она показывает, как представляется человеку его собственная мысль. Этим только можно объяснить, почему в одном и том же языке может быть много слов для обозначения одного и того же предмета и, наоборот, одно слово, совершенно согласно с требованиями языка, может обозначать предметы разнородные" (Потебня А.А. Слово и миф. - М., 1989. С.98).
"Внутренняя форма есть тоже центр образа, один из его признаков, преобладающий над всеми остальными" (Там же. С.130).
"Кажется, что символизм звука застает готовым не только звук, но и слово с его внутренней формой, и для самого образования слова был не нужен. Он мог быть причиной преобразования звуков в готовых уже словах" (Там же. С.105).
"Слово, взятое в целом, как совокупность внутренней формы и звука, есть прежде всего средство понимать говорящего, апперципировать содержание его мысли" (Там же. С.123).
"Слово есть настолько средство понимать другого, насколько оно средство понимать самого себя" (Там же. С.127).
предыстория семиотики в России 18
"Язык есть средство понимать самого себя" (Там же. С.133).
"Слово как сущность вещи в молитве и заклятии получает власть над природой. Сила слова не представлялась следствием ни нравственной силы говорящего (это предполагало бы отделение слова от мысли, а отделения этого не было), ни сопровождающих его обрядов. Самостоятельность слова видна уже в том, что как бы ни могущественны были порывы молящегося, он должен знать, какое именно слово следует ему употребить, чтобы произвести желаемое. Таинственная связь слова с сущностью предмета не ограничивается одними священными словами заговоров: она остается при словах и в обыкновенной речи" (Там же. С.159).
"Искусство есть язык художника, и как посредством слова нельзя передать другому своей мысли, а можно только пробудить в нем его собственную, так нельзя ее сообщить и в произведении искусства; поэтому содержание этого последнего (когда оно окончено) развивается уже не в художнике, а в понимающих. Слушающий может гораздо лучше говорящего понимать, что скрыто за словом, и читатель может лучше самого поэта постигать идею его произведения. Сущность, сила такого произведения не в том, что разумел под ним автор, а в том, как оно действует на читателя или зрителя, следовательно, в неисчерпаемом возможном его содержании. Это содержание, проецируемое нами, то есть влагаемое в самое произведение, действительно условлено его внутренней формой, но могло вовсе не входить в расчеты художника, который творит, удовлетворяя временным, нередко весьма узким потребностям своей жизни" (Там же. С.167).
"Язык представляет множество доказательств, что такие явления, которые, по-видимому, могли бы быть непосредственно созданы и выражены словом, на самом деле предполагают продолжительное подготовление мысли, оказываются только последней в ряду многих предшествующих, уже забытых инстанций" (Там же. С.195).
"Слово для самого говорящего есть средство объективировать свою мысль. Это не значит, чтобы слово было средством выражать уже готовую мысль, ибо если бы мысль уже раз была готова, то зачем ее объективировать" (Там же. С.213).
"Говоря словами Гумбольдта, всякое понимание есть вместе непонимание, всякое согласие в мыслях -- вместе несо
теоретический компонент 19
гласие. Когда я говорю, а меня понимают, то я не перекладываю целиком мысли из своей головы в другую, -- подобно тому, как пламя свечи не дробится, когда я от него зажигаю другую свечу" (Там же. С.226).
"Поэзия и проза представляют только усложнение явлений, наблюдаемых в отдельном слове" (Там же. С.233).
"В мифе образ и значение различны, иносказательность образа существует, но самим субъектом не создается, образ целиком (не разлагаясь) переносится в значение. Иначе:
миф есть словесное выражение такого объяснения (апперцепции), при котором объясняющему образу, имеющему только субъективное значение, приписывается объективность, действительное бытие в объясняемом" (Там же. С.259).
"Язык есть главное и первообразное орудие мифического мышления. Но немыслимо орудие, которое своими свойствами не определяло бы свойств деятельности, производимой при его посредстве: то, что мы делаем, зависит от того, чем мы делаем: иначе пишут пером, а иначе углем, кистью и т.д. Стало быть, влияние языка на мифы бесспорно" (Там же. С.261).
И несколько цитат из "Из лекций по теории словесности", поскольку эта книга не вошла в вышеуказанное издание:
"Поговорка есть элемент басни или пословицы, частью происшедшей из пословицы и басни, как остаток, сгущение их, частью недоразвившийся до нее" (Потебня А.А. Из лекций по теории словесности. -- Харьков, 1930. С.97).
"Вне слова и до слова существует мысль; слово только обозначает известное течение в развитии мысли" (Там же. С.108).
"В понимающем происходит нечто по процессу, т.е. по ходу, а не по результату, сходное с тем, что происходит в самом говорящем" (Там же. С. 109).
"Говорить значит не передавать свою мысль другому, а только возбуждать в другом его собственные мысли" (Там же.С.111).
Чем больше мы вчитываемся в то, что предлагается А.А.Потебней, тем больше убеждаемся в стройности выдвигаемых положений. И уже с точки зрения дня сегодняшнего видим, как те или иные его элементы получают дальнейшее развитие. А.А.Потебня даже формулировал для себя четкую задачу. Он писал: "практическое значение теоретического языкознания должно состоять в том, чтобы сообщить челове
предыстория семиотики в России 20
ку убеждение в субъективном содержании слова и уменье выделить этот элемент из объективного сочетания мысли и слова" (Потебня АЛ. Слово и миф. С.206).
Как и А.Н. Веселовский, А.А.Потебня уделял больше внимания материалу фольклорному, но одновременно именно он ставит перед собой задачу раскрыть, как протекают процессы коммуникации. В этот период филология плодотворно сочетала в себе и языкознание, и литературоведение, что достаточно ярко воплотилось в фигуре А.Потебни.
* * *
Какие же общие выводы мы можем сделать? Что позволило нам внести эти три имени в список предшественников семиотики в России в XIX веке? Сразу же следует подчеркнуть, что этот список может быть продолжен. В нем следует упомянуть Ф.Ф. Зелинского, И.А.Бодуэна де Куртенэ, Ф.Ф.Фортунатова. То есть уже наличествует достаточно общая тенденция, и нам следует ее более четко сформулировать.
Во-первых, это сильная теоретичность обобщения, больший отрыв от материала, чем это происходит в обычной работе. Еще нет пресловутого переноса методов и анализов на совершенно иной материал, как это имеет место в семиотике в 60-е годы, когда усиленному изучению могло подвергнуться все: мода, карточная игра, пища и т.п. Тогда И.Рввзин иронично определил объект семиотики как то, что можно изучать методами лингвистики. Но метод уже достаточно четко отрывается от материала, он готов к подобному переносу, просто еще нет соответствующей традиции. Мы видим, что хорошая теоретичность вырывает данную теорию из данного материала, распространяя ее на иные области.
Во-вторых, теоретичность задает гораздо большую системность, структурность. Особенно ярко это видно на примере Н.В.Крушевского. Хорошая модель не только позволяет описывать другой материал, но и преобразует упорядоченность основного материала. Он предстает теперь перед исследователем в иной, структурной своей ипостаси.
В-третьих, хотя это общая характеристика вообще психологизма того периода, данные три имени не замыкаются в чисто вербальном материале, они все время пытаются нащупать, говоря современным языком, когнитивные параллели. Именно в когнитивных механизмах они видят решение всех проблем.
теоретический компонент 21
Таким образом, число предшественников семиотических идей отнюдь не замыкается этими именами, но они наиболее ярко задают теоретичность своих подходов, которая позволяет вычленить новый инструментарий и применить его на новом материале. Именно здесь заданы два основных параметра, предопределившие ряд последующих подходов: четкость отработки лингвистического инструментария и внимание к художественному тексту как основному объекту семиотического подхода. В нашем случае эти два параметра как бы распределены между разными людьми, в дальнейшем они совместятся, и эта "искра" и задаст тот вид семиотики, к которому мы привыкли в ее современном варианте.
1.3. СИСТЕМНЫЙ КОМПОНЕНТ
Начало XX века было периодом очень сильной системной тенденции, когда накопленные и часто разнородные факты начали складываться исследователями в системные образования нового порядка. В связи с этим постепенно менялись представления о науке. Эта тенденция общего порядка получила свое развитие и в России. Приведем некоторые характерные рассуждения ведущих в то время ученых. К примеру, о первом из них теперь известно следующее мнение М. Бахтина: "Я помню я сам туда ходил и все ходили на лекции профессора Петражицкого, юриста Петражицкого. Нужно сказать, слушать его было трудно, потому что у него был чрезвычайно сильный польский акцент. И вообще он не был оратором. Но его лекции были в высшей степени интересны. Он был человек философски образованный. Он пытался вообще к праву подойти с новых философских позиций. Это было очень интересно" (Беседы В.Д.Дувакина с М.М.Бахтиным. М., 1996. С.69). Вероятно, именно университетская среда составляла тот своеобразный тигель, где зарождались новые направления. Это происходило, с одной стороны, из-за большей динамичности устной коммуникации, с другой -- из-за более сильной ориентации на новое молодого поколения, которое и было аудиторией этого типа коммуникации.
Л.И.Петражицкий: "Известно, какую роль в истории естественных наук играл переход от более или менее несущественных и случайных признаков изучаемых категорий явлений, например, животных и растительных организмов как
предыстория семиотики в России 22
исходных объяснительных и классификационных точек, к существенным (Линней). Сколь различный вид получает социология, смотря по тому из какого понятия общества исходит данная система" (Петражицкий А.И. Очерки философии права. СПб., 1900. - Вып.1. С.3-4).
Л.И.Петражицкий: "Теоретическое знание вообще отнюдь не есть какая-то копия или протокол действительности и содержит в себе принципиально отличное от того, что могло бы быть констатировано путем наблюдения. (...) Все-таки каждая теория, как таковая, содержала бы в себе нечто принципиально отличное от того, что может быть констатировано путем наблюдения; ибо теория -- классовые суждения, т.е. они содержат утверждения не о тех объектах, которые существовали или существуют и случайно были подвергнуты наблюдению, а о классах, т.е. о чем-то принципиально бесконечно большем, чем то, что могло быть подвергнуто наблюдению, хотя бы таких наблюдений были сделаны миллионы" (Петражицкий А.И, Введение в изучение права и нравственности. Основы эмоциональной психологии. СПб., 1908. С.99).
А.А.Чупров: "Наука номографическая стремится схватить то, что есть в явлениях вечного. Наука идиографическая улавливает то, что есть в них преходящего -- их конкретный облик в условиях обстановки их времени и места" (Чупров А.А. Очерки по теории статистики. СПб., 1909. С.82).
А.А.Чупров: "Не переход от единичного случая ко многим дает скачок в сферу номографии, а переход к неопределенно многим случаям" (Там же. С.85).
Л.С.Берг: "Наука полезна прежде всего вовсе не содержанием тех фактов, которые она трактует, а своим методом, т.е. тем способом, каким она классифицирует факты" (Берг А.С. Наука. Ее содержание, смысл и классификация. -- Петербург, 1922. С.53).
С.Л.Франк: "Обществоведение отличается той методологической особенностью, что в нем субъект знания в известном отношении совпадает с его объектом. Исследователь муравейника не есть сам участник муравейника, бактериолог принадлежит к другой группе явлений, чем изучаемый им мир микроорганизмов, обществовед же есть сам -- сознательно или бессознательно -- гражданин, т.е. участник изучаемого им общества" (Франк С.Л. Очерк методологии общественных наук. -- М., 1922. С.36).
системный компонент 23
Следует подчеркнуть, что в разные периоды истории мы имеем различные те или иные "модные" направления. В 60-е годы этого века, например, мы делились на "физиков" и "лириков" с преобладанием первых над последними. В начале XX века такой модной наукой, нам представляется, была юриспруденция. Потом, за время советской власти, она ушла в загон и выправилась лишь в самое последнее время. Но в начале века именно она привлекала наиболее талантливую в научном отношении молодежь. Поэтому тексты этого направления наиболее характерны. Если взять для примера "Общее конституционное право" профессора М.М.Ковалевского, изданное студентами по его лекциям в Санкт-Петербургском университете и политехникуме, то даже на сегодняшний взгляд поражает проступающая сквозь бесконечный ряд примеров разных времен и народов система конституционного права. Здесь и разделение властей, и система противовесов к каждой из властей, парность партий, роль единогласия, возрастание личных прав по мере развития государства. И все излагается ярким афористичным языком. Теоретический, системный порядок, как мы видим, стал преобладающим типом научных рассуждений.
Время создания систем отразил в своих воспоминаниях и Р.О Якобсон: "в 1929 году Богатырев прочел нам яркий доклад о сюжетной классификации сказок и анекдотов о дураках. Кажется, во вторую категорию его схемы попали дураки, делавшие разумные вещи, но в неурочный момент: например, встречавшие свадьбу возгласом "Вечная память", а похороны пожеланием -- "Носить вам, не переносить". В этой связи докладчик шутливо назвал Евгения Онегина дураком второй категории" (Якобсон Р., Поморска К. Беседы. -- Иерусалим, 1982. С.14).
Однако был в этот период системщик, который поднялся на порядок выше и занялся созданием системы всех систем, получившей у него название "Тектологии". Это Александр Александрович Богданов (Малиновский) (1873-1928).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52