Ограничимся только этими цитатами из статьи знаменитого судебного
деятеля. К сожалению, у него было много огорчительных примеров неприятия и
глухоты законодательной и исполнительной властей России к урокам судов
присяжных, даже внешне "возмутительным".
Не могу удержаться от поминания знаменитого оправдания петербургскими
присяжными В.И. Засулич, стрелявшей в градоначальника за его распоряжение
выпороть студента-дворянина. На этом суде А.Ф. Кони был судьей,
оправдательный вердикт присяжных его шокировал, как юриста но, подчиняясь
Закону, он освободил Засулич из-под стражи (она сразу же скрылась за
границей). Власть (тогда царскую) такой вердикт присяжных лишь возмутил, но
не смутил и не заставил задуматься: почему народ в лице присяжных оправдал
мстительницу? Власть отреагировала простым запретам передавать на суд
присяжных сначала политические дела, а потом и дела о должностных
преступлениях.
Действительно, больше громких казусов с вердиктами присяжных не было.
Но и социальная болезнь российского общества, болезнь нравственного
отторжения от власти не была опознана и излечена. Она была загнана внутрь,
что в конце концов и привело Российскую империю к гибели в революции. Ее
власть поступила как халтурный доктор, который разбивает градусник взамен
лечения больного. Но разумная власть никогда не бьет градусник. Она только
перепроверит его показания, назначит еще и другие исследования, созовет на
консилиум коллег, поймет причины болезни и тогда сможет провести
действенное
лечение, избавив народ от революции.
К сожалению, и современность не внушает оптимизма.
Функции суда присяжных власти последовательно сужают.
Разрыв между народной совестью и законами огромен.
По сведениям социологов российские граждане законность ставят на 13-е
место в шкале своих ценностей. Обычно из таких наблюдений делается вывод о
нашем "низком правовом сознании" или еще хлеще - о прирожденном российском
неуважении к закону. Я же убежден в обратном: разрыв между народными
представлениями о нравственности (совести) и законом происходит потому, что
плохие или неисполнимые законы принимаются бессовестными или неумными
депутатами. Изменить такой порядок может придание судам присяжных значение
прецедентов не только для судей, но и для законодателей.
К сожалению, наша "демократическая" власть не умнее царской, тоже не
желает знать, что вердикты присяжных - это голос народа и что к ним надо
прислушиваться.
Но не будем преувеличивать вину власти. Ее ошибка естественна - ведь
никто не любит, чтобы указывали на его просчеты. Хуже наша вина - не
понимаем ценности права на свой суд и не добиваемся его устойчивого
функционирования.
Умению слышать суждения присяжных, анализировать их, извлекать уроки
проведения границ в сфере теневой экономики для начала в рамках
общественных
и исследовательских процессов посвящена вся книга. Ее внимательный читатель
наверняка увидит, с какой скрупулезностью я отмечаю все случаи, когда
официальные судебные решения по делам наших подзащитных совпадали хотя бы
частично с вердиктами наших судов присяжных, и тем более случаи, когда на
наши обращения как бы откликались своими решениями законодатели. Я отмечаю
эти редкие факты как великую надежду: подмеченные А.Ф. Кони факты влияния
совести присяжных на улучшение законов в XIX веке имеют шансы развиться в
добрую традицию века XXI.
Аспект гражданственно-эволюционный
Начиная осмыслять тему несправедливого подавления свободного бизнеса
при "реальном социализме" в 70-80-е годы, я не знал, что основная часть
судебных репрессий против экономически свободных людей шла не по линии
откровенно антирыночных уголовных статей, а по таким вечным составам
обвинений, как хищения и взятки, потому что, во-первых, эти составы были
более страшными (вплоть до смертной казни), а во-вторых, они более удобны
для обмана общественного мнения. Тем более, что последнее, особенно мнение
интеллигенции (включая юристов), издавна отождествляет предпринимательство
(особенно, торговлю) с хищениями и коррупцией. Основной темой наших споров
с
официальной юстицией в 90-е годы оказалась правомерность квалификации
некоторых предпринимательских действий, как хищения и взятки, а не как,
гражданские правонарушения или предпринимательский риск.
Во все времена и во всех странах предпринимательство и торговля
наталкивались на презрение и недоброжелательство властей и интеллектуалов.
Или, как сказал Э. Хоффер: "Враждебность по отношению к торговцам, особенно
со стороны грамотеев, стара как мир."(процитировано по книге Ф.А. Хайека
"Пагубная самонадеянность", изд. "Новости",1992 г.")
"Собственность - это кража" или "Нет такого преступления, которое бы не
совершил Капитал в погоне за прибылью" - это лишь пара печально известных
летучих изречений, использованных Марксом. Цепь таких сентенций можно
тянуть
через тысячелетия рыночной цивилизации, на базе которой и возникли
государства, а в них - относительно просвещенная бюрократия и
социалистически настроенная интеллигенция. Такая поистине "вечная"
оппозиция
рынку, частной собственности и экономической свободе человека на деле
возрождает первобытнообщинные инстинкты. Ее существование публично
признавалось нечасто, потому что каждый из бесстрашных мыслителей был
обречен на отторжение средой коллег. И нет никаких признаков, что оппозиция
экономической свободе когда-либо сдастся и что споры рыночников и
социалистов, осужденных хозяйственников и правоохранителей прекратятся в
обозримом будущем.

Преодоление сомнений, возникших в ходе чтения книги Ф.А. Хайека,
апостола экономической свободы
А могут ли суды присяжных претендовать на роль арбитров именно в спорах
об экономических преступлениях и экономических свободах? Не будут ли
вердикты наших граждан определяться пережитками общинной групповой морали,
а
не нравственностью и правилами развитой рыночной цивилизации?
Может, более точным выражением последних служат как раз формальное
право и письменный закон? Эти сомнения возникли после ознакомления с
изложенной в упомянутой книге Ф.А. Хайека концепцией эволюционного роста
мировой цивилизации.
Он утверждает: в мировой истории выживали и расширялись именно те
человеческие общности, которые в своем поведении руководствовались не
только
инстинктами и привычками семейной или племенной пользы и взаимопомощи, но
эволюционно усвоенными ими традициями общей, всемирной морали, т.е.
правилами честного благожелательного поведения со всеми людьми без изъятий.
Это позволяло налаживать договорные отношения, торговый обмен,
взаимовыгодное сотрудничество со всеми людьми ойкумены, тем самым
многократно увеличивая их силы, "расширяя зону порядка и разделенного в ней
труда", превращая разные народы во взаимосвязанное человечество.
Пользу от традиций торговой чести нельзя сразу увидеть и как-то
рационально обосновать. На поверхностный взгляд, моральные обязательства по
отношению к чужакам только накладывают на их приверженцев дополнительные
ограничения их возможностей (не обмани чужого, не возьми чужого и т.д. и
т.п.). Но на деле, за пределами понимания любого из членов этой общности,
именно эти моральные традиции позволяли налаживать международное
сотрудничество, удесятеряя возможности пропитания и выживания за счет выгод
разделения труда и обмена товарами.
Хайек не устает повторять: именно прочность и однозначность моральных
ограничений, которые прикипели в ходе естественного отбора к цивилизованным
народам, обеспечивают им устойчивость экономических свобод и процветания.
Как говорится, такова их диалектическая связь.
Но из слов Хайека можно сделать и такое заключение: именно у
цивилизованных народов строго преследуются нарушения деловой морали и тем
более уголовные преступления в сфере экономики. И если вдруг присяжные
высказываются за оправдание таких нарушений, то возникает законное
подозрение: "А может, сами присяжные и представляемый ими народ еще не
доросли до соблюдения всеобщего закона? Может, они выносят оправдательные
вердикты в экономике под влиянием своих общинных (племенных)
предрассудков?"
Я признаю законность таких подозрений, допускаю, что они могут
оказаться справедливыми и потому в ходе анализа суждений присяжных такую
возможность надо проверять. Однако принять такое сомнение как причину для
тотального отказа от суда присяжных в качестве высшего арбитра в делах об
экономических и иных преступлениях не могу и вот почему.
Во-первых. Хайек не случайно пишет о следовании незыблемой моральной
традиции, закрепленной веками эволюционного отбора, как несравненно более
прочном основании, чем исполнение письменного закона, легко изменяемого,
зависимого от произвола государственной власти, да просто от авторской воли
конкретного законодателя, как бы ни был он "мудр". Конечно, в большинстве
случаев, когда письменный закон отражает моральные устои народа, его
"формулы для всех" наиболее совершенны и точны в сравнении с любыми
суждениями присяжных. Но что касается решений по конкретным делам, то
совесть присяжных - более точный выразитель той самой стержневой моральной
традиции, о которой говорит Хайек.
Во-вторых. Конечно, если присяжными станут члены доныне сохранившихся
охотничьих племен или иных подобных общностей, они могут оказаться под
влиянием своих групповых инстинктов, принимая их за голос совести, но в
наших городах таких присяжных уже не найти. Россия - не племенной союз, она
имеет давнюю культурную и религиозную историю, является частью
цивилизованного мира. Приравнивать наших соотечественников по степени
развития всеобщих моральных традиций к охотничьим племенам Африки или Южной
Америки нет оснований. Хотя, с другой стороны, по некоторым аспектам наши
традиции еще не имеют той степени прочности и всеобщности, как у
западноевропейских народов, что во многом определяет и наши
социалистические
привязанности и наши трудности.
Впрочем, аналогичные проблемы с присяжными возникают и на Западе.
Вспомним, к примеру, уже упоминавшийся суд над черным актером Симпсоном в
США, которого предвзято оправдало черное большинство жюри присяжных. В этом
случае присяжные, конечно, поддались "голосу крови" (кожи), диктующему
прежде всего оправдание "своего" против "чужого". Но, как уже говорилось,
этот печальный прецедент означает только необходимость совершенствования
процедуры отбора присяжных, а не отказ от их суда. При правильном
формировании жюри присяжных в него включаются совершенно разные люди,
принадлежащие к различным слоям и группам. В суде они следуют не своим
семейным и групповым инстинктам, а именно голосу совести, той самой
спонтанно возникшей моральной традиции, о которой говорит Хайек.
В-третьих. Что касается большого количества оправдательных вердиктов,
которые вынесли наши общественные и исследовательские суды присяжных по
делам официально осужденных хозяйственников, то этот факт подтверждает лишь
одно: существовавший в то время письменный уголовный закон противоречил
моральной традиции народа, квалифицируя частное предпринимательство как
хищения и взятки, и был на деле прямым и корыстным исказителем народной
морали - в пользу соцсобственности и тоталитарной власти. Карательный
уголовный закон на деле отражал групповые интересы властных кланов. И
потому
совесть присяжных, следуя давней моральной традиции, закономерно отвергала
его нормы при разборе конкретных уголовных обвинений.
Корыстный обман доверия как ядро предпринимательских
хищений и чиновничьих взяток - главных извращений экономической
свободы
Без сомнения, понятия хищений и взяток связаны с нарушением общемировых
морально-религиозных заповедей. Первое проистекает от библейского "Не
укради!", второе - от столь же древнего запрета подкупать судей и
чиновников, тем самым склонять слуг государства к предательству своих
обязанностей. Столь же давно оба понятия включаются в уголовные
законодательства разных стран.
Сегодня хищение в его разных формах является коренным понятием целого
раздела Уголовного кодекса РФ о преступлениях в экономике, а взятка -
основным понятием другого его раздела о должностных преступлениях. Как в
обычной жизни предпринимательская деятельность тесно связана с жизнью
государственного аппарата, который должен справедливо ее судить и
регулировать, так и экономические преступления во многом переплетены с
преступлениями должностными и способны друг друга усиливать.
Взаимосвязь роста хищений-взяток и гипертрофии властных органов

К сожалению, распространенным заблуждением является мнение о том, что
чем "сильнее и страшнее" будут правовые органы и их репрессии, тем
преступлений будет меньше. Совсем напротив. Снижение роли общественного
мнения приводит к ослаблению общества и раковому перерождению его органов в
сторону смычки с преступностью. Исторический опыт показывает, что болезнь
гипертрофии формального права и государства почти неизбежна в тех странах,
где у граждан и общества нет своих независимых от государства систем
сопротивления всевластию госорганов, а именно - частной собственности,
свободной прессы, авторитетных неправительственных организаций.
К обязанностям последних как раз и относится внимательное отслеживание
всех общественно неоправданных и опасных поползновений госорганов к
разрастанию сферы уголовных репрессий, что ведет к перерождению в
тоталитаризм и прямую уголовщину.
Опыт последних лет показал: государственные юристы проявляют неизбывную
склонность к расширенному толкованию человеческих проступков именно в
качестве уголовно наказуемых хищений и взяток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95