Старушка сказала:
– В Мизене вашему возчику хорошо заплатят.
– У нас и сомнений в том нет, – заторопилась хозяйка дома, – сразу видно, что вы – дама основательная и со средствами. Нас только то удивило, что подобная дама оказалась в затруднительном положении.
– С дамами такое происходит сплошь и рядом, – фыркнула старушка.
– Да, но не в вашем же возрасте! – выпалила любопытная женщина.
– В любом возрасте, – отрезала ее собеседница и замолчала.
Парню с телегой тем временем давались последние наставления:
– Смотри во все глаза, слушай во все уши, Все запомни – потом мне расскажешь.
– Да понял уж, понял, – бурчал парень, которому совершенно не хотелось тащиться до Мизены в компании с какой-то полоумной старухой.
– По дороге спросишь – куда ехать, – продолжала мать.
– Да соображу как-нибудь, – отзывался сын.
Впоследствии обеим достопочтенным хозяйкам сильно попало от их мужей и прочих мужчин городка за то, что они отправили непонятную старушку в путешествие, не показав ее прежде городским властям и даже толком ничего о ней не разузнав. И ни одна, ни другая так и не смогли объяснить, почему повиновались этой старушенции так слепо и без возражений.
А как бы у них получилось противиться ее приказаниям, если она даже бывшим сержантом армии Ларренса помыкала? Только Фейнне и могла ей приказывать, но Фейине была далеко, бедная голубка, и старушка-няня понятия не имела, где ее искать.
Глава двадцать первая
ЧЕРНЫЕ РОЗЫ
Ренье несказанно удивил дядюшку, когда вытащил из сундучка расчетные таблицы и пишущие принадлежности и уселся за стол.
– Что это с тобой? – вопросил Адобекк.
– Решил применить на деле то, чему меня обучали в Академии, – пояснил Ренье.
– В первый раз слышу, чтобы то, чему обучают в Академии, можно было применять на деле, – фыркнул Адобекк. – Насколько я успел понять, Академия – храм чистейшей науки. Таковая ненавидит марать себя о реальную жизнь.
– Придется ей немного испачкаться, – вздохнул Ренье. – Жизнь чересчур упростилась, следует внести в нее струю академической сложности.
– Яснее, – потребовал Адобекк.
– О Тандернаке теперь известно все, – сообщил Ренье.
– Для меня ничто из того, что ты скажешь, не будет новостью! – сказал королевский конюший.
– Да, но... у меня есть свидетель. Дядя! Тандернак пытался украсть собственность королевского двора. В дополнение ко всему он еще и вор.
– Подробнее.
– Ладно... Он заманил к себе королевскую белошвейку и попытался сделать из нее свою... работницу.
– Да, это кража, – согласился Адобекк. – Но объявить об этом мы не сможем. По вполне понятной причине.
– Я знаю, знаю... – Ренье отложил таблицы, отодвинулся от стола и посмотрел на Адобекка пристально.
Тот поежился.
– Когда ты так пялишься, мне становится не по себе, – заявил королевский конюший. – Такой взгляд означает приближение неприятного разговора.
– Возможно... Хотя я не думаю, что этот разговор будет таким уж неприятным. Ничего особенно сложного не предстоит.
– Ладно, выкладывай.
– Ладно, выкладываю... Эта королевская белошвейка когда-то принадлежала вам.
– О! – сказал Адобекк. – Должно быть, я продешевил, когда продавал ее королеве.
– Дело даже не в ней... У нее там, в деревне, остался любимый человек.
– Друг мой, – проговорил Адобекк проникновенным тоном, – умоляю: никогда больше об этом не заговаривай. Не уподобляйся мужлану – и тем более мужланке! «Любимый человек»! Ты только послушай себя! Так выражаются простолюдинки, когда расписывают друг другу нежные страсти, коим они якобы предаются с такими же неотесанными мужланами, как они сами и все их предки до десятого колена.
– Дядя!
– Смени терминологию, – потребовал Адобекк.
– Хорошо. Эта девушка мне понравилась.
– Ну так возьми ее себе. Тебе даже не придется выкупать ее – просто сделай своей любовницей. Королева поощряет такие вещи. Счастливые люди лучше работают.
– Нет, я не о том... Нельзя ли выписать в столицу её любовника – того парня, с которым она была до того, как...
Адобекк закрыл ладонями уши.
– Еще одно слово – и я разрыдаюсь, – предупредил он, – а довести до рыданий королевского конюшего – один из самых опасных видов спорта, учти. Охота на кабана гораздо более невинное развлечение.
– По-моему, вы не хотите говорить об этом, – сказал Ренье.
Адобекк отнял руки от ушей.
– А как ты догадался?
– По некоторым вашим характерным словечкам. Впрочем, это лишь предположение... Возможно, я ошибаюсь.
– Ты не ошибаешься, – твердо сказал Адобекк. – Полагаю, упрямая голова, ты будешь настаивать и окончательно испортишь мне настроение, поэтому давай условимся так: мы не будем заниматься устройством любовных отношений какой-то мужланки. И говорить об этом я тебе запрещаю. Девица, по всей видимости, представляла ценность, коль скоро я счел возможным преподнести ее королевскому двору, но ее дружок – иное дело. Кто он? Пахарь? Пастух? Очередной болван с грязными ногтями? Все, довольно об этом.
Ренье кивнул и снова взялся за таблицы.
Адобекк заглянул ему через плечо:
– Так для чего тебе все-таки эти расчеты, а?

* * *
Обе луны находились в благоприятной фазе, и Ренье удалось подняться в воздух без особых усилий. Он надеялся, что никто его не видит: в последнем городском квартале люди ложились спать рано. Он закутался в темный плащ, синий с серыми разводами, – Адобекк уверял (и не без оснований, надо полагать), что именно такая одежда делает человека полностью невидимым, растворяя его в ночной тьме.
Забытое ощущение невесомой легкости охватило Ренье – он и не подозревал о том, как тосковало по левитации его тело! Блаженное ощущение наполняло его, хотелось смеяться от радости. Ренье старательно думал о плохом, чтобы не расхохотаться. Медленно он проплывал над крышами, потом поворачивался и по лучу скользил ниже, опускаясь до уровня окон последних этажей. Скрещение синеватых и желтоватых лучей обеих лун находилось как раз возле дома Тандернака, так что именно там Ренье и повис в воздухе.
Он приблизился к окну и осторожно заглянул: обнаженная девушка, почти ребенок, сидела на постели и, кисло глядя в пустую стену, щипала себя за сосок. Несколько помещений стояли пустые; затем Ренье увидел Тандернака.
Вот человек, чьи сны не тревожат печальные воспоминания, – не спеша он раздевался перед зеркалом и явно любовался своим отражением. Не так, как смотрит на себя красивое человеческое существо – испытывая тщеславное удовольствие при виде стройной фигуры, густых волос, изящного лица, – нет, Тандернак созерцал свою персону в единстве ее успешности и значимости. Зеркало охотно демонстрировало ему Тандернака, человека, который всего добился сам, человека, который преуспел в жизни и не далее как сегодня получил благословение эльфийской крови. Отныне он намерен преуспевать с меньшими затратами и большим результатом. Еще один этап пройден.
«Да здравствует Тандернак!» – прошептал Ренье, мелькая на миг в зеркале, за плечом отражения.
Он увидел, как Тандернак вздрогнул и замер. Неужели испугался? Ренье не верил собственным глазам. Сей господин, лишенный всякого страха в своем бесстыдстве, оказывается, суеверен!
Ренье был свидетелем того, как дядя Адобекк отправил обратно в деревню своего личного слугу за то, что тот побледнел при виде человека, который случайно выглянул из-за его левого плеча. Бедняга побледнел и кинулся на конюшню, где схватил горсть овса и поскорее начал метать через левое и правое плечо попеременно, сплевывая и что-то бормоча. Дядя Адобекк ни слова не говоря расстался с этим слугой и завел себе другого, куда менее беспокойного.
Чужак за левым плечом считается у простонародья признаком близкой смерти. Вдвое, втрое хуже, если такой чужак отразится в зеркале – тут уж верная смерть, объясняют «знающие люди». Причем, согласно тому же поверью, верная смерть, так или иначе, будет связана с тем, кто отразился в зеркале названным образом: «От его руки гибель придет, либо он рядом стоять будет. Либо не он, а кто-то похожий».
– В общем, что-то в таком роде или сходно с тем, – заключил Ренье, когда слуги (в строгой тайне от дяди) завершили объяснение странному поступку суевера.
Насколько знал Ренье (а он нарочно посылал в деревню справиться), до сих пор с сосланным слугой ничего дурного не случилось. Но, с другой стороны, тот ведь принял меры и бросил овес, не говоря уж о плевках!
Впрочем, на тот случай, если Тандернак тоже успеет обезопасить себя, у Ренье имелся запас других отвратительных трюков, и юноша намеревался использовать их все.
Еще несколько раз он возникал в зеркале, прежде чем исчезнуть. Незачем позволять Тандернаку распознать лицо подглядывающего. Сходство должно быть смутным – так страшнее.
Затем Ренье приступил ко второй части плана. Он спустился ниже и привесил к решетке произвольно выбранного окна маленький камушек на нитке. Теперь при порывах ветра в комнате будет раздаваться тихий стук непонятного происхождения. Если же камушек все-таки обнаружат, то встанет новый вопрос: кто и как ухитрился его здесь подвесить. А главное – с какой целью. Наверняка придут к выводу, что это какой-то новый, изощрённый способ наводить порчу. Настолько новый, что и средства отвести беду еще не изобретено.
Но шедевром своей изобретательности Ренье считал то, что принес в мешочке и что теперь висело у него на поясе: десяток дохлых крыс. Ренье не интересовался способом, которым были умерщвлены все эти животные; довольно было и того, что выглядели они отвратительно.
Крыс он купил у очень серьезного мальчишки-карманника – по случаю. Чумазое дитя созерцало прилавок с пряниками у розничной торговки, что разместилась у шестой стены, неподалеку от ворот. Ренье также остановился полюбоваться ими: фигурные, с пестрой обсыпкой таких ядовитых цветов, что поневоле хотелось выяснить – из чего же это сделано и не опасно ли для жизни. Один пряник имел форму скачущей лошадки, другой – прыгающего льва, третий – девичьего лица с волосами на прямой пробор и жуткой ухмылкой, произведенной с помощью выкрашенной красным полоски теста.
К несчастью для мальчика, он запустил руку в кошель Ренье одновременно с самим хозяином кошеля, который вознамерился приобрести ухмыляющуюся девицу – в подарок Эйле. (Заодно и подразнить новую приятельницу!)
– Эй, – удивленно проговорил Ренье, хватая шевелящиеся пальцы в своем кошеле. – Кажется, у меня завелись черви?
Мальчик хотел было дать стрекача, но Ренье – и сам в недалеком прошлом мальчик – успел поставить ему подножку, и воришка растянулся на мостовой. Ренье торжествующе установил ногу на его спине..
– Сдавайся, несчастный! – вскричал он.
Мальчишка не отвечал: пыхтел и корчился на мостовой в попытках освободиться.
– Сдавайся, или я сломаю тебе спину! – возопил Ренье еще громче.
Тут уж торговка не выдержала:
– Сразу видно, знатный господин! Два гроша для бедняжки ему жалко! Отпустили бы – так нет, непременно нужно поиздеваться!
– А на что ты надеялась, старая кочерыжка, – ответил ей Ренье, – если уж я знатный, так откажусь от своих прав? Нет, я переломаю ему все кости, сниму с него кожу и повешу ее у себя в спальне.
С этими словами он наклонился и схватил мальчика за руку.
– Идем-ка, есть разговор.
Мальчик с достоинством встал и прошествовал за Ренье. Со стороны можно было подумать, что он идет добровольно и что никто не тащит его за руку.
– Ну, – промолвил ребенок, когда они свернули за угол и ругающаяся торговка скрылась из виду, – что за разговор?
– Нужны крысы, – сказал Ренье. – Дохлые.
– Можно устроить, – ответил мальчик, ничуть не удивившись. Он отряхнул одежду, с сожалением поскреб ногтем какое-то пятнышко в области живота, затем вновь уставил на Ренье поразительно честные, печальные глаза. – Почем даешь за крысу?
– Плачу золотой, но сразу за десяток.
– Нужны свежие? – продолжал спрашивать мальчик.
– Не обязательно, полуразложившиеся, если найдешь, тоже сойдут.
– Через час на этом же месте, – сказал мальчик и не спеша удалился.
А Ренье отправился домой – за деньгами.
Сделка была совершена в точно указанное время, причем мальчишка выглядел так, словно сожалел о том, что продешевил. Возможно, по-своему он был прав, потому что набор крыс оказался первосортным: тут имелись и скелетики с налипшими кусочками серой шкуры, и вонючие трупики двух-, трехдневной давности, и почти теплые, еще истекающие кровью тела. Полный ассортимент, как выразился мальчик.
И вот сейчас этот «ассортимент» был выпущен Ренье в трубу дома Тандернака с таким расчетом, чтобы они выпали из печи или камина: утром на них наткнется кухарка и поднимет крик...
Время уходило, луны переставали держать Ренье в воздухе, и он начал спускаться на мостовую. К тому моменту, когда два луча, синий и желтый, перестали соприкасаться, образуя косой крест, молодой человек уже стоял на мостовой. «Теперь посмотрим, у кого из нас будет крепкий сон без сожалений о прошлом», – злорадно подумал Ренье. Впрочем, он не сомневался в том, что крепче и безмятежней всех в эту ночь будет спать мальчишка-карманник. Счастливая пора – детство.

* * *
Эйле проснулась, словно от толчка: ей показалось, будто ее разбудило чувство огромной новизны, и она стала думать, еще в полусне, что бы это могло быть. Затем она повернула голову, и мгновенно сон оставил ее: рядом спал незнакомый юноша. На фоне белоснежного шелкового белья выделялась его смуглая кожа золотистого оттенка, густые ресницы лежали прямо на щеке, подчеркивая странный разрез глаз – плавная линия чуть изгибалась книзу, а затем взбегала вверх, к вискам. Эйле глядела на эти ресницы, и у нее сладко щемило сердце.
Она думала и о Радихене, но тот куда-то отступил, словно бы потупясь перед ее счастьем. Она приподнялась и поцеловала спящего в щеку.
Тотчас ресницы поднялись, и открылись ярко-зеленые глаза.
– Я не сплю, – прошептал юноша.
Он потянулся к ней и обнял. Эйле тихо вздохнула, прячась у него на груди, а после рассмеялась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66