Но, поскольку мы вынуждены быть в обществе друг друга, мне ничего другого не остается, как придерживать язык.
– Значит, ты был не прав?
– Да. Я теперь понимаю, что у тебя не было иного выбора, кроме как идти к королю. Моему отцу следовало бы отправиться с тобой, но я могу только поблагодарить тебя за то, что ты не попросила его об этом. Он был нездоров, я знаю. В любом случае мои слова и тон были недопустимы. Я ужасно устал и вышел из себя, вот и напал на тебя.
После этого наступило долгое молчание. Рианнон отошла от дерева, бесцельно расхаживая взад и вперед. Саймон не последовал за ней, лишь поворачивал голову, чтобы не выпускать ее из виду. Лошади, привязанные к низкой ветке дерева, жевали листья с кустов и тонкие стебельки травы, которая росла повсюду, куда проникал солнечный свет. Наконец Рианнон вернулась и вновь заняла свое место на бревне.
– Не вся вина лежит на тебе, – спокойно призналась она.
– Давно бы так, – столь же спокойно ответил Саймон. – Ведь невозможно спорить с каменной стеной. Но первоначальная вина все-таки на мне, я и должен нести бремя. Но оно будет слаще и легче, если ты, Рианнон, готова разделить его со мной.
– Вину – да. Но не жизнь.
Это было сказано мягко, с сожалением. Из горла Саймона вырвался выдох, словно его пырнули ножом, и он не мог произнести ни слова в течение нескольких минут, лишь пристально смотрел в глаза Рианнон. Наконец он отвел взгляд.
– Это кажется слишком суровым наказанием за несколько поспешных необдуманных слов.
Она встала и взяла его руку в свои ладони.
– Ты же знаешь, Саймон, что я имела в виду совсем не то. Я наговорила не меньше поспешных и необдуманных слов. Я знала, что ты был утомлен, и стоило мне попридержать язык, гроза прошла бы стороной. Я уже сказала, что виновна не меньше тебя. Мне также очень жаль, что я причинила тебе боль, но я только пытаюсь разобраться, чтобы избавить нас от еще худшего в будущем. Дорогой Саймон, к такому решению меня привело вовсе не то, что ты наговорил мне или я наговорила тебе, а то самое, что заставило меня отвечать тебе с такой злостью, когда никаких причин для этого не было.
– Рианнон, если ты думаешь, что люди, которые любят друг друга, никогда не ссорятся, то ты действительно невинное дитя. Роузлинд, как ты знаешь, – крепкий замок, но бывали времена, когда я думал, что стены его вот-вот рухнут от грохота голосов моих родителей. Но ты же не можешь не видеть, как они любят друг друга.
– Ты не слушаешь меня. Не ссора меня расстроила, а то, что я чувствовала перед ней. На кого ты вчера охотился, Саймон?
Саймон в крайнем изумлении взглянул на нее, но, чтобы не рассердить ее снова, ответил просто:
– На оленя. Мы упустили двоих, прежде чем удача улыбнулась нам. Я никакими силами не мог уговорить этих идиотов отказаться от затеи поохотиться. А потом…
– Я уверена, что это была самка.
– В такую пору года нет ничего зазорного охотиться на самок, – произнес Саймон, продолжая недоумевать. – У тебя есть какие-то особые возражения против этого, любовь моя? Если ты хочешь, я готов поклясться, что впредь буду считать оленей священными животными.
– Двуногая самка, Саймон, – с ударением произнесла Рианнон, горько скривив рот.
Саймон уставился на нее с приоткрытым ртом, из которого уже были готовы вырваться неуместные слова. Но он лишь рассмеялся.
– Как тебе только могло присниться такое? Я же был с тобой в предыдущую ночь. Даже если бы я испытывал подобное желание, то, уверяю тебя, это полная нелепица, я ведь не сатир. Ты действительно плохо думаешь обо мне, коли полагаешь, что я не мог бы справиться с собой на такое короткое время.
– Я не думаю плохо о тебе. Умом я понимаю каждое слово из тех, что ты только что сказал, и знаю, что все это правда. Тем не менее, Саймон, я так невыносимо страдала, словно ты в самом деле предал меня.
– Но, Рианнон…
– Я не могу вынести этого, Саймон. Не могу! Я освобождаю тебя от твоей клятвы. Я не хочу больше знать или беспокоиться…
– Ты не можешь освободить меня от моей клятвы. Если ты хочешь отказаться от своей, тут я ничем не могу помешать… Но если ты моя, то все должно быть честно. А если я не могу обладать тобой, то приму на себя обет безбрачия, как священник, пока не стану слишком старым, чтобы беспокоиться об этом, но другую женщину не возьму.
– Послушай меня, будь умницей, – взмолилась Рианнон. – Неужели ты не видишь, как ты жесток? Я ни в чем не виню тебя. Я знаю, что ты был честен. Это мой мозг, мое сердце изменили мне. Если я все-таки протяну руки и вцеплюсь в тебя и стану удерживать при себе, то мои страхи и моя ревность, неважно, обоснованные или нет, убьют меня!
Саймон продолжал смотреть на нее, а потом обнял и привлек к себе.
– Что ты хочешь, чтобы я сделал, Рианнон? Я люблю тебя. Я не могу принудить тебя взять меня, но я не откажусь от тебя из-за какого-то каприза ревности. Я не смог бы, даже если бы хотел. Мне не нужна никакая другая женщина.
– Сейчас. Но если ты выбросишь меня из головы, у тебя впереди много лет…
Он рассмеялся.
– Я вполне могу умереть через несколько недель в первом же бою. Мне кажется нелепостью заглядывать на годы вперед.
Рианнон сидела в его объятиях неподвижно, как имитирующий смерть заяц, но изнутри ее бил озноб. Саймон может умереть? Как он смеет говорить о собственной смерти с такой безмятежностью? Саймон боковым зрением заметил, что со щек Рианнон будто смыло румянец – еще одно подтверждение – если в нем была необходимость! – ее любви к нему. Он в самом деле не знал, что делать дальше.
Она вдруг высвободилась из его объятий и побежала прочь. Увидев, что она ускользает из поля зрения, Саймон отвязал лошадей и последовал за ней. Он действительно беспокоился. Это бегство отражало внутреннее смятение, которое испытывала Рианнон. Оглянувшись в прошлое, он вспомнил, что она всегда так делала. В Дайнас-Эмрисе, когда она впервые поняла, что начинает любить его, она тоже убежала. И потом, в Абере, она попыталась укрыться в объятиях другого мужчины, лишь бы избавиться от него.
Как далеко она убежит на этот раз – не в лес, конечно, но в своих мыслях? Как он сможет снова поймать ее? Нет, на это ответ он знал. Существовала масса ловушек, в какие можно поймать влюбленную женщину, чтобы доказать ей, что она любима, но это было последнее, в чем он нуждался. Рианнон попалась бы в ловушку довольно легко, потому что она любила его, но она вырвалась бы, подобно лисе, которая отгрызает собственную лапу, чтобы высвободиться из капкана.
Впервые в жизни Саймон оказался в искреннем и глубоком недоумении, не зная, как справиться с женщиной. Когда Рианнон отвергла его в первый раз, он был обижен и зол, но знал, как покорить ее сердце, по крайней мере так ему казалось. Теперь он растерялся и не понимал, к кому обратиться за помощью. Даже Киква не смогла бы гарантировать ему будущее, а просить священника уговорить Рианнон довериться всеобъемлющей милости Христа и Божьей Матери не имело смысла. Рианнон ходила к мессе и исповедовала христианство, но продолжала клясться именами Ану и Дану. Темные беспощадные божества сумрачного прошлого продолжали крепко удерживать ее.
Рианнон бежала, пока хватало сил, потом остановилась перевести дух. Пока она бежала, на душе у нее было легко, а сознание полностью отдавалось движению. Однако когда тело ее остановилось, мозг заработал снова. Слезы наполнили глаза, но так и не пролились – невозможно вечно убегать от себя самой.
Саймон ожидал ее на почтительном расстоянии, не навязываясь и не приближаясь. Это было наиболее правильное решение и уже поэтому самое плохое. Рианнон начинала испытывать к нему почти ненависть за его деликатность и понимание. Лучше бы он рассердился, лучше бы он был назойливым, чтобы она могла назвать его грубым и бессердечным, лучше бы он, не отрываясь, смотрел на нее в молчаливом страдании, чтобы она могла сказать себе, что он притворяется, требуя к себе внимания. На его лице не было видно ни жалости к себе, ни решимости, которые часто появлялись, когда она отказывала ему в прошлом. Его лицо едва ли можно было назвать печальным – оно казалось скорее задумчивым или смущенным.
Рианнон жаждала вернуться домой, на свободу, которая, как ей думалось, вернула бы покой ее душе, но она понимала, что не может покинуть Англию, пока не встретится хотя бы еще раз с королем. Ей необходимо каким-то образом донести до него идею, основу которой, как ей казалось, она уже заложила: что ей понравилась выраженная королем оценка ее искусства, и она будет петь для него, невзирая ни на какую враждебность, которая может существовать между ним и ее отцом, до тех пор, пока она вольна приезжать и уезжать. А пока эта ее цель не достигнута, она не может даже разорвать помолвку с Саймоном.
Напряженная и холодная, она наконец поднялась и подошла к Саймону, который тоже встал.
– Мы должны как-то договориться, Саймон.
За минувший час с лишним, пока Рианнон боролась со своим страхом и совестью, Саймон тоже успел подумать о многом. Когда ему удалось подавить в душе приступ обиды и жалости к себе, ему пришло в голову, что все это дело – скорее поднятая брошенной палкой рябь в маленьком пруду, чем морской шторм. Рианнон за очень короткое время пришлось пережить слишком много новых и необычных для нее впечатлений. Она не привыкла видеть вокруг себя столько незнакомых людей, восхищающихся ею и угрожающих ей, непривычны ей были и ее новые обязанности, к которым она была не готова и к которым испытывала отвращение, не привыкла она и к требованиям большой семьи, где все ее любят, но тянут в разные стороны. И самое главное, она наверняка растерялась в обстановке постоянной занятости и шумной суеты, не дававшей ни минуты покоя.
Перечисляя для себя навалившиеся на Рианнон трудности, Саймон понемногу веселел. Возможно, она просто испугалась, хоть и пыталась сдерживать себя. Возможно, период лондонского затишья вдали от семейных и придворных дел принесет ей облегчение. Но потом наступит новый ужасный период, когда Генрих прибудет в Вестминстер. Было бы лучше не взваливать на нее новое бремя, думал Саймон, когда ей и без того приходится нести на плечах такой груз. Он может подождать. Когда она вернется в Ангарад-Холл и обретет покой, сбросив с себя всю эту тяжесть, может быть, она перестанет бояться любви.
Поэтому он оказался лучше подготовлен к ее предложению о перемирии, чем большинство любовников на его месте.
– Я не стану докучать тебе, – уверил он ее, – но не освобожу тебя от данной мне клятвы.
– Мне это и не нужно. Помолвка должна оставаться в силе, пока мне приходится иметь дело с Генрихом, но тебе следует понимать, что потом для меня она уже ничего не будет значить. Я не выйду за тебя замуж, Саймон, и больше не настаиваю, чтобы ты сохранял мне верность. Ты свободен иметь дела с любой женщиной, какую пожелаешь.
– Эта свобода бесполезна, и ты не можешь предоставить ее мне. Я привязан к тебе не одной только клятвой. Я и дал тебе клятву именно потому, что был уже связан. Но я уже не раз говорил, что ни к чему принуждать тебя не стану. Чего ты еще ожидаешь от меня?
– Не знаю, – раздраженно призналась Рианнон. – В тебе есть что-то такое, что постоянно тревожит меня и шепчет «люблю», даже когда ты занят совершенно посторонними вещами в противоположном конце комнаты.
Несмотря на все беспокойство, Саймон не смог удержаться от смеха.
– Мое знаменитое обаяние! Клянусь, что я делаю это неумышленно, по крайней мере по отношению к тебе.
– Тогда, полагаю, будет лучше, если мы будем пореже находиться рядом.
Саймон посмотрел на Рианнон. Ему с трудом удалось подавить новую вспышку боли и примириться с ней.
– Нам придется жить в Лондоне в одном доме, – примирительно сказал он, – по крайней мере пока не прибудет остальное наше семейство, но мы могли бы выезжать порознь. Пока двор не приедет, ты будешь в полной безопасности с небольшой охраной. Мне не понадобится сопровождать тебя на рынки или в иные места развлечения, какие ты выберешь.
– А ты что будешь делать?
Вопрос понравился Саймону. Он опасался, что она постарается вообще забыть о его существовании.
– Я придумаю занятие для себя. У меня там полно друзей, которых я давно не видел, – мужчин.
Она кивнула и дала понять, что хочет сесть на лошадь. Они неторопливо двинулись в обратный путь к Оксфорду, и Рианнон обнаружила, что ей стало намного лучше: сыграли свою роль договоренность, к которой они пришли, и ее вера, что, вернувшись домой, она сумеет излечиться от любви, но сильное, хотя и неосознанное, влияние оказало на нее и улучшившееся настроение Саймона. Рианнон беспечно спросила у Саймона название реки, которая лениво текла внизу. Он ответил, и к дому они подъезжали уже в заметно улучшившемся настроении.
Элинор почуяла, что что-то не так, но ничего не сказала. Рианнон оставалась для нее загадкой. Она была как дикая лань, приблудившаяся к гурту домашних овец. Наблюдать за ней было одно удовольствие, но пытаться пасти ее казалось немыслимой задачей.
Кроме того, у Элинор не было времени хорошенько подумать о Саймоне и Рианнон. Когда Джеффри вернулся от короля, дома он нашел еще больше новостей, чем принес сам. Гонец Ричарда прибыл в Оксфорд в сопровождении небольшого отряда, обеспечивавшего его безопасность в неспокойной провинции, и один из воинов этого отряда отклонился в сторону, чтобы доставить Иэну письмо от Уолтера. Все затаили дыхание, когда Иэн прочел вслух о том, какой тонкой оказалась грань, отделявшая их от катастрофы.
«По милости Божьей, – писал Уолтер, – на пути в Уэльс я избрал дорогу на Вудсток, а не на Берфорд. Менее чем в полумиле от города я встретил Пемброка, который, совершенно ничего не подозревая, следовал навстречу в сопровождении всего лишь десятка воинов и двух оруженосцев. Таким образом, только счастливая случайность, что я несколько миль проехал по одной дороге, а не по другой, спасла все наше предприятие».
– Не могу поверить, что это всего лишь случайность, – выдохнула Джиллиан. – Наверняка Бог помогает нам в нашем деле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54