– Скоро заплачет Исида, и земля превратится в озеро, а когда вода спадет, Египет снова будет прекрасен.
– Но это не просто лето, – ответил Тутанхатон. – Египет – он какой-то заброшенный.
Царевичу нравилось трудное слово, и он улыбнулся своей находчивости, а Эйе с болью признал про себя, что не по годам развитый мальчик нашел очень точное определение. Теперь они проплывали мимо маленького храма, и было видно, что одна из его колонн упала, а остальные заметно покосились. Мощеный передний двор почти совсем зарос бурой травой. Им уже встречались такие развалины. В святилищах на веревках сушилось белье, чернели кострища, вокруг разбитых изображений местных божеств валялись грубые игрушки крестьянских детей. Задача слишком трудна, – думал Эйе, сердце его билось неровно от жары и внезапно нахлынувшего страха. – Египет мертв. Я не хотел это видеть. Никто из нас не хотел. Страшно представить, в каком состоянии сейчас Фивы.
На одну ночь они остановились в Ахмине, и Эйе приехал в носилках в дом Тии. Когда он шел знакомой дорожкой через сад к дому, ему вдруг стало казаться, будто его ка вернулось назад, в другое время, и он бы не удивился, если бы Тейе выбежала ему навстречу из тени портика вместе с Аненом, следующим за ней по пятам. Переживание наполнило его ужасом. Те годы, теперь такие далекие, погребены под целой жизнью, но воспоминания о них казались ему более живыми и яркими, чем воспоминания о других, более поздних визитах, когда он приезжал сюда из Малкатты решительным, уверенным в себе мужем, чтобы немного отдохнуть от своей кипучей и деловитой сестры. Тии встретила его приветливо, но без бурных восторгов. Они провели вечер в разговорах о том, что он видел на реке, и через некоторое время ему пришлось признать, что он сам не многим отличался от тех мужчин и женщин, с которыми вместе путешествовал: он тоже каким-то образом оказался среди тех, кто поддался сонным чарам Ахетатона и не хотел просыпаться.
Узнаваемые очертания древних Фив казались символом неизменности и постоянства. Хотя флотилия пришвартовалась у причала Малкатты, даже издалека было видно, что город на восточном берегу, теперь съежившийся, со множеством полуразрушенных строений на окраинах, не сильно изменился за эти годы. Всюду, куда бы Эйе ни бросил взгляд, он встречал знакомые силуэты: маленькие островки на самой середине Нила, островерхие башенки Карнака на фоне глубокой синевы полуденного неба – и всюду лежал тонкий слой родной пыли. Склады у самой воды были почти разрушены, на многих не было крыш, большинство торговых причалов исчезло совсем, но все-таки это были Фивы! Эйе с облегчением почувствовал, как его подавленность отступает. Пока его ладья, удаляясь от города, плыла к западному берегу, он смотрел с улыбкой даже на толпу шумных бранящихся горожан. Казалось, они не испытывали к гостям ни неприязни, ни дружелюбия, а просто изголодались по зрелищам, которых были лишены все эти годы.
Однако Малкатта стояла в руинах. Канал, соединяющий озеро с царским дворцом, превратился в узкую канаву, забитую илом, причал сделался склизким от зеленой тины, фонтаны высохли, огромное озеро превратилось в застоявшуюся лужу. Постаревший Мэйя и десяток жрецов Амона бросились к ногам Тутанхатона, многие из них прослезились, но Эйе смотрел не на них, а выше, на внушительный лес белых колонн, обрамлявших фасад дворца Аменхотепа. Калитка сада, где прежде гуляли женщины гарема, болталась на одной петле. Лужайка вновь сделалась песчаной пустошью. Многие деревья уже погибли, а те, что еще остались, торчали обнаженными корнями над заросшими сорняками клумбами. За пустыми комнатами никто не присматривал, слугам не платили, и они, должно быть, все давно разбежались, – думал Эйе, – и только страх перед мертвыми удерживал жителей Фив от того, чтобы разграбить здесь все.
Эйе с Тутанхатоном и вереницей жрецов, бодро шагающих позади, вошли в залу для приемов. Несмотря на сухость воздуха, в ноздри ударил запах плесени и нежилого помещения. Под ногами шуршали опалые листья и непонятного происхождения сухой мусор. Эйе уверенно прошел через залу, обогнул трон, бордюр над которым, украшенный кобрами и сфинксами, еще поблескивал золотом, и вышел через огромные двери с противоположной стороны залы. Он шел, и воспоминания, похороненные в пыли под его ногами, оживали, и разные голоса шептали что-то у него за спиной, так что к тому времени, как он добрался до опочивальни Аменхотепа, он уже с трудом мог выносить их безмолвные голоса. В опочивальне до сих пор все дышало огромной силой личности фараона. Изображения Беса, жирного и похотливого, все так же плясали на стенах, на лозах, обвивающихся вокруг деревянных колонн, висели крупные гроздья, краска на них даже не поблекла.
– Я что, должен спать здесь? – запротестовал Тутанхатон. – Здесь же повсюду валяется помет летучих мышей!
– Нет, царевич, – хриплым голосом успокоил его Эйе. – Я бы предложил тебе оставаться на ладье. Сейчас мы должны вернуться в Карнак и совершить жертвоприношения Амону.
Тутанхатон недовольно скривился, но возражать не стал, охотно вернувшись к привычному удобству ладьи. Его доставили к причалу храма, где навстречу вышла другая группа жрецов, покрыв его ноги поцелуями, их приветственные возгласы едва не переходили в истеричные вопли. Карнак тоже пострадал. Из-под ног резво разбегались козы, пока они шли через передний двор и, пройдя под пилонами, входили во внутренний. Эйе видел, что повсюду имя Амона было варварски затерто, надписи выглядели теперь незаконченными и бессмысленными. В нишах, где когда-то стояли статуи бога, было пусто. Запустение и хаос царили повсюду.
– Нас было слишком мало, чтобы поддерживать должный порядок в Карнаке, – прошептал жрец, обращаясь к Эйе, глядя, как Тутанхатон и Мэйя исчезли в святилище, – и после того, как фараон фактически приказал закрыть храмы и распустить жрецов, мало кто осмеливался приходить сюда. Благодарение Амону, что теперь есть молодое воплощение, который восстановит заповеди Маат!
И как ему это удастся? – хотелось с сарказмом возразить Эйе. – Разве он способен превращать камни в золото? И все же радость охватила его, когда он стоял под сенью балдахина, глядя на тонкий столб курящегося ладана, что поднимался над стенами святилища, и в голове у него постепенно прояснялось.
Той ночью Тутанхатон повелел Эйе поставить свою кровать рядом с царским ложем, и они вместе лежали за занавесями, а стражники шагали по палубе и толпились на берегу. Эйе знал, что Хоремхеб не спит, проверяя караулы, и был благодарен военачальнику за бдительность. Лишь только зашло солнце, Фивы погрузились во тьму, только слабые проблески оранжевого света мерцали вдоль улиц. Шакалы завывали так громко, что Эйе мог бы поклясться, что звери не бродили в пустыне, а рыскали по городу. Иногда он начинал дремать, но постоянно просыпался, вздрагивая от пьяных криков и воплей, доносимых ветром из-за Нила.
– Я никогда сюда не вернусь! – наконец презрительно фыркнул в темноте Тутанхатон. – Бог не должен обитать в таком месте. Неудивительно, что мой отец покинул его.
– Оно было не таким, когда твой отец начинал строить Ахетатон, – ответил Эйе. – Здесь была столица мира.
– Оно отвратительно, – пренебрежительно сказал Тутанхатон, – как и вся страна. Я – бог нищеты.
Эйе благоразумно не стал возражать. Он был удручен не меньше Тутанхатона.
Похоронная процессия была малочисленной, за гробом Сменхары шли только члены царской семьи да несколько придворных. Плакальщиц набрали из женщин сильно поредевшего гарема, который остался единственным обитаемым местом в Малкатте. Некоторые еще помнили Сменхару младенцем, но большинство женщин облачились в синие одежды и исполняли поминальные песни, посыпая головы землей, совершенно равнодушно. Жрецы Амона – изможденные и оборванные, но с загоревшимися надеждой глазами – замыкали шествие или стояли небольшими группами вдоль дороги, по которой двигалась процессия. Эйе, задыхаясь от жары и вытирая стекавший из-под парика пот, вдруг подумал, что жрецов собралось так много, что церемония меньше всего походила на ритуал воздания последних почестей и чтения магических заклинаний почившему фараону. Скорее это напоминало празднование вновь обретенной жрецами уверенности. Эта мысль вызвала лишь слабые угрызения совести. Новое возвышение Амона было на самом деле гораздо более значимым для всех, чем жалкие останки несчастного юноши. Процессия, извиваясь, двигалась в сторону долины Западных Фив. Сквозь завывания женщин гарема пробивались разговоры и смех. Эйе раздвинул занавеси своих носилок и прямо перед собой увидел гигантское изваяние сына Хапу; с содроганием взглянув вверх, на широко открытые, бесстрастные каменные глаза, он задернул занавеси. Сын Хапу, без сомнения, обладал нечеловеческими способностями.
Маленькая гробница Сменхары была еще не закончена. Он начал ее строительство без особого желания, просто уступив уговорам Эйе, и совсем не интересовался тем, как продвигались работы. Пол был еще не выровнен, стены не расписаны, только приготовленный саркофаг стоял у скалы, рядом с отверстием, выдолбленным для входа. Ритуалы отправляли торопливо, без должного почтения. Присутствующие – слезы, которые они выжимали из себя, давно высохли – один за другим вставали на колени, чтобы поцеловать изножие. Только Мериатон вцепилась в саркофаг, забившись в истерике, прижимаясь щекой к крашеному дереву. Когда Тутанхатон как наследник трона совершил обряд отверзания уст, погребальные танцовщицы без воодушевления принялись исполнять ритуальный танец. Ближе к завершению церемонии даже Эйе захотелось, чтобы это лицемерное действо поскорее закончилось.
Саркофаг внесли в крошечный погребальный зал и опустили в золотую раку, которую Эхнатон подарил своей матери. Эйе страшился, что с Мериатон снова случится истерика, но она стояла спокойно и величественно, сжимая в руках цветы. Он огляделся вокруг, и ему стало стыдно. Он приказывал, чтобы погребальную утварь для гробницы отобрали из палаты, в которой поколениями хранились семейные реликвии для захоронения. Частью это были предметы, с которыми они хотели быть похороненными, а частью – те, что могли понадобиться на церемонии. Приказание Эйе было выполнено без должного усердия. Люди, отвечавшие за ритуальные принадлежности, не особенно старались. Реликвии просто-напросто зашвырнули в гробницу, и они валялись теперь там беспорядочной кучей. Немного наградного оружия с картушами Аменхотепа Третьего, несколько чаш, принадлежавших Тейе, драгоценности умерших детей гарема, сундук с вырезанным на крышке именем, которого Эйе даже не смог разобрать, – с такими оскорбительными предметами обихода Сменхаре и предстояло отправиться в загробный мир – при условии, конечно, что боги захотят его принять. Тут Эйе заметил, что в стены залы было наспех вставлено по кирпичу с магическими знаками. Слушая песнопения Мэйи, он незаметно наклонился в надежде прочесть на них имя Сменхары, но увидел, что на кирпичах выбиты картуши Осириса Эхнатона. Должно быть, – удрученно размышлял Эйе, – они были изготовлены в те годы, когда Эхнатон еще готовил для себя гробницу в Фивах и не имел возражений против того, чтобы его имя было связано с иным богом помимо Атона. Как имя Эхнатона может защитить этого бедного юношу от демонов? Мериатон шагнула вперед и положила цветы на саркофаг, после чего раку должны были закрыть. Эйе подошел ближе, опустив глаза к изножию гроба, чтобы не видеть ее слез. И там, куда упал его взгляд, он заметил полоску листового золота, на которой было что-то нацарапано. Приглядевшись, он увидел неровные строчки наспех написанных иероглифов. Заинтригованный, он подошел еще ближе. «Я вдыхаю сладчайший аромат твоего дыхания, – прочитал он. – Пусть северный ветер доносит до моего слуха благостный звук твоего голоса. Дай мне твою руку. Только отвори уста и позови меня, и я приду к тебе, мой возлюбленный брат, ты всегда будешь рядом со мной перед лицом вечности». Пораженный и тронутый до глубины души, он поднял глаза. Мериатон смотрела на него, гордость и любовь внезапно преобразили ее подурневшее от горя лицо, она слабо улыбнулась и опустила взгляд.
Эйе с трудом смог высидеть до конца жалкую пародию на погребальную трапезу, что была устроена на коврах перед гробницей, но ради благополучия ка Сменхары он все же заставил себя проглотить кусок. Хоремхеб и Тутанхатон обсуждали охоту на львов, запланированную на следующий день. Придворные и женщины гарема сидели, развалясь, под своими балдахинами, бросали в песок гусиные кости и заигрывали друг с другом. Анхесенпаатон стояла на коленях рядом с сестрой, уговаривая Мериатон съесть гранат или выпить сладкого вина, но, отщипнув только кусочек, предписанный ритуалом, та села, уперев подбородок в колени, прикрытые прозрачной синей тканью, и принялась смотреть, как жрецы запечатывают гробницу Сменхары. Когда собравшиеся наконец начали возвращаться к своим ладьям, Эйе с огромным облегчением поднялся со своего места. Ему было стыдно за собравшихся, и за себя в том числе.
Он проснулся, едва рассвело, все еще с напряжением в груди, и в сером утреннем свете увидел перед кроватью своего управляющего, стоящего на коленях. Ладья была неподвижна. За парчовым пологом каюты ровно дышал во сне Тутанхатон. Эйе с трудом поднялся и сел в постели, чувствуя жжение в глазах.
– В чем дело?
– В гареме что-то случилось, носитель опахала, – тихо проговорил слуга. – Военачальника разбудил хранитель дверей гарема, и он просит тебя прийти.
– Хорошо. Подними моего личного слугу. Если фараон проснется, скажи, что я вернусь так скоро, как только смогу.
Сонный слуга одел его, и, взяв с собой стражника, Эйе по сходням спустился на берег и пошел вдоль канала. Войдя через подгнившую садовую калитку, он пересек лужайку гарема. В свете раннего утра она казалась не такой заброшенной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80