Оцепенело сидя на палубе своей ладьи, пока матросы боролись со стремительным течением, стараясь переправить его через реку, Эйе все сильнее чувствовал, как его окутывает аромат Ахетатона, еще более тяжелый из-за влажности воздуха. Запахи цветов, раскрывающихся почек на деревьях, благовоний смешивались с резким запахом илистой воды, самым древним ароматом Египта. Смех и нежный звон кимвалов донеслись до его слуха, и на удаляющемся берегу промелькнули загорелые тела и белые одежды стайки молодежи, пробегавшей под пальмами. Он ужасно похож на своего брата, но в нем также много и от Тейе, – думал Эйе, – поэтому я испытываю к нему некоторое сочувствие. Он ничего не сделает, чтобы перевязать раны Египта, но и не причинит ему вреда в будущем. Это немного утешает.
Когда он проходил по прохладным коридорам своего дома, ему послышался смех Тии из ее покоев. Он остановился и повернул на звук, но потом понял, что это всего лишь служанка. Он смирился с тем, что жена уехала по его вине, но никогда еще он не нуждался в ней больше, чем теперь.
В эту ночь он не пытался уснуть, а сидел в своей опочивальне, завернувшись в шерстяной халат, и смотрел на отсветы пламени жаровни, плясавшие на потолке. Несколько раз он был близок к тому, чтобы вызвать управляющего и продиктовать письмо к Хоремхебу, но всякий раз отказывался от своего намерения. Это было невозможно. Он знал, что Хоремхеб ждал от него этого шага, хотел объединиться с ним, искал его поддержки, а он не мог согласиться на это. Я не человек действия, – размышлял он, – я слишком созерцательная натура для того, чтобы снова убивать, и я слишком уж египтянин в старом смысле этого слова, чтобы замышлять убийство юноши, ставшего ныне богом. Стать сообщником Хоремхеба в этом деле означает также навсегда оказаться у него в кулаке. Пусть несет ответственность, и пусть несет ее в одиночку.
Он поставил лампу на туалетный столик, взял маленькое медное зеркальце и взглянул в него. Ты глупый старик, – сказал он себе, придирчиво оценивая черные мешки под слезящимися глазами, огрубелую, обветренную, дряблую кожу, лоб, изрезанный глубокими морщинами, и сухую, туго натянутую кожу на бритой голове. – Брось все, выйди в отставку, отправляйся домой в Ахмин. Но он знал, что не сделает этого. Не сейчас. Пока члены его семьи продолжают существовать, чтобы навсегда сохранить власть, за которую они боролись в течение нескольких поколений. Он имел обязательства и перед Тутанхатоном, и перед своей внучкой Анхесенпаатон. Он угрюмо улыбнулся зеркалу.
– Ты лжешь себе, глупый старик, – прошептал он. – Ты надеешься, что Хоремхеб совершит то, о чем невозможно и помыслить, и тогда тебе будет позволено править регентом за спиной Тутанхатона, если смерть не призовет тебя раньше.
Узнав о безуспешном и унизительном разговоре Эйе со Сменхарой, Хоремхеб ожидал, что дядюшка фараона вот-вот согласится принять участие в его заговоре, но дни проходили, а от него не было никаких известий. Несмотря их на соперничество, Хоремхеб ценил политическую дальновидность Эйе и в глухие ночные часы, лежа в тишине без сна, раздумывал, почему Эйе не хочет действовать. Может, он что-то упустил? Причины, неочевидные для его собственного, прямолинейного ума, но ясные для Эйе с его дипломатическим мышлением. Почему убийство фараона может быть нецелесообразным? Хоремхеб пытался представить себе все последствия подобного заговора. Он не испытывал недостатка в поддержке, хотя и знал, что он не в фаворе при дворе, как и все люди Эхнатона, за небольшим исключением. Он с пристрастием расспрашивал своих офицеров. Доверие солдат к нему несколько пошатнулось, после того как он столкнул их с Суппилулиумасом, но это, казалось, не должно было лишить его их поддержки, если он захочет получить корону.
Он пытался припомнить, когда у него окончательно оформилась идея, что он может стать фараоном. Когда умерла императрица и с ней вера Египта в неограниченную власть, которая всегда была связана с царствующей семьей? Когда он угрожал фараону в бытность его царевичем? Или это случилось многими годами раньше, когда он посмотрел на фараона и впервые увидел в нем всего лишь неуверенного, страдающего египтянина, зависимого от него и ищущего его дружбы? Он знал, что для Эйе возвращение стабильности Египта должно начаться с восстановления владычества Амона и постепенного возобновления дипломатических отношений с теми странами, что еще оставались верны империи. Он сам был не согласен с этим. Прежде всего, необходимо было укрепить защиту границ от хеттов, попытаться снова наложить руку на бывшие вассальные сирийские провинции, стабилизировать положение в Нубии и только тогда возвращаться к внутренним проблемам страны, для разрешения которых потребуется очень длительный срок. Не было времени ждать, пока Эйе попытается действовать по-своему. Казалось, у того нет ощущения крайней необходимости решительных действий в связи с угрозой вторжения хеттов, которое могло начаться буквально завтра, и означало потерю независимости Египта на вечные времена. Тогда все рассуждения, касающиеся сохранения божественности фараона и узаконивания Амона как главного божества Египта, стали бы бессмысленными. Сначала спасти Египет, – думал он, беспокойно ворочаясь рядом со спокойно спящей Мутноджимет, – даже если это значит разрушение могущественной династии, которая началась от божественного предка Сменхары Тутмоса Первого многие хенти назад, когда гиксосы были изгнаны с этой земли. Величайшая угроза безопасности Египта – это сам Сменхара, средоточие всей наследственной власти. Его нужно убрать. Но если я убью его, на трон взойдет Тутанхатон, и за ним будет стоять Эйе, упорно отказываясь от любых военных решений наших бед. Чего можно добиться убийством? Будет ли Эйе более сговорчивым, когда Сменхары не станет? Это были вопросы, ответы на которые появятся, лишь когда дело будет сделано.
Готов ли я навлечь на себя проклятие богов за такое деяние? – спрашивал он себя ночь за ночью в неподвижные глухие часы. – Конечно, они знают, что я всю свою жизнь верно служил бы своему царю, если бы он был того достоин. Но он был недостоин. И Сменхара такой же. Но египтяне служат своему фараону не потому, что тот достоин того, чтобы ему служили, – напомнил он себе. – Они отдают свою преданность неизменной искре бога в человеке, той вечной сущности, переходящей неизменно от царя к царю. Однако Эхнатон нарушил эту связь. Существует ли она еще? Я не знаю.
Много дней он боролся с собой. Мутноджимет с друзьями уехала на север, в Джаруху и Дельту, праздновать завершение сева. Он стоял в своей колеснице за городом, наблюдая за тем, как упражняются его солдаты; солнце вспыхивало на полированных остриях тысяч копий, и свет его с трудом пробивался сквозь тучи висевшей в воздухе удушающей пыли. Часто, слушая донесения осведомителей, которых он давно внедрил в поместье Эйе, он боролся с желанием пойти к носителю опахала, признаться в своих колебаниях и спросить совета у старика. Он знал, что ему хочется раскрыть свои планы, как-то избавиться от постоянного чувства вины за деяние, которого еще не совершил. В какой-то момент он даже решил подойти к Нефертити с предложением о заключении брака, но отверг эту идею с презрением, которого она и заслуживала. Вдовствующая царица давно утратила его доверие и уважение.
Наутро первого дня фаменоса он проснулся с уже созревшим решением. Он спокойно позволил слугам одеть себя, съел немного сушеных фиг и выехал на плац. С тех пор как армия потерпела постыдное поражение, он приказал проводить постоянные маневры, марш-броски и военные учения. Этим утром он сидел под балдахином, придирчиво наблюдая за тем, как ударные подразделения на колесницах огибают препятствия. День был приятно теплый, задувал легкий ветерок, небо было васильково-синее, и полукруг скал отбрасывал на песок прохладную тень, но Хоремхеб пребывал в тяжелых раздумьях, безразличный к окружающей его красоте. Когда промокшие от пота, обессиленные солдаты повернули к конюшням, он подозвал к себе начальника, который пользовался его наибольшим расположением. Нахт-Мин поклонился и опустился на ковер, стягивая с головы синий льняной шлем и вытирая им лицо.
– Я все еще недоволен солдатами из части «Сияние Атона», – сказал он, кивая с благодарностью, когда Хоремхеб пододвинул к нему вино. – Похоже, они думают, что если они элита, то это ниже их достоинства – учиться управлять колесницей, так же как и уметь сражаться. Я указал им, что возниц всегда убивают первыми, и кто тогда будет править лошадьми этих самодовольных идиотов? Да, нам всем надо было учиться.
– Так мы и учились. – Хоремхеб улыбнулся. – И многие из нас до сих пор носят шрамы от тех учений. – Он подождал, пока молодой человек осушил свою чашу, потом проговорил: – Нахт-Мин, я хочу, чтобы ты послал кого-нибудь в Тжел с моим поручением. Мне требуются услуги наемного убийцы из меджаев.
Нахт-Мин невозмутимо кивнул. Он знал, от кого зависит любое его продвижение по службе.
– В наших отрядах пустынной полиции служит много меджаев, а это гораздо ближе, – возразил он. – Маху может быстро доставить одного из них из Синая.
– Нет. Я не тороплюсь и хочу, чтобы это был человек, который хорошо показал себя в деле и, более того, который никогда не бывал в окрестностях Ахетатона. Я хочу, чтобы его доставили ко мне в дом, а не поселили в казармах. Сколько это займет времени?
Нахт-Мин немного подумал.
– Тжел – наш самый удаленный форпост на азиатской границе. Возможно, месяц. Некоторые меджаи служат наемниками у хапиру. Ты хочешь, чтобы это был иноземец?
– Да, – помедлив, ответил Хоремхеб. – Иноземец очень бы подошел. Не стоит говорить, что это личное дело.
– Я понял.
Хоремхеб знал, что Нахт-Мину не нужно было повторять указания дважды. Он тут же сменил тему и, поговорив еще несколько минут о пустяках, отпустил его.
В последующие несколько недель Хоремхеб и ел, и спал лучше и временами даже забывал, что его план приведен в действие. У него были достаточно крепкие нервы, чтобы спокойно ждать, что теперь судьба пошлет ему. Мутноджимет вернулась из Дельты бледная и пресыщенная, устало поцеловала его и четыре дня провалялась в постели. Он устроил вечеринку на ладье для высших чинов. Он молился местному божеству своего родного селения Хнес и еще Амону.
Он не удивился, когда однажды вечером, на первой неделе фармуси, сидя в саду, увидел, что его управляющий ведет Нахт-Мина и какого-то чужестранца. Меджай был во многом таким, каким он ожидал его увидеть: высоким, длинноволосым, под ниспадающими плотными одеждами явно скрывалось крепкое тело без капли лишнего жира. Фараон Аменхотеп Третий когда-то использовал именно такого, чтобы убить отца Азиру. Не впервые Хоремхеб пожалел, что египетская армия не состоит из меджаев. Он радушно принял гостей, за угощением и вином они говорили о пограничных фортах и их обеспечении, потом Хоремхеб поднялся и проводил Нахт-Мина к причалу. Когда он вернулся к своему гостю, они еще немного побеседовали, потом он проводил его в комнату, повелев оставаться в ней и ни с кем не разговаривать. Человек не возражал.
Теперь все зависит от удачи, – говорил себе Хоремхеб, отправляясь в опочивальню. – Я знаю, где Сменхара будет спать завтра ночью. Я знаю время, когда он любит ложиться, и сколько стражников охраняют его, потому что я сам назначаю их и размещаю по постам. Больше я ничего не могу сделать.
Утром во время учений под дробь барабанов и громкие команды он дал Нахт-Мину дальнейшие указания.
– Сегодня вечером приведи ко мне в сад двух офицеров из своей личной охраны, – сказал он. – Меджай пойдет от причала к входу в дом. Вы должны убить его на этом участке пути, но будьте осторожны. Помни, он сам обучен убивать и при этом оставаться в живых. Если все обойдется тихо, привяжите к телу камни и сбросьте в реку. Если кто-нибудь из моих слуг заметит вас, скажите, что явились получить приказ и поймали вора в саду. – Его голос утратил твердый, повелительный тон. – Ты веришь мне, Нахт-Мин, что я люблю Египет и предан ему?
– Конечно, – ответил тот, встретившись глазами с военачальником. – Я знаю, как выполнять свой долг.
Хоремхеб встретился с меджаем после полудня. Мутноджимет, не подозревая о присутствии чужака в доме, взяла телохранителей и отправилась в город; в доме было тихо.
– Надеюсь, ты не скучал, – заговорил Хоремхеб, шагая по испещренным солнечными пятнами плитам и усаживаясь перед кроватью, на которой лежал гость, заложив руки за голову.
Меджай повернул смуглое, худое лицо к египтянину и улыбнулся.
– Скучал – нет, – ответил он по-египетски с гортанным акцентом. – Но я давно уже не спал на матрасе и настоящих льняных простынях. Не мог расслабиться. Я завернулся в свой плащ и спал на полу.
Хоремхеб с сожалением отметил, что человек начинает нравиться ему.
– Сейчас мы сядем в мою лодку, – сказал он, – и я покажу тебе, куда ты отправишься сегодня вечером. Как ты попадешь туда позже, это твое дело, но моя ладья будет ждать тебя, чтобы привезти обратно. Я хочу, чтобы ты убил человека, не используя ни ножа, ни веревки.
Черные глаза продолжали спокойно разглядывать его.
– Конечно, я понял, что тебе нужен убийца, но зачем столько хлопот? – ответил он. – Почему не яд?
– Потому что яд оставляет следы, и причина смерти тогда становится очевидной. Впоследствии подозрение падет на меня, но и на других оно падет тоже. Не души его.
– Очень хорошо. Ты заплатишь мне.
– Золотом, завтра. Если с ним будет женщина, убей и ее тоже.
Человек пожал плечами.
– Я люблю женщин, – ответил он. – Такое расточительство. Заплатишь больше.
– Как хочешь. Это не важно.
Хоремхеб вздрогнул от внезапно подступившей тошноты, и с ней нахлынуло безрассудное желание приказать наемнику убить их всех – Тутанхатона, Анхесенпаатон, смести прочь всю царственную семью, чтобы эта кровь смогла, наконец, отмыть страну. Но он быстро распознал в своем страстном желании одну из разновидностей паники и овладел собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80