восстания беспризорников.
– Мне не следовало этого делать? – вскинула брови Арлина.
Сознавая свой долг, сын коротко ее обнял. Она высвободилась и легонько толкнула его на сиденье.
– Двадцать четыре года, совсем взрослый человек… как бежит время.
– А ты бы предпочла, чтобы я снова стал ребенком?
– Нет, но… – Она задумалась. – Проклятье, заниматься воспитанием – забавное занятие. А теперь я тебе не нужна.
– Конечно, нужна. – Он попытался принять обиженный вид. – Разве я не отрываю тебя от дел? Разве не советуюсь с тобой?
– Да, мой милый. Но ты не нуждаешься во мне.
– Ну, извини. Я постараюсь быть нахлебником в большей степени. – Он пододвинул мне лазанью. – Если вам не нравится, что я вырос, сделайте еще ребенка.
Я фыркнул. Наконец-то Филип продемонстрировал, что он еще слишком молод, чтобы быть сухим прагматиком.
Я бросился заниматься запущенными государственными делами. Однажды, когда я корпел над громадным бюджетом Военно-Воздушных Сил ООН, в дверь тихонько постучали. Вздохнув, я отложил в сторону бумаги и потер спину:
– Да?
Строевым шагом вошел рыжеволосый гардемарин и замер по стойке «смирно». За ним проследовал одетый в серую униформу кадет.
– Гардемарин Тадеуш Ансельм прибыл, сэр! – Он отдал честь.
– Вольно.
Изящным движением он принял стойку «вольно» и заложил руки за спину.
– Кто вы… А-а… мистер Биван.
– Дэнил Бевин, сэр. – Голос юноши еще не установился на низком регистре.
Я проигнорировал кадета:
– Что привело вас сюда, мистер Ансельм?
– Я сопровождаю кадета, сэр!
– Отлично. Считайте, что вы свою задачу выполнили.
– Да, сэр. – Гардемарин замялся. – Могу я считать себя свободным?
– Что вам было приказано? – смягчился я.
– Вернуться на базу в Девон, как только буду свободен, сэр.
Если он такой же, как и все гардемарины, которых мне доводилось видеть – каким я и сам был в его возрасте, – он лелеет мечту побывать в другом городе.
– Отлично, но несколько дней вы не будете свободны У вас есть деньги на мелкие расходы?
– Нет, сэр.
У Хазена, судя по всему, было строго с бюджетными расходами. Что ж, это была моя собственная ошибка – когда-то я стал совать свой нос куда не следует.
Я вызвал охранника.
– Проводите гардемарина в гостевую комнату. Мистер Ансельм, мне необходимо ваше пребывание здесь в течение нескольких дней, на случай, – я принял сердитый вид, – если потребуется наказать кадета. – Если у Бенина есть хотя бы капля ума, он не воспримет это чересчур серьезно, в то же время кадетов полезно держать в некоторой неопределенности. – Однако каждый день до полуночи вы мне не понадобитесь. И вам не обязательно все это время находиться в резиденции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66