– Я уже говорил, что видеть – не обязательно. Кому надо, те видели.
– А! – коротко бросил принц. И снова принялся ковырять ногти кинжалом.
Почему-то это рассердило солидного возчика.
– Вот вы, юноша, совершенно напрасно говорите «а!» человеку, который и старше вас, и опытней, и разбирается в вопросах! – назидательно проговорил он.
Талиессин вонзил кинжал в крышку стола.
– В каких вопросах? – осведомился он.
– Что? – опешил возчик.
– В каких вопросах он разбирается?
– Э... – Возчик сердито приложился к своей кружке. Он был сбит с толку, и ему это не понравилось.
Зычный сказал:
– А вот в таких, что нами правят выродки!
Одним гибким прыжком Талиессин вскочил на стол, ударом ноги опрокинул кувшин с пивом, другим ударил зычного в подбородок и мгновенно переместился на другой край стола. Со стороны казалось, что он танцует.
Ренье пришлось неловко пробираться по скамье, тесно придвинутой к столу. Он спешил. Прочим завсегдатаям «Стражника и бочки» определенно не понравится молодой нахал, который затевает здесь драки на ночь глядя. Закончится все тем, что Талиессина свалят на пол и изобьют, а после вышвырнут вон.
Талиессин перепрыгнул с одного стола на другой, попал ногой в блюдо с обглоданными костями, и объедки разлетелись в стороны. Странно искривляя рот, принц смеялся, но смеха этого слышно не было: все заглушал грохот падающей посуды, шумные проклятия и топот ног. Несколько человек уже носились по залу в попытках схватить дебошира. Один из этих преследователей очень удачно споткнулся о ногу Ренье и упал, но другой тотчас нанес молодому человеку удар кулаком в лицо.
Ренье пошатнулся и повалился спиной на стол. Мгновение он созерцал закопченный потолок и несколько коптящих масляных светильников, привешенных к поперечной балке. Один был особенно старый, в виде бьющего хвостом морского дива. Затем потолок исчез из поля зрения Ренье, и молодой человек увидел чьи-то сапоги.
«Где же остальные? – тупо подумал Ренье. – Где Мегинхар, Агилон? Где Госелин?»
Принц смеялся – пронзительно, резко, и этот звук, прорезающий общий шум и вопли, странным образом напоминал призывный свист болотной птицы. Ренье поднялся на ноги. Талиессин спрыгнул со стола, ловко увернулся от нескольких ударов и очутился возле Ренье. Тот ощутил прикосновение острого, очень горячего плеча – мимолетное, мгновенно прерванное – и вздрогнул. Обычно Талиессин избегал любых прикосновений. Он даже запрещал целовать себе руку, хотя придворный церемониал иногда требовал этого.
Ренье отбивался от наседающих врагов: каждый миг он видел перед собой новое лицо, и это новое лицо требовало к себе полного внимания; в конце концов Ренье устал от этой бесплодной сосредоточенности и тут же понял, что у него болят руки, болит лицо, особенно губы и висок. Он пошатнулся и упал бы, если бы не навалился спиной на какую-то опору. Эта опора, впрочем, оказалась весьма ненадежной: она постоянно содрогалась, вертелась и колола его острыми углами, которые то появлялись, то исчезали по непонятному произволению.
– Бей их, Эмери! – заверещал прямо над ухом знакомый голос– Очнись! Бей!
«Талиессин, – смутно подумал Ренье. – Если он отойдет, я упаду».
Он качнулся вперед и ухватился рукой за край стола. Кто-то вцепился ему в волосы и несколько раз дернул в разных направлениях. Сипло закричав, Ренье пнул наугад ногой и, видимо, попал: его отпустили.
Новая волна криков влилась в растревоженный зал, зазвенело оружие, и тотчас кругом все улеглось и затихло. Только в ушах продолжало звенеть, и дыхание никак не могло успокоиться, все билось и клокотало в горле.
Ренье силился разглядеть – кто же остановил потасовку, но сквозь дрожащую темно-серую дымку ничего не было видно. Перед глазами как будто плавала назойливая копоть. Он тряхнул головой, разгоняя ненужное видение, но стало еще хуже: к темноте добавились извилистые золотистые полосы.
Его схватили за руку и потащили. Он бежал, не видя, куда ступает, и все повторял: «Талиессин, Талиессин...» Ренье казалось, что зовет очень громко, и он продолжал так считать, пока Агилон не рявкнул прямо ему в ухо:
– Что ты сипишь?
Прохлада спасительно плеснула в лицо – они выбрались на улицу. Ренье с трудом перевел дух и наконец сумел спросить:
– Где Талиессин?
– Я здесь, – раздался голос принца.
Ренье сухо всхлипнул. Ему хотелось пожаловаться на усталость, на боль в голове, но вместо этого он сказал:
– Делать нечего – едем к моему дяде. Сдадимся на его милость.
– То-то бравый старикан обрадуется! – проговорил Талиессин. И оглянулся на пустую улицу: – Где Агилон?
– Отправился вызволять наших лошадей, – объяснил Мегинхар. – Мы ведь устроили их в конюшне.
– Ясно...
Талиессин привалился плечом к стене, еще раз посмотрел на вывеску. Стражник верхом на бочке недружелюбно скалился из темноты, и теперь было очевидно, что он только притворяется пьяным. На самом деле он был не по-хорошему весел: в таком настроении отправляются громить винные магазины и чинить самосуд.
Агилон привел лошадей. Тронулись; Ренье – впереди.
Утопленные в темноте дома были наполнены спящими людьми, и пятеро всадников пробирались мимо окон, точно чужие сновидения.

* * *
Адобекк встретил вторжение достойно. Когда в запертую дверь его дома постучали, королевский конюший никак не отозвался. Стали стучать настойчивее, и тогда из окна верхнего этажа, без всякого предупреждения, излилось содержимое ночного горшка. Оно попало на голову Мегинхару и забрызгало лошадь Агилона.
Ренье заметил мелькнувшую в окне фигуру и закричал:
– Дядя! Это я!
Окно на миг затворилось, а затем вновь появилась рука – на сей раз она держала тазик для умывания. Ренье полагал, что дядя намерен окатить ночных гуляк водой из тазика, но ошибся: Адобекк с силой метнул сам тазик, явно целясь в голову своему племяннику.
Лошадь Ренье шарахнулась, так что «снаряд» угодил в пену соседнего дома, набатно прозвенел, отскочил и еще несколько раз подпрыгнул на мостовой.
– Дядя! – завопил Ренье срывающимся голосом.
Наконец из окошка высунулся и сам Адобекк, растрепанный, с мятым лицом. Ренье с ужасом заметил, что дядя Держит небольшую масляную лампу.
– Дядя, не надо! – вскрикнул он.
– Что не надо? – осведомился Адобекк совершенно бодрым голосом: полная противоположность заспанному виду.
– Жечь... нас... – пробормотал Ренье, сразу успокаиваясь.
– Ничего не слышу, ничего не понимаю, – заявил Адобекк, намереваясь закрыть окно.
Ренье встрепенулся:
– Дядя, впустите нас!
– Так бы и сказал... – пробурчал королевский конюший и скрылся в глубине дома.
Агилон насмешливо посмотрел на Ренье:
– Ты уверен, что этот кошмарный старик – твой родственник?
– Он не старик... и мой родственник, – ответил с вызовом Ренье. – Он всегда такой.
– Ну, ну, – фыркнул Мегинхар.
Ренье криво пожал плечом:
– А что тебе не нравится?
– Оставь, – вмешался Госелин. – Не у всякого найдется влиятельный дядя, да еще такой, чтоб имел и придворную должность, и хороший дом в столице.
– Что дурного в том, чтобы иметь хороший дом в столице? – спросил Ренье.
– Ничего, – ответил Госелин с двусмысленной улыбкой. – Я только сказал, что такая благодать имеется не у всех и что нам не к лицу привередничать.
Все это время Талиессин молчал. Он вообще редко вмешивался в разговоры между своими приближенными. Только переводил взгляд с одного спорщика на другого и как будто удивлялся все больше и больше.
Наконец дверь отворилась. Дядя Адобекк предстал перед ночными гостями в длинных просторных одеждах, в каких имел обыкновение разгуливать по дому. Он поднял лампу повыше, прищурился, силясь разглядеть лица всадников, но ничего толком не увидел и сердито позвал:
– Который из вас мой племянник?
Ренье молча выехал вперед.
– Слезай, – распорядился дядя. – Остальные – вон отсюда. Здесь вам не постоялый двор.
Ренье медленно спустился на землю.
– С нами принц, дядя, – тихо сказал он.
– А? – Адобекк качнул лампой. – Кто?
– Принц, – повторил Ренье чуть громче.
– Один из этих лоботрясов – его высочество? – Адобекк быстро подошел к остальным. Полы его одежды развевались, свет лампы скользил по золотым и серебряным нитям вышивки.
Талиессин все так же молча спешился и забрал у Адобекка лампу. Повернувшись к своим спутникам, принц проговорил:
– Мегинхар отведет лошадей в конюшню. Где у вас конюшня, любезный?
Вопрос был обращен к Адобекку. Тот чрезвычайно вежливо ответил:
– За четвертой стеной, ваше высочество.
– Вот и хорошо, – сказал Талиессин равнодушным юном. – Чем дальше от нас будет Мегинхар, тем лучше – учитывая обстоятельства. Ничего, прогуляешься. Проветришь одежду. Привяжи лошадей.... и оставайся на конюшне. Если лошади согласятся тебя терпеть, разумеется. Полагаю, там найдется какая-нибудь вода... – Принц сморщил нос.
Мегинхар машинально провел рукой по своим влажным волосам. Поднес ладонь к лицу, понюхал, содрогнулся и пробормотал тихое проклятие, адресуя его хозяину дома.
Талиессин, впрочем, явил обычное свое безразличие к бедам, постигшим его приближенного. Как ни в чем не бывало он обратился к Адобекку, который изо всех сил хмурил брови:
– Господин королевский конюший, прошу предоставить нам ночлег.
– Ладно уж, – проворчал Адобекк. – Но учтите, я потребую объяснений!
– Да как хотите, – равнодушно ответил принц. – Можете требовать, на здоровье...
И первым вошел в дом.
Адобекк устроил его высочество в комнате, которая некогда принадлежала Эмери. Впервые в жизни Эмери отправился в путь, оставив свои клавикорды дома. Старший брат не представлял себе жизни без музыки. Громоздкий инструмент всегда сопровождал его, куда бы он ни направился. Теперь клавикорды дремали в комнате, и казалось, что Эмери совсем недавно вышел за дверь – и скоро вернется.
Принц быстро оглядел комнату, поставил лампу на стол и принялся срывать с себя одежду – торопливыми, лихорадочными движениями. Бросив ее на пол, метнулся к чашке для умывания. Плеснул себе в лицо воды, несколько раз резко вдохнул и выдохнул, после чего вскочил на кровать, завернулся в одеяло и упал как подкошенный.
Следовало заснуть как можно скорее, чтобы эта ночь осталась позади. Утром многое разрешится. Утром он, по крайней мере, сможет увидеть глаза своих спутников. И хриплые голоса сплетников с окраины перестанут эхом отдаваться в его ушах.

* * *
Свиту принца Адобекк устроил в кухне, где только сегодня утром постелили на пол свежую солому. Молодые люди не возражали. Лишь бы передохнуть до утра, а там можно будет вернуться во дворец и привести себя в порядок. К тому же спорить с Адобекком было небезопасно.
Ренье решил ночевать с остальными. Ему не хотелось сейчас объясняться с дядюшкой. И тем более – демонстрировать ему свои синяки и шишки. Быть бесславно побитым в трактирной драке – увольте!
Огонь в кухонном очаге едва теплился: прислуга всегда оставляла на ночь горячие угли, чтобы можно было в любое мгновение раздуть их и согреть для господина Адобекка воду или молоко: у королевского конюшего случались самые неожиданные капризы.
В неверном теплом свете Ренье увидел своих товарищей: Госелин сидел, подтянув колени к подбородку, а Агилон почти совсем закопался в солому, подгребая ее себе под бок. При появлении Ренье они оба дружно уставились на него.
– Удобно вам? – спросил Ренье.
– А что, твой дядя и тебя сюда изгнал? – осведомился Агилон. – Я уж думал, ты будешь ночевать у себя в детской.
Ренье махнул рукой.
– Не хотел с ним объясняться. Он странный человек.
– Вот уж точно, – проворчал Госелин.
– Устроил принца – и ладно, – добавил Ренье, усаживаясь рядом с Агилоном.
– Кстати о принце, – заговорил Госелин, – мне кажется, я пропустил что-то важное. Что случилось на постоялом дворе?
– Обычная драка. – Ренье махнул рукой и показал на распухший висок. – Лично мне досталось. Ему – еще не знаю, не имел возможности рассматривать.
Все трое помрачнели, переглянулись. Агилон высказался:
– Если у его высочества хотя бы вполовину так распухла рожа – королева продаст нас в рудники своему родичу герцогу.
– Полагаю, до этого не дойдет, – с самым серьезным видом возразил Госелин. – В намерения ее величества не входит усиление северного герцогства.
– Откуда такая уверенность в своих силах? – возразил Агилон. – Нам хоть какое дело поручи – что угодно развалим, не то что рудники.
– Следить за принцем – труднее, чем долбить кайлом скалы, – заявил Госелин.
– Вот и попробуем сравнить, – заключил Агилон с видом полной покорности судьбе. И обратил взор на Ренье: – Из-за чего там все случилось?
– Нет, это лучше вы мне скажите, где вас так долго носило? – взорвался Ренье.
– Неважно... Мы ведь успели вовремя, – махнул рукой Агилон. – Кто начал драку?
– Разумеется, принц, – ответил Ренье.
– Ну разумеется! – Агилон вложил в эти слова столько иронии, сколько сумел в себе отыскать.
– Нет, в самом деле! – сказал Госелин. – Почему он разозлился?
– Потому что болтуны и сплетники назвали наследника престола ублюдком и выродком, – ответил Ренье. – Они говорили о том, что кровь Эльсион Лакар – отрава, а сами Эльсион Лакар и особенно их отдаленные потомки – неполноценные существа.
Госелин молча отвернулся, Агилон, напротив, слушал жадно: ему всегда нравились сплетни, и чем грязнее, тем приятнее они щекотали воображение. Он поднял брови с нескрываемой насмешкой:
– И что же во всем этом так возмутило принца?
– Не знаю... – признался Ренье. – Все. Возможно, то, что они говорили о его матери.
– А что они говорили о ней? – тотчас спросил Агилон.
Ренье покачал головой.
– Не могу повторить. Неважно. И еще – что принц не мужчина... и не женщина... вообще – никто. Извращенец.
Он поднял глаза на Агилона почти робко – не сомневаясь в том, что тот хотя бы покраснеет. И уж в любом случае признает за принцем право на негодование.
Но ничего подобного не случилось. С лица Агилона так и не сошла ироническая улыбка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66