— А как насчет того, что висело у него на шее?
Я понятия не имела, о чем он говорит.
— У него на шее висела такая толстая золотая цепь с медалью, что-то типа геральдического герба, — объяснил Марино, — я обратил внимание в баре.
— С ним ничего подобного не доставили, и я не помню, чтобы видела эту цепь на нем на месте преступления... — Я хотела сказать «прошлой ночью», но это было не прошлой ночью. Харпер умер в ночь с субботы на воскресенье. А сегодня был уже вторник. Я совершенно потеряла ощущение времени. Последние два дня казались нереальными. Если бы сегодня утром я еще раз не прослушала сообщение Марка, то сомневалась бы, что этот звонок мне не приснился.
— Так, может быть, псих ее взял? Очередной сувенир, — сказал Марино.
— В этом нет никакого смысла, — ответила я. — Можно понять, почему убийца Берил, если он имеет к ней непреодолимое сексуальное влечение, берет себе на память сувенир. Но зачем брать что-то у Харпера?
— Может быть, трофеи? — предположил Марино. — Добыча охотника. Если это, например, наемный убийца, которому нравится оставлять себе что-нибудь на память о своей работе.
— Мне кажется, наемный убийца должен быть осторожным, и это не его поступок, — возразила я.
— Это ты так думаешь. Точно так же, как ты думала, что Джеб Прайс не должен был бы оставлять в холодильнике коробочку от фотопленки, — иронично заметил Марино.
Стащив перчатки, я закончила помечать пробирки и другие образцы, собрала свои бумаги и отправилась наверх, в свой кабинет. Марино последовал за мной.
Роза оставила дневную газету поверх моего еженедельника. Первая полоса была посвящена убийству Харпера и внезапной смерти его сестры. А колонка сбоку совершенно испортила мне день:
ГЛАВНЫЙ МЕДИЦИНСКИЙ ЭКСПЕРТ ОБВИНЯЕТСЯ В «ПОТЕРЕ» СКАНДАЛЬНОЙ РУКОПИСИ
В информационной строке стояло: Ассошиэйтед Пресс, Нью-Йорк, и за аннотацией следовал рассказ о том, как я «вывела из строя» человека по имени Джеб Прайс после того, как застала его за «обыском» своего кабинета вчера днем. Измышления о рукописи, должно быть, исходят от Спарацино, раздраженно подумала я. Маленький кусочек о Джебе Прайсе скорее всего взят из полицейского отчета. Перебирая листки с телефонными сообщениями, я заметила, что звонили по большей части репортеры.
— Ты проверял ее компьютерные диски? — спросила я, кидая газету Марино.
— О, да, — откликнулся он. — Я их просмотрел.
— Ну, и ты нашел ту книгу, из-за которой весь сыр-бор?
Погрузившись в первый лист газеты, он пробормотал:
— Нет.
— Ее там нет? — Я вконец расстроилась. — Нет на дисках? Как это может быть, если Берил писала ее на своем компьютере?
— Не спрашивай меня, — сказал Марино. — Я просто говорю, что просмотрел с дюжину дисков, и на них нет ничего нового. Похоже, там всякое старье, знаешь, эти ее романы. Ничего нет ни о ней, ни о Харпере. Нашел несколько старых писем, в том числе два деловых письма к Спарацино. Они меня не заинтересовали.
— Может быть, она положила диски куда-то в безопасное место, прежде, чем уехать на Ки Уэст, — предположила я.
— Может быть и так. Но мы их не нашли.
В этот момент вошел Филдинг. Из коротких рукавов его хирургического халата свисали руки орангутанга, мускулистые кисти которых были слегка присыпаны тальком и одеты в резиновые перчатки. Филдинг сам по себе представлял произведение искусства — Бог знает, сколько часов в неделю он проводил в зале тренажеров, занимаясь накачиванием мышц. У меня даже сложилось такое мнение, что его отношение к работе обратно пропорционально увлеченности бодибилдингом. Компетентный заместитель начальника, он работал в отделе чуть больше года, и уже были заметны признаки того, что он начал выдыхаться. Чем больше он разочаровывался в профессии, тем больше становился в размерах. По моим прогнозам, не пройдет и двух лет, как он сменит наш отдел на более опрятный и доходный мир патологоанатомин больницы или унаследует лавры Арнольда Шварценеггера.
— Я собираюсь отложить Стерлинг Харпер, — сказал Филдинг, нетерпеливо зависая над краем моего стола. — Ее показатель алкоголя всего лишь три сотые, содержимое желудка мало о чем говорит. Никаких кровотечений, никаких необычных запахов. Сердце в хорошем состоянии, нет следов перенесенных инфарктов, коронары чистые. Мозг в порядке. И все же с ней что-то не так. Печень увеличена — примерно двадцать пять сотен грамм, и селезенка — около тысячи, с уплотненной оболочкой. Кроме того, изменения в лимфатических узлах.
— Какие-нибудь метастазы? — спросила я.
— Явных нет.
— Посмотри под микроскопом, — сказала я ему.
Филдинг кивнул и быстро вышел.
Марино вопросительно посмотрел на меня.
— Это может быть и лейкемия, и лимфома или одно из множества коллагенных заболеваний — ответила я на его немой вопрос. — Некоторые из них доброкачественные, некоторые — нет. Селезенка и лимфатические узлы реагируют как часть иммунной системы, другими словами, селезенка откликается на любое заболевание крови. Что же касается увеличенной печени, то она мало помогает нам поставить диагноз. Я ничего не пойму до тех пор, пока не увижу гистологические изменения под микроскопом.
— Не хочешь ли ты для разнообразия поговорить на простом человеческом языке? — Марино зажег сигарету. — Расскажи мне простыми словами, что обнаружил доктор Шварценеггер.
— Ее имунная система реагировала на что-то, — сказала я, — она была больна.
— Больна достаточно для того, чтобы отключиться у себя на диване?
— Так внезапно? Навряд ли.
— А как насчет каких-нибудь специфических лекарств? — предположил он. — Скажем, она берет все таблетки, какие есть, принимает их, а пластиковый пузырек кидает в огонь. Это может объяснить происхождение расплавленного пластика, который ты нашла в камине, а так же то, что мы не обнаружили в доме никаких пузырьков с таблетками, и вообще — ничего, кроме всякой ерунды, какую можно купить в свободной продаже.
Передозировка лекарств, конечно, была первой в моем списке, но пока я ничего сказать не могла — несмотря на мою мольбу, на заверения, что расследование смерти Стерлинг Харпер имеет высший приоритет, результаты токсикологического анализа будут готовы только через много дней, возможно, недель.
Что же касается убийства ее брата, то на этот счет у меня была теория:
— Я думаю, что Кери Харпера ударили самодельной дубинкой, — сказала я, — например, куском металлической трубы, заполненной для тяжести дробью. Чтобы дробь не высыпалась, трубка была заткнута чем-то вроде пластилина, который после нескольких ударов вылетел, и дробь рассыпалась.
Марино задумчиво стряхнул пепел.
— Это никак не вяжется с тем дерьмом «солдата удачи», которое мы нашли в багажнике автомобиля Прайса, и уж тем более с манерами старой леди Харпер.
— Полагаю, в ее доме ты не нашел ничего похожего на пластилин или дробь.
Он покачал головой.
— Нет, черт побери.
* * *
Мой телефон звонил не переставая весь остаток дня.
Телеграфные агентства передали отчеты о моей предполагаемой роли в исчезновении «таинственной и ценной» рукописи и несколько преувеличенные описания того, как я «вывела из строя незваного гостя», вломившегося в мой кабинет. Другие репортеры пытались нажиться на этой сенсационной новости. Некоторые из них прокрадывались на стоянку отдела медицинской экспертизы или появлялись в вестибюле со своими микрофонами и фотоаппаратами наперевес. Один особенно непочтительный диск-жокей выдал в эфир, что я единственная женщина-начальник в стране, которая носит «золотые перчатки вместо резиновых». Ситуация быстро выходила из-под контроля, и я начала относиться к предупреждениям Марка несколько серьезнее. Спарацино вполне был способен испортить мне жизнь.
Когда Томасу Итриджу IV приходило что-нибудь в голову, он звонил мне по прямой линии, минуя Розу, поэтому его звонок совершенно не удивил меня, пожалуй, я даже испытала облегчение.
Был конец рабочего дня, и мы сидели в его кабинете. По возрасту Итридж вполне годился мне в отцы и относился к той породе людей, чья непритязательность в юности к старости отливается в нечто монументальное, становится характером. Он обладал лицом Уинстона Черчилля, лицом, которому место в парламенте или в заполненной дымом сигары гостиной. Мы всегда прекрасно ладили с Итриджем.
— Рекламный трюк? Думаешь, кто-то в это поверит, Кей? — спросил главный прокурор штата, рассеянно покручивая пальцем золотую цепочку часов, петлей свисавшую из кармашка его жилета.
— У меня такое ощущение, что ты мне не веришь, — сказала я. В ответ он достал толстую черную авторучку «Монблан» и медленно свинтил колпачок.
— Вряд ли у меня будет возможность кому-нибудь что-нибудь объяснить, — вяло добавила я. — Мои подозрения не основываются на чем-нибудь конкретном, Том. Я выдвигаю подобные обвинения для того, чтобы противостоять деятельности Спарацино, а он собирается развлекаться дальше.
— Ты чувствуешь себя очень изолированной, не так ли, Кей?
— Да. Потому что так оно и есть. Том.
— Ситуации, подобные этой, обычно начинают жить своей собственной жизнью, — задумчиво сказал он. — Пресечь шумиху в зародыше, не привлекая еще большего внимания, — вот проблема.
Он потер усталые глаза за очками в роговой оправе, взял чистый лист бумаги и расчертил его по вертикали на две части: преимущества с одной стороны, недостатки — с другой. О каких именно преимуществах и недостатках шла речь, я понятия не имела. Итридж заполнил записями примерно пол-листа, при этом одна колонка получилась существенно длиннее другой. Он откинулся на стуле, поднял глаза и нахмурился.
— Кей, — сказал он, — тебе никогда не приходило в голову, что со стороны ты кажешься гораздо более, чем твои предшественники, вовлеченной в те дела, которыми занимаешься?
— Я не знала ни одного из своих предшественников, — ответила я.
Он слегка улыбнулся:
— Это не ответ на мой вопрос.
— Клянусь, я никогда не думала на эту тему.
— Я так и полагал, — удивил он меня. — Ты чертовски сосредоточена, Кей. Это как раз и была одна из причин, по которой я твердо поддерживал твое назначение. Ты обладаешь замечательным качеством ничего не пропускать, ты — чертовски хороший патологоанатом, и это в дополнение к тому, что ты прекрасный администратор. А твоей отрицательной стороной является склонность при случае подвергать себя опасности. Например, эти удушения около года назад. Если бы не ты, возможно, эти преступления так никогда и не были бы раскрыты, и погибло бы еще немало женщин. Но твой энтузиазм чуть не стоил тебе жизни.
Итридж немного помолчал и продолжил:
— Теперь этот вчерашний инцидент. — Он покачал головой и засмеялся. — Хотя, должен признать, ты произвела на меня сильное впечатление. Я сегодня утром слышал по радио, что ты «свалила его с ног». Это действительно так?
— Ну, не совсем, — ответила я неловко.
— Вы знаете, кто он? Чего искал?
— Мы не уверены, — сказала я, — но он забрался в холодильник морга и сделал несколько снимков — фотографии тел Стерлинг и Кери Харперов. Дела, в которых он копался, когда я его застукала, ни о чем мне не говорят.
— Они разложены по алфавиту?
— Он рылся в ящике М — Н, — сказала я.
— М, например, Медисон?
— Возможно, — согласилась я, — но ее дело заперто в другом помещении. В моих архивных шкафчиках о ней ничего нет.
После длительного молчания он постучал указательным пальцем по стопке бумаги и сказал:
— Я выписал все, что знаю об этих последних смертях: Берил Медисон, Кери Харпер, Стерлинг Харпер. В них есть все внешние атрибуты таинственного романа, не так ли? А теперь еще эта интрига с пропавшей рукописью, в которую, якобы, замешан отдел медицинской экспертизы. Я хочу кое-что сказать тебе, Кей. Во-первых, если кто-нибудь еще позвонит по поводу рукописи, то ты значительно облегчишь себе жизнь, переадресовав заинтересованную сторону ко мне. Я вполне могу ожидать, что последуют кое-какие сфабрикованные судебные разбирательства. Теперь я подключу свой аппарат, посмотрим, сможем ли мы в столь критическом положении отвлечь внимание толпы. Во-вторых — и я очень тщательно взвесил эту мысль, — ты должна быть похожа на айсберг.
— Что ты имеешь в виду? — тревожно спросила я.
— Над поверхностью должна выступать всего лишь малая часть того, что есть на самом деле, — ответил он. — Это совсем не то же самое, что «не вылезать», хотя именно этим ты и будешь заниматься, то есть — минимум заявлений для прессы. И постарайся выдавать как можно меньше информации. — Он снова начал крутить цепочку часов. — А уровень твоей активности, или, если хочешь, вовлеченности, пусть будет обратно пропорционален твоей «незаметности».
— Моей вовлеченности? — воскликнула я протестующе. — Таким витиеватым способом ты хочешь сказать, чтобы я занималась только своей работой — ничем, кроме своей работы, — и поменьше привлекала внимание к своему отделу?
— И да, и нет. Да — в смысле «занимайся своей работой». А вот что касается «поменьше привлекать внимание к отделу медицинской экспертизы», то, боюсь, ты не сможешь это контролировать. — Он замолчал, сложив руки на столе. — Я в достаточной мере знаком с Робертом Спарацино.
— Ты встречался с ним? — спросила я.
— Я имел несчастье познакомиться с ним на юридическом факультете, — ответил Итридж.
Я недоверчиво взглянула на него.
— В Колумбийском университете, — продолжал Итридж. — Тучный, заносчивый молодой человек с серьезным дефектом характера. Притом, он был очень способным, мог бы окончить лучше всех в выпуске и получить должность секретаря главного юриста, если бы не я. — Итридж помолчал. — Я поехал в Вашингтон, довольный тем, что мне повезло работать на Хьюго Блека, а Роберт остался в Нью-Йорке.
— Он простил тебе это? — во мне зашевелились смутные подозрения. — Полагаю, тогда имела место серьезная конкуренция? Он когда-нибудь простил тебя за то, что ты обскакал его?
— Он никогда не забывал послать мне рождественскую открытку, — ответил Итридж бесстрастно, — компьютерную распечатку с факсимиле его подписи и без указания моего имени, достаточно безличную, чтобы быть оскорбительной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43