Стала пристанищем неполноценных
изгоев, не сумевших "выйти в люди".
Такие мы стали хозяйничать на нашей планете.
Кто мы такие, если не разбойники в чужом храме? Какие
принципы заложены в нашем сознании, если не считать за принципы
жадность, инстинкты и эмоции? Да и что такое "наше сознание",
если оно не беспорядочный клубок вздора и противоречий, амбиций
и страстей? В чем эволюция человеческого общества, если учесть,
что нравственность осталась неизменной с незапамятных времен,
не считая обнаруженной деградации?
Вы знаете, как бы мы виделись глазами постороннего?
Наполненные животным страхом, так и не избавившиеся от
него за тысячелетия эволюции. И даже наоборот - развившие его,
как абсолютную необходимость.
Страх жизни и страх смерти.
Страх боли и страх отсутствия ее.
Страх тюрьмы и страх свободы.
Страх дела и страх бездействия.
Страх одиночества и страх общества.
Страх парализует наш мозг, уводя его развитие в область
лукавства лжи и придурковатости.
Страх - это единственное, что мы по настоящему ценим,
любим и культивируем. Как зачарованные пытливо всматриваемся в
сцены убийств, катастроф, злодейств. Мы обожаем драмы,
свихнувшись от сладкой причастности к трагедии. Мы блаженны и
спокойны, когда его наблюдаем в других. В страхе мы видим
поруку порядка. Мы обожаем, когда кого-то наказывают.
Мы обожаем щекотящее ощущение страха, мы любим побеждать
его. Мы блаженны только с ним.
Страх - фундамент государства и цемент общественных
связей.
Бесстрашный человек опаснее любого существа и явления.
"Ты боишься смерти? Бога? Напасти? Несчастья?" -
спрашивает один у другого. И только положительный ответ
удовлетворит его. Это не просто вопрос. Это проверка
лояльности. Или оценка духовного родства. Люди только тем
отличаются друг от друга, что одни и те же пугала их пугают по
разному. В зависимости от близости к ним, воображения, жадности
и полученных наказаний.
Мы только и созидаем такое общественное устройство, при
котором бы культура страха успешно б развивалась. И поощрялась
бы наслаждениями. Как эфемерным бегством или искусственным
погружением в него.
Мы постоянно маскируем свои страхи неестественными
демонстративными выходками, пародирующими смелость. Или уходим
от них в себя.
Мы приходим в томление от слов великого мыслителя: Красота
спасет мир. Так и не осознав этих слов. Достоевский изумился бы
воспринятой трактовкой его фразы. Кто объяснит, что речь шла о
духовной красоте, красоте внутреннего мира? О видении
нравственного, гармоничного слияния человека, общества и мира.
При бесконечном отступлении "Я". И уж конечно без всякого
блаженства. Другой красоты не существует. И вовсе не о
чувственном восприятии приятности того, что нам нравится. Не
вкладывал писатель в понятие красоты ни красоту природных
пейзажей, ни красоту женщины, ни красоту изделий! Здесь нет
красоты! Есть ощущение потребительских качеств. Красота
Достоевского - это мука, это страдание, это бездонная мудрость.
Красивое являет себя криком пронзительной боли. Или молчит,
ничем себя не выдавая.
Красота не навязывает себя, не торгует собой и не
заискивает ни перед чем. Она в абсолютной высоте. Она - религия
гармонии.
Абсолютное большинство деятелей публичного искусства
оскорбляют ее, извращая, обезображивая, оглупляя, сделав
красивость доходным ремеслом. Утонченность, обрядив доступной
красоткой, подсовывают, как проститутку за деньги, под
низкопробный вкус. Искусство превратилось в способ ухода в мир
иллюзий.
Редкому художнику доступно видение истинной красоты. А
ценителей ее и того меньше.
Но солнце светит не для тех, кто в нем нуждается.
Мы развиваемся пока "вслепую". Не знаем, да и знать не
желаем, по какому пути и куда ведет нас жизнь, смутно
догадываясь, что ведет к апокалипсису, а пожить хочется весело,
со значением. И в этом почти все, считающие себя "нормальными"
людьми, видят смысл. Вопрос, а почему все, что нам дано и что
вообще происходит, - все именно в этой данности, а не в иной,
утопает в безмятежном: этого знать никому не дано. Мы обречены
знать только то, что необходимо и достаточно.
А что есть наше сознание? Многие полагают, что это сплав
логики, знаний, морали и культуры.
Люди логикой не пользуются, подменив ее интуицией,
подсознательным чутьем. Да и как ею пользоваться, если ее
сформировали опыты и наблюдения в пространстве реальности,
которое едва освещено свечой в полном мраке, искаженное,
неполное, да к тому же - непрерывно меняющееся по неведомым
правилам. Любые наши умозаключения ложны. А когда мы ими
пользуемся, то уподобляемся слепцу, рискнувшему ночью пройти
сквозь зверинец. Логику рождает ощущение стены.
Однако, наш ум для нас - предмет гипертрофированной
гордыни, мешающей нас увидеть в истинном свете. Мы все самые
умные. И очень любимые. Но любим себя не только за ум, мы любим
в основном за исключительность и единственную причастность к
закону высшего смысла. Никак не желаем видеть, что наши наивные
убеждения умостили дорогу к деградации. Маяком служит счастье.
Точные науки нас вводят в тем большее заблуждение, чем
больше претендуют на непогрешимость. Да, мы видим результаты
наук, которые могут засвидетельствовать успешность их методик и
выводов. Однако, не следует этим обольщаться. Мы должны
осознавать, что детище наук - это "всеразрушитель" в зародыше.
Практика использования опыта прошлого для улучшения, точнее -
искажения будущего, фатально недоступного нам для знания, и
летящего к ведомой только ему цели с невероятным ускорением с
немыслимыми трансформациями, грозит всем нам вылетом из той
ниши устойчивости, к которой человечество приспособилось и
опасно развлекается глупостями, что приведет к всеобщему
коллапсу. Природа изобрела, используя нас, сдвоенный процесс, в
лаборатории которого созидаются химеры. Они и есть не побочный,
а главный продукт наук, который мы пока едва осознаем. Вирусы,
психические перекосы, мутанты - вот их малый перечень.
Приближается время, когда цель выйдет из поля нашего понимания
ее. И обернется против нас.
Наука зашла в тупик в материалистическом мировоззрении.
Чем дальше она будет держаться за него, тем более
продемонстрирует свою беспомощность. Ее догмы, постулаты и
законы становятся не только условными, но и опасными. Изучая
свершившиеся события, она не может понять, почему они
свершаются снова, и, не поняв этого, делает нас заложниками
своих неполноценных выводов, навязывая свои рекомендации,
последствия которых никто не может предвидеть. А предвидение
могло бы подсказать, что человечество так движется к
самоуничтожению.
Для осознания своей нарастающей опасности наука должна
понять, что любое повторение несет развитие принципиально
нового направления природной Сути. Только в качествах и
размерах, не воспринимаемых никакими приборами. Потому что
приборы делаются тогда, когда они для этой цели уже непригодны.
Голова "зверя", на "хвосте" которого сидим мы, вне досягаемости
наших возможностей не только по управлению ею, но и по
представлению, что она такое, где и куда она. И по
представлению, на чем мы, собственно, сидим. Мы не знаем, на
каком свете находимся.
Но мы не отказываемся от удовольствия делать новые
открытия, лицемерно объявляя их дорогой к будущему счастью,
когда мы все знаем, что никакое открытие не сделало
человечество более счастливым, чем было прежде, а наоборот,
сделало рабами и заложниками прогресса, ставшего жить по своим,
а не по нашим, законам. И основной из этих законов -
истребление сопротивляющихся свободолюбцев и организация таких
взаимоотношений между людьми, при которых за металл или за
нефть они станут убивать друг друга. Техника из помощника
превратилась в хозяина, видоизменяя своего недавнего родителя
до состояния нежного специальноориентированного идиота,
получающего за отупение свое и верное служение всевозможные
удовольствия. Здесь следует сделать обобщение. Под техникой
надо понимать все достижения разума человека в области
повышения уровня жизни. Вопрос о том, а был ли у человечества
иной путь развития, правомерен и на него следует ответить
отрицательно. Нет, не было, потому что, если бы он был, он был
бы использован. Природа ведет нас по самому оптимальному пути,
вне зависимости от того, что мы думаем по этому поводу. Куда?
Мы не знаем. Однако, есть предположение, что с развитием
разума, мы все более вмешиваемся в предначертанный замысел. Не
понимая ни его, ни роли разума. И путь, выбираемый нами, -
всегда самый отвратительный.
Мы живем тем, что разрушаем то, что создано природой. Даже
когда что-то создаем. Да и создаем для этой же цели. Это
условие нашего существования.
Разрушаем природные кладовые ископаемых и ресурсов,
истребляем животный и растительный мир, загрязняем моря, озера,
реки, разрушаем почву, травим атмосферу, сводим с ума ноосферу.
Находим и уничтожаем все, что может поддержать нашу жизнь. Мы -
раковая опухоль земного шара. Мы будем жить, изменяя формы
нашей жизни, подгоняя их под выживание в бульоне обломков и
отходов, пока хоть что-то найдется неразрушенное. Начиная от
структур и форм, перейдя к молекулярным соединениям, и кончая
строением атома.
Агонизирующая Земля бессильно сражается со свалившемся
неведомо откуда наваждением, но с цепкостью заполученного
штамма ей не справиться. Она обречена. Что, если он взращен в
некой лаборатории Вселенной, где учтены все возможности такого
нежного организма, как Земля?
Далее этот вирус может только перекинуться на другие
планеты. Если и они ему будут посильны, он уничтожит и их.
Остается только ждать, когда величественная Вселенная выйдет из
оцепенения, и уничтожит нас до этого. Болезненная ясность
конкретности нашего бытия мне подсказывает о близости
сжимающегося круга обреченности.
Философ замолчал и в зале воцарилась гнетущая тишина.
Мне подумалось, что мы сами и люди нам симпатичны или нет
в зависимости от того, какие правила навязал нам кукольный
театр сегодняшнего дня. Мы самодостаточны в этом театре только
приняв их условности, как абсолютную ценность. В отрыве от него
ничего не можем понять, не имеем опоры и, будучи лишеные правил
мировоззрения, без них мгновенно теряемся.
Философ о чем-то подумал и, неподвижно глядя на свечу,
заключил:
- Мы чего-то не понимаем. Не может бред торжествовать. И
ничего не поймем, пока не выберемся из плоскости наших
рассуждений. Мы замкнули круг отношений материализма и
идеализма. И ничего не вынесли из него. Нам следует подняться
над ним. Понять, как появились они, эти два непримиримых воина?
Почему они появились? Для чего? Что же их свело воедино? Мы
подошли к своему пределу. Все.
Нависла безысходность.
ВЕЛИКИЙ СИНКЛИТ. АКТ ПЕРВЫЙ. Мироздание.
- Дайте мне, Ваша Честь, Вашу руку. А вот Вам моя.
Смотрите, хотя они соединились, я не получил Вашу, так как свою
доверил Вам. И нет у меня ничего. Так и у Вас. Не правда ль?
Так убедительно не то, что глаз покажет, а то, что разум
говорит.
Я не поверил своим глазам! Это говорил неведомо откуда
взявшейся Блаженный! Он стоял в белом халате и даже светился
белым светом. Я пружиной подскочил к нему, разбросав бумаги.
- Это Доктор, - заорал я. И обнял его. Он, узнав меня,
ответил объятием. - Вот, - сбиваясь, зашептал я, - это то, что
ты искал. - И вытащил из кармана вспыхнувший ослепительным
изумрудным светом маленький огонек.
Зал был поражен.
Медленно Блаженный взял его: "Философский камень!" -
говорили его губы! Поднес к лицу. Мне показалось, что все
исчезло в этом мире. Остались только он и лежащий на его ладони
жаркий огонек.
Завороженно глядя на него, он начал свою речь. А я
бросился ее записывать.
Вначале не было ничего. И в этом была Суть. Не было ни
тверди, ни пустоты, ни времени. Суть покоилась в бездне
пространства Абсолютного Абсурда. Она не знала, что она есть.
Суть была вечной, бесконечной, неизменной и безначальной. Ее
вечный покой был наполнен тревожным ожиданием в оцепенении.
Ожиданием возможности творить.
Позже Суть будет названа Богом или Иеговой. "Я есмь
Сущий" - назовет себя Суть Моисею.
Из бездонных глубин Абсурда, затерянных в царстве
Абсолютного Ада и Ужаса, из Тартара мчался Импульс чудовищной
Силы, Гордыни, Воли, Бешенства и самопожирающей Страсти. Ад
исторгнул свою пронзительную боль. И Ужас Разрушительного
Начала, замкнутого самого на себя. Он летел с воплем, словно
вырвавшийся узник из чудовищного плена, или безумный изгой с
клеймом Абсолютной Несвободы, известным, как любая неотвязная и
мучительная боль. Мчался огненным вихрем, рваным семиголовым
Змеем, кружась, и иступленно, в непостижимой страсти,
пытающимся сожрать себя в непосильной обреченности своего
существования. И от этого, как в мистическом ритуальном танце,
изворачиваясь, и гоняясь за своим хвостом, рвал свое тело на
куски и глотал их с лютой ненавистью за то, что существует. Но
эта пища восстанавливала его снова и снова, наполняя яростью
прежней силы.
Он цепенел и колотился, рассыпался в мириады демонов и
собирался вновь. Безумный вой уносился в поисках несуществующих
границ.
Бесконечное страдание летело по пространству, нигде не
находя облегчения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22