Ее привлекательность таилась в жизнестойкости, в земной, откровенной чувственности. Она внимательно изучала свою фигуру, невысокую, средней комплекции, с хорошо выраженными бедрами, в меру узкой талией, не большой, но и не маленькой грудью, уже определенно начинающей терять упругость. Шея у нее была длинная и стройная. Она могла бы гордиться собой, но гордость своим телом уже не доставляла ей прежней радости, потому что все удовольствия плоти не могли сравниться с удовольствиями живого, пытливого ума.
Она критически рассматривала свое лицо. Оно выдает мой возраст, – думала она. – Веки слишком нависают. Носогубные складки, возможно, были прорезаны мстительным сфинксом, которого я ношу между грудей. Рот слишком крупный, хотя он очень нравится Аменхотепу, он называет его сладострастным, но, когда я не улыбаюсь, губы кажутся надутыми. И все же… – Она улыбнулась своему отражению, излучавшему мягкий блеск расплавленного золота. – Я чувствую себя возрожденной, тогда как мой фараон отчаянно борется со смертью. Она отвела взгляд от зеркала.
– Убери его! – крикнула она Пихе. – И позови музыкантов и танцоров. Я еще не настолько утомилась, чтобы ложиться спать.
Она надеялась развлечься, но напрасно. Музыканты играли, юноши танцевали безупречно, и все же Тейе знала: ничто не может отвлечь ее от мысли, что они с мужем все больше и больше отдаляются друг от друга.
Прошел безжалостно жаркий месяц мезори. Приближался день Нового года, знаменующий начало месяца тота. В этот день Амон покидал свое святилище в Карнаке и переправлялся в золотой барке на юг, в храм Луксора, который Аменхотеп строил последние тридцать лет. Фараон обычно сопровождал бога в Луксор и на четырнадцать дней празднования отождествлял себя с Амоном, будто перевоплощаясь в него.
За две недели до празднований Тейе вызвала к себе Птахотепа и Суреро.
– Суреро, близится праздник Опет. Ты управляющий фараона, ты все дни проводишь с ним. Как по-твоему, сможет он выдержать путешествие в Луксор?
Суреро заколебался.
– Для трапезы он встает с постели. Вчера ненадолго выходил в сад.
– Это не ответ. Птахотеп, мне известно, что сегодня утром ты провел с ним немало времени. Что скажешь ты?
Она не заботилась о том, чтобы скрыть свое презрение. Верховный жрец недолюбливал ее. Это был суровый, практичный человек, который ревностно оберегал богатства своего бога и всю жизнь подозревал Аменхотепа в легкомысленном отношении к Амону, скрытом за формальными ритуалами и традициями. Благочестивая супруга могла бы повлиять на его мнение, но Тейе сознавала, что он считает ее простолюдинкой, сколь богатой и влиятельной ни была бы ее семья, и притом простолюдинкой-чужеземкой, поэтому не ждал от нее глубокого понимания уз, связывавших фараона с Амоном. Хуже было то, что она поддерживала фараона в его желании возвысить Ра и его физическое проявление на земле, Атона, до положения еще более высокого. Тейе пыталась объяснить Птахотепу, что политика ничего не значит для большинства населения Египта, потому что почитатели Ра как солнечного диска составляют малочисленный культ, приверженцами которого являются только умудренные жрецы да некоторые царедворцы. Это был скорее хитрый политический маневр, имевший целью поддержать чувство единения среди вассалов империи и несамостоятельных государств – подданных Египта. Потому что все люди, независимо от их вероисповедания, поклоняются солнцу. Возвышение Атона могло бы послужить укреплению теплых взаимоотношений между Египтом и независимыми иноземными царями и заставить последних стать более сговорчивыми в вопросах торговли и политических соглашений. Пока угроза Амону, которой Птахотеп так явно опасался, не появилась, но его все больше удручали повсеместное ослабление религиозных устоев и легкомысленное непочтение скучающего двора. Сейчас в Карнак приходит больше крестьян, чем знати, и подношения их, соответственно, небогатые и примитивные. Она холодно смотрела на верховного жреца, пока тот собирался с мыслями.
– Божественное воплощение был весел этим утром, царица. Мы говорили о его юбилее.
Он застал ее врасплох. Руки Тейе, лежащие на подлокотниках трона, сжались на улыбающихся лицах огромных сфинксов.
– Планы очередного празднования его успешного правления были отменены несколько месяцев назад, когда мой муж заболел. Он уже почтил Египет двумя юбилеями. Этого вполне достаточно.
Птахотеп явно наслаждался удивлением царицы.
– Фараон приказал мне найти в библиотеке записи о соответствующих церемониях, оставшиеся от его первого юбилея, – ликуя, заявил он. – Он желает праздновать его на торжествах Опет.
Если бы мой брат Анен был жив, я давно знала бы об этом, – с раздражением подумала Тейе, – и смогла бы подготовиться.
– Это правда, Суреро? Скажи честно, сможет ли он выдержать такое?
– Он вбил себе в голову, моя царица, что на этот раз полностью поправится. Он желает устроить представление для своих подданных и иноземных властителей.
Так-так, – подумала Тейе. – Он опережает меня.
– Птахотеп, ты свободен, – бросила она.
Жрец угрюмо распростерся ниц перед ней, поднялся и попятился к выходу. Когда он ушел, Тейе расслабилась и откинулась на спинку трона.
– Аменхотеп думает, что его продолжительная болезнь всколыхнула алчность царственных братьев в разных концах империи, так, Суреро? Поэтому он устраивает юбилей?
– Думаю, так, моя царица. Я служу во дворце, мне не положено вникать в государственные дела. Однако фараон часто говорит, что ради упрочения стабильности в стране он не должен показывать свою слабость, чтобы наследник мог получить прочный задел к началу своего правления.
– Полагаю, ты говоришь о младшем наследнике.
Суреро смутился.
– Да, божественная.
– Прекрасно. Не позволяй верховному жрецу без необходимости усложнять церемонии. Думаю, фараон переоценивает свои силы.
Неудивительно, что он не хочет встречаться со мной, – подумала она. – О, лукавый фараон! Значит, ты снова за свое!
– Моя царица, но я не властен над верховным жрецом. Только сам фараон и оракул могут приказывать ему.
– Это так, но ты вполне можешь тактично намекнуть Птахотепу. Он не захочет, чтобы поднялся шум, будто он сознательно подрывает здоровье своего царя. Освежи мои воспоминания, Суреро. Разве нет такого требования в распорядке проведения юбилея, что если Гор-в-гнезде объявлен, то он должен совершать богослужение вместе с фараоном?
– Да, моя госпожа.
– Фараон не собирается сегодня на прогулку?
– На закате Ра он будет в саду.
– Хорошо. Ступай.
Это не имеет значения, – говорила она себе, переходя из залы для приемов в личные гостиные, в кабинеты своих управителей, задавая вопросы, делая заявления, вынося решения; Нефертити со своей обезьянкой следовала в трех шагах позади нее. – Фараон умрет, и Аменхотеп станет царем задолго до того, как маленький Сменхара достигнет возраста, когда его честолюбие обретет конкретные формы. Почему я так терзаюсь? Пусть он устраивает свой юбилей, пусть наслаждается игрой, пусть думает, будто может влиять на будущее. Он знает не хуже меня, что это ни к чему не приведет. Нет, меня мучит мое собственное будущее. Этот ребенок – еще неведомая сила. Но мой старший сын – гибкий тростник, подвластный моему дыханию.
– Тетушка, мудро ли это, посылать золото ассирийцу Эриба-Ададу, зная, что Ассирии угрожает Кадашман-Энлиль, с которым у нас имеются дружественные соглашения? Не рассердятся ли вавилоняне и не станут ли, в свою очередь, угрожать нам?
Девушка предпринимала незадачливые попытки проникнуть в лабиринты внешней политики, и Тейе всячески поощряла ее старания. Царица отвлеклась от своих мыслей и ответила на вопрос Нефертити:
– Нет, моя царевна. Без нашего золота Ассирия не сможет защищаться, и Вавилонское царство станет слишком могущественным, а это опасно для нас. Если мы пошлем солдат Эриба-Ададу, тогда Кадашман-Энлиль просто нападет на нас. А так Ассирия сможет нанять солдат и купить оружие, к тому же мы не обидим Вавилон. Ты поняла? – Не дожидаясь ответа, она взяла Нефертити за руку. – Это кабинет Менны. Мы пришли обсудить орошение больших площадей земель фараона в следующем году и оплату Кефтиу за стеклянные вазы, заказанные Суреро. Я поручаю это тебе. Обычно я не занимаюсь такими мелочами, а доверяю их Менне, смотрителю царских земель и визирю Севера, но раз тебе предстоит стать супругой царя, ты должна разбираться во всем.
– Но, моя царица, у тебя же есть управляющие, они ежедневно докладывают тебе о таких делах.
– Ты права. Однако эти люди постоянно берут взятки. Против чего я не возражаю, но тут важно уметь отличать полностью купленного чиновника от чиновника, лишь берущего взятки за сделки, которые он совершил, а это возможно сделать, лишь когда сам потратишь время на разговоры с управителями. Зайдем. Я буду только слушать.
Нефертити невозмутимо и деловито справилась с заданием, хотя ей явно было скучно. После этого Тейе повела ее купаться на свое личное озеро. Был полдень, Ра стоял в зените, заливая ослепительным белым светом водную гладь. Женщины с удовольствием окунулись в зеленоватые, поросшие лилиями воды. Они плескались, пока служанки ждали в траве на берегу с полотенцами и балдахинами наготове, а обезьянка носилась туда-сюда, лопоча что-то. Тейе плавала, упиваясь шелковистыми прикосновениями воды, а Нефертити лежала на спине с закрытыми глазами, покачиваясь на маленьких волнах, поднимавшихся от движения Тейе, ее руки мелькали, как медные рыбки, у самой поверхности воды.
Потом они сидели бок о бок под балдахином Тейе, мокрые волосы прилипали к спине, капли воды, как бисер, поблескивали на смуглой коже.
– Хорошее празднование Опета будет в этом году, – сказала Нефертити, аккуратно снимая с бедра сухую травинку. – Осталось чуть больше двух месяцев до возвращения царевича из Мемфиса.
– Он, кажется, любит тебя, – отозвалась Тейе. – Будь с ним осторожна, Нефертити. Его чувства дают тебе большую власть над ним. Брачный договор уже готов, осталось только скрепить его печатью фараона.
Девушка сузила серые глаза, ставшие еще бледнее под ярким солнцем.
– Я готова всегда быть для Аменхотепа тем, кем ты была для Могучего Быка, дорогая тетушка. – Она улыбнулась сладчайшей улыбкой, обнажив мелкие белые зубы, и принялась высвистывать обезьянку. Та подбежала и бросилась облизывать влажные руки хозяйки.
– Вот как! – с сарказмом воскликнула Тейе. – Подобное обещание беззаветной преданности делает тебе честь. Твой отец будет счастлив. – Нефертити стрельнула глазами из-под темных, вразлет, бровей, и Тейе не сомневалась, что девушка поняла ее. – Сегодня вечером во дворце праздник в честь управителя Нефруси, – продолжала она. – По моему приказу он должен получить золото милости. Его город расположен на самой границе с Сирией, и он хорошо потрудился, помогая Хоремхебу сохранять спокойствие на границе. Хочу, чтобы ты оказала ему честь вместо меня, Нефертити, а я проведу вечер с фараоном. На помосте с тобой будут твой отец и Ситамон.
Нефертити ничего не сказала на это, только кивнула. Обезьянка заснула, растянувшись у нее на коленях.
– Когда царевич вернется, Хоремхеба отзовут в Фивы?
– Зачем? – резко спросила Тейе.
Девушка пожала плечами.
– Просто потому, что они с царевичем подружились. Наверное, Аменхотепу будет одиноко без него.
Выходит, ты не настолько уверена в своей власти над моим сыном, как мне казалось, – размышляла Тейе, – но ты достаточно умна, чтобы понимать это. Приедет ли Хоремхеб?
– Если я сочту необходимым отозвать военачальника вместе с сыном, – вслух сказала она. – Прими мой совет, Нефертити. Никогда не пытайся повлиять на мужчину через его друзей. Он или не так поймет и начнет ревновать, или у друзей вместо доверия завоюешь презрение. Мужчины не такие, как женщины. С ними лучше всегда действовать прямо.
Нефертити вспыхнула, закусив губу, и Тейе смягчилась.
– Аменхотеп очень привязан к тебе, – мягко добавила она. – Тебе не понадобится посредничество Хоремхеба.
Она пожелала Нефертити приятного отдыха, а сама отправилась в детскую, где Сменхара голышом лежал в кроватке, под охраной двух личных стражников владыки; крошечные ручки и ножки свободно лежали на покрывале, маленькие ноздри подрагивали во сне. Она коротко расспросила стражу и кормилицу, наклонившись, поцеловала мягкую темную прядку, влажную от жары, и пошла в свою опочивальню. Надо получше присматривать за Ситамон, – сонно подумала она, переворачиваясь на бок. – Пока фараон жив, она будет вести себя тихо, но она царевна крови, и ее притязания на царевича имеют законные основания. Если дать ей шанс, у нее достанет сообразительности обратиться за поддержкой ко всем древним законам, касающимся старшинства.
На закате Тейе вышла в сад; фараон сидел у декоративного пруда, бросая хлебный мякиш стае крикливых уток. Солнце уже опустилось за стену, защищавшую дворец со стороны западной пустыни от песка, от скал и от мертвых, покоившихся неподалеку. Еще не остывшие красные лучи, как стрелы, падали под ноги Тейе и ярким светом брызгали на платье. Слышался ритмичный шелест страусового опахала. Суреро стоял на коленях у ног фараона, а дворецкий Апуйя, склонившись, наливал воду в протянутую фараоном чашу. Струйки воды вспыхивали в лучах заката.
В нескольких шагах лежал мальчишка, растянувшись на животе, подбородок его покоился на схваченных браслетами запястьях. Тейе был виден плавный изгиб обнаженной спины, залитой розовым светом. Подойдя ближе, она поняла, что мальчишка наблюдает за золотистым скарабеем, медленно и тяжело ползущим в густой траве.
За креслом фараона толпились рабы и слуги. Когда вестник сообщил о появлении Тейе, все повернулись к ней и склонили головы. Аменхотеп взмахом руки подозвал ее, а Херуф кивком велел слугам поставить для нее кресло. Она улыбнулась фараону и присела под балдахином.
– Я отвечаю, хотя ты пока не спросила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80