Точно так же меня совершенно не волновали гомосексуалисты. Чем старше я становилась, тем больше приходила к убеждению, что любовь может проявляться множеством различных способов. Невозможно определить — правильная или неправильная эта любовь только по тому, как она выражается.
Когда дежурный клерк вернул мне кредитную карточку, я попросила его проводить меня к лифту и в полусне отправилась к своей комнате на пятом этаже. Раздевшись до белья, я заползла в постель и следующие четырнадцать часов спала, как убитая.
* * *
Следующий день был таким же чудесным, как и предыдущий, и я снарядилась так же, как другие туристы, за исключением заряженного «Руджера» в сумочке. Возложенная мною на себя миссия заключалась в том, чтобы обыскать остров и среди тридцати тысяч человек найти двух мужчин, про которых мне было известно лишь то, что одного зовут Пи Джей, а другого — Уолт. Из писем, написанных Берил в конце августа, я знала, что они были ее друзьями и жили в меблированных комнатах там, где она остановилась. В моем распоряжении не было ни малейшей зацепки насчет того, где находятся или как называются эти комнаты, и моя единственная надежда была на то, что кто-нибудь у «Луи» сможет мне помочь.
Я шла, держа в руках карту, купленную в сувенирном киоске отеля. Следуя по бульвару Дюваль, проходила мимо рядов магазинов и ресторанов, мимо домов с балконами, которые напоминали французский квартал Нью-Орлеана. Я миновала уличные вернисажи и маленькие лавочки, в которых продавались экзотические растения, шелка и шоколад «Перуджина», а затем подождала на перекрестке, наблюдая за ярко-желтыми вагонами поезда «Конч тур», прогромыхавшего мимо. Я начала понимать, почему Берил Медисон не хотела покидать Ки Уэст. С каждым моим шагом угроза присутствия Френки становилась все более и более расплывчатой и нереальной. К тому моменту, когда я повернула налево, на Саут-стрит, он стал таким же далеким, как промозглая декабрьская погода Ричмонда.
Ресторан «Луи» располагался в белом строении, которое когда-то было жилым домом на углу Вернон и Уоддел. На его деревянных полах не было ни пятнышка, столы, аккуратно застеленные бледно-персиковыми льняными скатертями, оживляли прелестные свежие цветы. Я прошла за хозяином через обеденный зал с кондиционерами и была усажена на веранде, где меня поразила пестрая голубизна воды, сходящейся с небом, пальмы и свисающие корзины с цветущими растениями, колышущиеся в воздухе, напоенном запахом моря. Атлантический океан плескался почти у меня под ногами, с яркими брызгами парусных лодок, стоящих на якоре недалеко от берега. Заказав ром и тоник, я думала о письмах Берил и спрашивала себя, не сижу ли я там, где она их писала.
Свободных мест почти не было. За своим столиком в углу, у перил, я чувствовала себя сторонним наблюдателем. Четыре ступеньки слева от меня вели вниз к широкому настилу, где небольшая группа молодых мужчин и женщин сидела, развалясь в купальных костюмах рядом с баром. Я смотрела, как мускулистый латиноамериканец в желтых плавках выкинул в море окурок сигареты, встал и вяло потянулся. Он подошел за очередной порцией пива к бородатому бармену, двигавшемуся со скукой уже немолодого человека, уставшего от своей работы.
Прошло немало времени после того, как я покончила с салатом и супом из моллюсков, когда группа молодежи, наконец, спустилась по ступенькам и шумно вошла в воду. Вскоре они уже плыли в направлении лодок, стоявших на якоре. Я заплатила по счету и подошла к бармену. Откинувшись на стуле под своим соломенным навесом, он читал роман.
— Что прикажете? — протянул он, засовывая книгу под стойку и без энтузиазма поднимаясь на ноги.
— Я хотела выяснить, продаете ли вы сигареты, — сказала я. — Я не вижу здесь автомата.
— Вот, — сказал он, доказывая на небогатый набор за своей спиной.
Я выбрала. Шлепнув пачку на прилавок, он назвал возмутительную сумму в два доллара и не проявил особой любезности, когда я добавила еще пятьдесят центов на чай. У него были зеленые недружелюбные глаза, лицо, обветрившееся за годы, проведенные на солнце, и густая, темная с проседью борода. Он выглядел враждебно и ожесточенно, и у меня возникло подозрение, что он жил на Ки Уэсте довольно долго.
— Вы позволите задать вам вопрос? — обратилась я к нему.
— Вы его уже задали, мэм, — ответил он.
Я улыбнулась.
— Вы правы, уже задала. А теперь я собираюсь задать еще один. Давно вы работаете у «Луи»?
— Пятый год. — Он достал полотенце и принялся протирать стойку.
— Тогда вы, должно быть, знали молодую женщину, которая была здесь под именем Стро? — спросила я, припоминая по письмам Берил, что, находясь здесь, она скрывала свое настоящее имя.
— Стро? — повторил он, нахмурившись и продолжая свое занятие.
— Это ее прозвище. Она — стройная, очень симпатичная блондинка, была здесь летом и почти каждый день приходила в «Луи». Она сидела за одним из столиков и писала.
Он прекратил вытирать стойку и уставился на меня тяжелым взглядом.
— А вам что за дело? Она ваша подруга?
— Она моя пациентка. — Это было единственное объяснение, которое я смогла придумать, — с одной стороны, я хотела избежать наглой лжи, а с другой — боялась его оттолкнуть.
— А? — Его густые брови поползли вверх. — Пациентка? Что вы сказали? Вы ее врач?
— Совершенно верно.
— Ну, теперь вы не слишком много можете для нее сделать хорошего, док. Мне неприятно это вам говорить, — Он шлепнулся на свой стул и откинулся назад.
— Понимаю, — сказала я. — Я знаю, что она умерла.
— Да, я был совершенно потрясен, когда узнал об этом. Пару недель назад сюда ворвались полицейские со своими резиновыми дубинками и наручниками. Я повторю вам то же, что мои приятели сказали им: никто здесь ни хрена не знает о том, что произошло со Стро. Она была тихой, славной дамочкой. Обычно сидела как раз вон там. — Он указал на пустой стул недалеко от того места, где я стояла. — Обычно она сидела там все время, просто занимаясь своим делом.
— Кто-нибудь из вас познакомился с ней?
— Конечно. — Он пожал плечами. — Мы несколько раз пили все вместе. У нее было пристрастие к «Короне» и лайму. Но я бы не сказал, что кто-нибудь здесь знал ее лично. То есть, я не уверен, что кто-нибудь мог хотя бы сказать вам, откуда она приехала, разве только то, что она оттуда, где бывает снег.
— Из Ричмонда, штат Вирджиния, — сказала я.
— Знаете, — продолжил он, — множество людей приезжают и болтаются здесь. Ки Уэст — это место, где основной принцип — живи сам и давай жить другим. И здесь много голодающих художников. Стро не слишком отличалась от людей, которых я встречаю, за исключением того, что большинство из них не убивают. Проклятье! — Он поскреб свою бороду и медленно покачал головой из стороны в сторону. — Это действительно трудно себе вообразить. Как будто по мозгам шарахнули.
— В этом деле полно вопросов без ответов, — сказала я, зажигая сигарету.
— Да, например, какого черта вы курите? Я думал, врачи должны лучше всех знать о вреде курения.
— Дурная, мерзкая привычка, я отлично это знаю. И вы можете также смешать мне ром с тоником, потому что я еще и пью. «Бабенкот», пожалуйста.
— Четыре, восемь — какой пожелаете? — Он бросил вызов моим познаниям в области хорошей выпивки.
— Двадцать пять, если у вас есть.
— Нет. Ром двадцатипятилетней выдержки вы можете раздобыть только на островах. Он такой приятный, что может заставить вас расплакаться.
— Ну, тогда лучшее, что у вас есть, — сказала я.
Он ткнул пальцем в бутылку сзади него, которая была мне знакома своим янтарным стеклом и пятью звездочками на этикетке. «Бабенкот», выдержанный в бочках пятнадцать лет, точная копия той бутылки, которую я нашла в кухонном шкафчике Берил.
— Это будет великолепно, — сказала я.
Усмехнувшись и внезапно воспрянув, он встал со стула, и его руки задвигались с проворностью жонглера, подхватывая бутылки, когда он, не прибегая к помощи мерного стаканчика, отмерял длинные струи жидкого гаитянского золота, за которыми следовали сверкающие брызги тоника. В качестве финала он искусно отрезал идеальный ломтик от ки-уэстского лайма, выглядевшего так, как будто его только что сорвали с дерева, выжал его в мой напиток и пробежал выжатой корочкой по краю стакана. Вытерев руки о полотенце, заткнутое за пояс его потертых ливайсов, он прошелся по стойке бумажной салфеткой и артистично вручил мне свое произведение. Без сомнения, это был лучший ром с тоником, который я когда-либо подносила к своим губам, и я сказала ему об этом.
— За счет заведения, — сказал он, помахав в воздухе десятидолларовой купюрой, которую я протянула ему. — Я рад каждому доктору, который курит и считает, что ром — это хорошо. — Сунув руку под стойку, он извлек свою пачку сигарет. — Я вам говорю, — продолжал он, чиркнув спичкой, — я так чертовски устал слышать все это ханжеское дерьмо о курении и обо всех остальных вещах. Вы понимаете, что я имею в виду? Начинаешь чувствовать себя, как какой-то проклятый преступник. Что до меня, то я говорю: живи сам и давай жить другим. Это мой девиз.
— Да. Я точно знаю, что вы имеете в виду, — сказала я, когда мы глубоко и с наслаждением затянулись.
— Они всегда найдут, за что тебя осудить. Ну, знаете, за то, что вы едите, что пьете или с кем встречаетесь.
— Вы совершенно правы, люди бывают несправедливы и злы.
— Черт с ними!
Он снова уселся в тени своего убежища с рядами бутылок, тогда как мою макушку вовсю припекало солнце.
— О'кей, — сказал он. — Значит, вы врач Стро. Что вы хотите узнать, если не возражаете против моего вопроса?
— Ее смерти предшествовали некоторые обстоятельства, совершенно сбивающие с толку, — сказала я. — Я надеюсь, что ее друзья могли бы кое-что прояснить...
— Подождите минутку, — прервал он, выпрямляясь на стуле. — Говоря врач, какую специализацию вы имеете в виду?
— Я осматривала ее...
— Когда?
— После ее смерти.
— О, черт! Вы говорите, что вы гробовщик? - недоверчиво спросил он.
— Я судебный патологоанатом.
— Следователь?
— Более или менее.
— Надо же, будь я проклят. — Он оглядел меня с ног до головы. — Никогда бы не догадался.
Я не знала — комплимент это или наоборот.
— Они всегда посылают этих... судебных патологоанатомов вроде вас вынюхивать информацию, как вы это сейчас делаете?
— Никто меня не посылал. Я приехала по собственной инициативе.
— Зачем? — спросил он. Его глаза снова потемнели от подозрений. — Вы проделали чертовски долгий путь.
— Я хочу выяснить, что с ней произошло. Мне это очень нужно.
— Вы говорите, что полицейские не посылали вас?
— У полиции нет полномочий посылать меня куда бы то ни было.
— Здорово, — засмеялся он, — мне это нравится.
Я протянула руку за своим стаканом.
— Шайка задир. Им кажется, что они начинающие Рембо. — Он затушил свою сигарету. — Пришли сюда в своих резиновых перчатках. Бог ты мой! Представьте себе, как это выглядит хотя бы с точки зрения наших клиентов. Пришли навестить Брента — он был у нас официантом. Господи, он умирает — а они что делают? Задавая свои дерьмовые вопросы, мерзавцы одели хирургические маски и встали в десяти футах от его кровати, как будто он — тифозная Мери. Клянусь Богом, даже если бы я знал что-нибудь насчет Берил, я бы не уделил им ни секунды своего времени.
Имя угодило в меня, как мелкий камушек, и когда наши глаза встретились, я знала, что он понял значение того, что сказал.
— Берил? — спросила я.
Он молча откинулся на своем стуле.
Я нажала на него:
— Вы знали, что ее звали Берил?
— Как я уже сказал, полицейские здесь задавали вопросы, говорили о ней. — Он неловко зажег другую сигарету, избегая встречаться со мной взглядом. Мой друг бармен оказался очень плохим лжецом.
— Они говорили с вами?
— Нет. Я улизнул, когда увидел, что здесь происходит.
— Почему?
— Я говорил вам. Не люблю полицейских. У меня есть «барракуда», побитый кусок дерьма, на котором я езжу еще с тех пор, как был ребенком. По какой-то причине они всегда норовят меня поддеть. Все время всучивают мне квитанции то за одно, то за другое, выпендриваются со своим большими пушками и темными очками, как будто сами себе кинозвезды в своих же собственных телевизионных сериалах или что-то в этом роде.
— Вы знали ее имя, еще когда она была здесь, — сказала я спокойно, — вы знали, что ее зовут Берил Медисон задолго до того, как пришла полиция.
— Ну и что, если так? Большое дело?
— Она очень старалась скрыть свое имя, — ответила я с чувством. — Очень не хотела, чтобы люди здесь знали, кто она такая. Она не говорила людям настоящее имя. Платила за все наличными, чтобы не использовать кредитные карточки, чеки — все что могло идентифицировать ее. Она была напугана, спасалась бегством. И не хотела умирать.
Бармен смотрел на меня широко раскрытыми глазами.
— Пожалуйста, расскажите мне все, что вы знаете. Пожалуйста. Я чувствую, что вы были ее другом.
Он молча встал, вышел из-за стойки бара и, повернувшись спиной ко мне начал собирать пустые бутылки и другой мусор, который молодежь разбросала по настилу.
Я в молчании медленно пила свой напиток, глядя мимо него на воду. Вдали бронзовый юноша разворачивал темно-синий парус, готовясь выйти в море. Листья пальмы шептали на ветру, и черный пес-лабрадор пританцовывал вдоль берега, кидаясь в прибой и обратно.
— Зулус, — пробормотала я, оцепенело глядя на собаку.
Бармен оставил свое занятие и посмотрел на меня.
— Что вы сказали?
— Зулус, — повторила я. — Берил упоминала Зулуса и ваших кошек в одном из своих писем. Она писала, что беспризорные подопечные «Луи» питаются лучше, чем иной человек.
— В каких письмах?
— Она написала несколько писем, когда была здесь. Мы нашли их в ее спальне после того, как она была убита. Она писала, что люди здесь чувствуют себя единой семьей. Считала это место самым красивым в мире. Я бы хотела, чтобы она никогда не возвращалась в Ричмонд, чтобы она сталась здесь.
Я слышала свой голос как бы со стороны, как будто он принадлежал кому-то другому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43