– Все, что ты говоришь, – правда, тетушка, – ответила Нефертити, – но давайте лучше будем любоваться Фивами отсюда, из-за реки. – От Тейе не ускользнули оживление девушки, блеск серых глаз, подчеркнуто грациозные движения. – Скажи мне, о великая, как тебе нравится новый посланник Хеттского царства со своей свитой? Что за дикари!
После смены темы разговора все расслабились и принялись оживленно болтать. Некоторое время Тейе разговаривала с ними о всяких пустяках. Ситамон по-прежнему пребывала в дурном настроении. На вопросы она отвечала вежливо, но односложно. В конце концов, Тейе оставила их, чувствуя, что, едва она повернулась к ним спиной, они тотчас возобновили обсуждение, прерванное ее появлением. Выбросив из головы мысли об этой компании, она направилась в опочивальню фараона. На этот раз выкрашенные плетеные занавеси на окнах были подняты, лампы еще не зажгли, и вечерние тени мягко ложились на выложенный плиткой пол. Апуйя прислуживал царю во время трапезы, а Суреро стоял рядом, готовый помочь в любую минуту. По комнате молчаливо и сосредоточенно сновали слуги, одинокий арфист в углу медленно перебирал струны. Мальчишки не было видно, но, подойдя к ложу и поклонившись, Тейе услышала смех из сада. Она взглянула в окно и увидела, как он пробегает мимо, а за ним гончие фараона.
– Видишь, я ужинаю, – благодушно сказал Аменхотеп. – Лихорадка утихла, десны окрепли, и зубы перестали шататься. Иди, присядь рядом. Тиа-ха была прошлой ночью, принесла мне айву и презабавные слухи. Значит, евнух воротился.
Тейе устроилась у его ног, покачав головой, отказалась от предложенного угощения, но приняла от Суреро чашу с вином.
– Нельзя судить о человеке только по тому, как он натягивает лук, или мечет копье, как ты любишь повторять, – парировала она, с удовольствием потягивая прохладный напиток. – Твой сын не любит военное искусство, хотя он достаточно хорошо умеет править колесницей. Полагаю, ты не имеешь в виду его религиозные или музыкальные пристрастия, когда называешь его евнухом.
– Но он выглядит как евнух, – проворчал фараон, с удовольствием проглатывая пищу. – Со своими толстыми губами и недоразвитыми плечами. Тебе, видимо, нужна моя печать на брачном договоре.
– Время пришло, Аменхотеп.
– Вот и посмотрим, чего стоит твой евнух. – Он протянул к ней свой кубок, и его глаза озорно блеснули. – Я прочел свиток.
– Это совершенно обычный договор.
– Верни его мне завтра. Скреплю его своей печатью. Думала ли ты уже о брачном договоре для маленького Сменхары?
– Нет, но осмелюсь предположить, что ты уже подумал об этом. К тому времени, как он достигнет брачного возраста, Ситамон будет уже слишком стара, чтобы производить наследников с чистейшей божественной кровью в жилах.
– Но не настолько стара, чтобы не обеспечить Сменхаре столь же неоспоримое право на трон, как и нашему нынешнему наследнику, если бы он женился на ней.
Он сделал знак, чтобы слуги убрали остатки трапезы, и откинулся назад. Несмотря на его притворную веселость, Тейе видела, что одна сторона его лица распухла, бисеринки пота проступили над верхней губой.
– Но если Сменхара будет упорно претендовать на престол и от этого брака не будет детей – а их не будет! – тогда в стране возможна гражданская война! – гневно сказала Тейе. – Потому что у твоего сына и Нефертити родятся дюжины царственных отпрысков. Эта игра начинает приедаться, Аменхотеп.
– Да, действительно, – неожиданно согласился он и закрыл глаза. – Ты права. Суреро, веди сирийских акробатов и зажигай лампы. Ты уже уходишь, Тейе?
Вопрос был дерзким. Она стояла, сочувственно глядя на него, потому что Аменхотеп редко позволял себе жаловаться.
– Сегодня я должна быть на празднике в честь миссии из Алашии, – сказала она. – Договор будет у тебя завтра, Гор. Да живет твое имя вечно.
Он открыл глаза, удивленный таким формальным прощанием.
– Да, и твое тоже. Передай Нефертити мои соболезнования.
Всегда сумеет оставить за собой последнее слово, – подумала она, улыбнувшись про себя, и быстро вышла.
5
Как фараон и обещал, договор скрепили печатью и доставили в архивы дворца. Лишь только кольцо впечаталось в теплый воск, Нефертити сделалась царевной и женой сына фараона. Аменхотеп довольно невнимательно выслушал доклад Суреро о предстоящем пиршестве, которое устраивали для царственной четы, а под конец велел принести Сменхару и играл с ним, уже не слушая.
На церемонии царственного бракосочетания, которое состоялось в Карнаке через несколько дней, фараон не присутствовал, но Тейе это не беспокоило. Для нее было важно лишь то, что он одобрил договор. Простолюдины не относились к браку как к религиозному обряду, только царственные боги искали благословения Амона, заключая брачные союзы, чтобы производить на свет новые божества. Тем не менее, Тейе радовалась, глядя на своего сына и Нефертити в блиставших серебром сине-белых одеждах – цвета царского дома, – торжественно стоящих рука об руку перед величественным святилищем Амона. По окончании церемонии начался пир, на который были приглашены все, но Тейе, вдруг почувствовав усталость, при первой возможности покинула залу. За короткое время я сделала очень много, – думала она, когда Пиха стягивала с нее через голову желтое платье и надевала ночную сорочку. – А сейчас я устала. Мне нужно какое-то время, чтобы абсолютно ничего не делать.
Тейе решила посетить свое поместье в Джарухе, где не бывала уже много лет. В этот сезон она всегда ощущала странное беспокойство и хорошо знала его причину. Река разлилась, превратив страну в огромное спокойное озеро. Праздные крестьяне толпами стекались к местам строительства в Луксоре, Солебе и Дельте, продолжалась работа над гробницей фараона, вход в которую теперь был залит водами разлива. Начался сев, еще немного – и новые всходы пронзят влажную черную землю, а персей и финиковые пальмы протянут нежные зеленые листочки навстречу Ра, ставшему теперь благотворным и великодушным. В реке и каналах плескалась рыба, вдоль берегов гнездились птицы, и тело Тейе волновалось, пробуждаясь вместе с живыми силами весны.
– Едем со мной, Эйе? – подбивала она брата, когда они сидели рядом на крыше залы для приемов. Укрывшись в тени балдахина, они наслаждались ароматным ветром и сверканием солнца на воде за буйно колыхавшимися травами, которые тянулись от серовато-коричневых утесов за спиной до извивающейся ленты Нила. – На несколько дней остановимся в Ахмине и уговорим Тии поехать с нами. Мне нечего делать. Никаких потрясений в других странах, никаких политических вопросов, требующих разрешения, и фараон чувствует себя сейчас хорошо. Мне начинает казаться, что я чую запахи, доносящиеся из Фив. Мечтаю о тишине маленького домика, который Аменхотеп выстроил для меня так много лет назад.
Эйе взглянул на нее и отвернулся, прекрасно понимая, что в действительности вызвало у сестры внезапное желание уехать.
– Если хочешь, – уклончиво ответил он. – Но ты уверена, что твое желание не связано со стремлением убежать вон от тех?
Он кивнул на небольшую группу людей, укрывшихся в тени у стен покоев царевича. С крыши хорошо было видно и самого царевича, сидевшего на траве в своей обычной позе. Он энергично жестикулировал, вещая что-то внимательным слушателям, его белый шлем подпрыгивал, а короткая юбка была смята. Слова не долетали до ушей Тейе и Эйе, но резкие движения рук юноши безошибочно выдавали властность, а поднятое одухотворенное лицо было исполнено уверенности.
Тейе прищелкнула языком.
– Посмотри на него! – воскликнула она. – При свете дня он бродит по своим покоям вместе с Нефертити в окружении этой галдящей стаи жрецов и ведет с ними нескончаемые беседы. А ночи проводит, перебирая струны лютни и сочиняя песни. Что с ним происходит? Он должен плескаться в озере с молодой женой, бегать нагишом под сикоморами, лежать с ней под звездами. О чем это он вещает с такой страстью?
– Почему бы тебе не спросить его самого?
Она повернула голову и посмотрела ему в лицо.
– Не уверена, что хочу это знать, – просто ответила она. – Само его присутствие уже изменило настроение во дворце, не могу объяснить, каким образом. Я жду сообщения о первой беременности Нефертити, но его все нет. Только глупые слухи среди прислуги, я не вникаю в них.
– Ты никогда в жизни не игнорировала слухов, – возразил он. – И не избегала правды, как бы болезненна она ни была. Почему ты хочешь убежать?
– Потому что начинаю задумываться, не зашла ли я в своей игре с фараоном настолько далеко, что уже не в состоянии исправить ошибку. Это больше не игра. Там сидит будущий владыка величайшей державы в мире, и власть, скрытая в его руках, больше власти самих богов. Какого фараона я навязываю Египту, чтобы оправдать свою ненависть к мертвому человеку и показать свою власть над живым?
– Ты слишком все усложняешь, – мягко возразил он. – Трон принадлежит ему по праву. Тебя страшит сама возможность отдать ему трон, а слухи о его мужском бессилии щекочут воображение, потому что в этом случае Египет навсегда останется твоим. Вызови его и спроси, чему он учит своих прихлебателей. Вызови мою дочь и спроси ее, девственна ли она до сих пор. Почему ты медлишь?
– Я поеду в Джаруху, прихватив с собой друзей и музыкантов, – отрезала она. – Там я буду купаться, спать в жаркие дневные часы и думать о том, что ты сказал. На закате я буду пить вино и безудержно смеяться по пустякам. О, вдохни этот ветер, Эйе, он полон цветочных ароматов! – Она с наслаждением потянулась. – Сезон перет всегда будит во мне s воспоминания, хорошие воспоминания. Вдруг воскресает то время, когда отец и мать были живы и мы все жили в Ахмине, или летние дни, которые мы с фараоном проводили во дворце Мемфиса, упиваясь друг другом.
– Я понимаю тебя, – спокойно ответил он. – Это единственное время года, когда мне слышится смех матери Нефертити. Я нежно люблю Тии и не хочу воскрешать прошлое, но оно оживает во мне каждую весну.
Они еще немного поговорили о прошлом, но их взгляды неизменно притягивались к группе людей на траве; наконец их разговор иссяк.
Река вернулась в границы берегов, и Тейе отплыла в Джаруху. В Ахмине она сделала остановку, чтобы захватить с собой Тии. Когда они миновали Фивы и оставили позади утопавшие в зелени живописные поместья знати, Тейе позволила себе погрузиться в атмосферу деревенского Египта. Тейе с братом и его женой сидели на палубе под навесом, а мимо них проплывали крошечные селения из глинобитных домишек в обрамлении яркой зелени молодых всходов. Реку заполонили египетские и иноземные суда, которые курсировали между Мемфисом и Фивами. Но Тейе не смотрела на них; почти не принимая участия в разговоре, она чуть прикрыла глаза и отпустила свои мысли вдаль, к полям, очерченным рядами пальм, к стоящим на страже утесам и пустыне за ними – в Египет, исполненный Маат, неизменный и безмятежный.
– Мне уже спокойнее, – заметила она брату и Тии однажды темно-лиловым вечером, когда после вечерней трапезы они сидели, подставив лица ночному бризу, и слушали тихие завывания флейт на корме. – Малкатта – это сердце Египта, но очень легко забыть, что деревенская глубинка – это его тело. Мы покидаем дворец лишь для того, чтобы мчаться в Мемфис, укрывшись за спущенным пологом от взглядов феллахов. Нашим идеалом красоты сделались царские озера и цветочные клумбы, вытянутые по линейке, как войска на параде.
– Может быть, стоит позвать писца и надиктовать поэму? – скучно отозвался Эйе. – Что-нибудь о прелестях простой жизни. Феллахи были бы счастливы узнать, что земля, которую они орошают своим потом, так прекрасна.
– Не думаю, что они были бы счастливы, – сказала Тии, нервно копаясь в мешочке, набитом баночками с косметикой, кисточками, украшениями и неограненными камешками, который носила с собой повсюду. – Они ничего не смыслят в красоте, и попытка научить их ни к чему не приведет, это только огорчит их. Взгляни на этот кусочек яшмы, Эйе. – Она протянула мужу красный камень, на поверхности которого тускло догорал закат. – Я так долго полировала его. Искусственные цветы входят в моду, и я хотела попробовать сделать из него цветок каркаде, но здесь в верхнем углу есть бурая трещинка. Сначала ее не было заметно, я очень огорчилась.
Эйе взял камень из огрубевших, неухоженных пальцев жены.
– Я в этом ничего не понимаю, Тии, – сказал он, катая камешек между большим и указательным пальцами.
– Ладно, давай его сюда. – Она с улыбкой выхватила у него яшму и бросила ее обратно в кожаный мешочек. – Когда прибудем в Джаруху, надо непременно засушить несколько цветков винограда. Я подумывала о диадеме для Нефертити из сердоликов в золоте или, может быть, даже в слоновой кости. Но сейчас она, сдается мне, не хочет носить ничего, кроме ляпис-лазури.
Тейе резко повернулась к ней, но Тии, как обычно, высказалась с наивным простодушием, без всякой задней мысли. Маленькая головка в жестком старомодном парике склонилась над беспокойно снующими руками. Тейе взглянула на брата, но Эйе со снисходительной улыбкой смотрел на жену. Бессмысленно говорить с Тии о Нефертити, – размышляла Тейе. – Я не стану об этом думать. Кроме того, какой вред от того, что Нефертити нравится украшать себя божественным камнем? Ее обожествление – лишь вопрос времени, и она это знает. Короны, что украшают мои собственные изображения, инкрустированы ляпис-лазурью.
В Джарухе они много плавали, почти беспрерывно что-то ели, вечерами пили вино и вспоминали былое. Пока Тии укладывала между листами из папируса собранные цветы или бродила по берегу реки с юным телохранителем, Тейе и Эйе сидели в прохладной гостиной, иногда о чем-то говорили, но чаще просто предавались размышлениям. Тейе знала, что брату не терпится вернуться к своим делам в Фивах, но сама она испытывала наслаждение, воображая, будто она снова молодая богиня, а в новом дворце на западном берегу ее ждет влюбленный фараон в расцвете сил и здоровья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80