Азелиона сморщилась.
– Ненавижу кровь!
– Придется посмотреть, – сказал Теган. И провел ногтем по царапине. Тотчас на землю упали три поспешных капли, и пыль всосала их в себя без остатка. Спустя несколько минут – как раз после того, как Теган водрузил повязку на место, – из пыли появилось несколько тонких зеленых ростков.
– Что это? – шепнула Азелиона.
Теган с улыбкой наблюдал за ней и не отвечал. Ростки прямо на глазах становились все длиннее и гуще, и скоро по земле побежал вьюн. Один за другим на нем появлялись длинные розоватые бутоны.
– Ну так что? – спросил Теган. – Выйдете за меня замуж, дорогая графиня?
Лопнул первый бутон, и большой бело-розовый колокол распахнулся на земле; солнце мгновенно упало в сердцевину цветка и высветило золото пыльцы.
– Боитесь сделаться королевой при ничтожестве короле? – спрашивал Теган, взяв в руки длинную косу Азелионы и выдергивая прядь за прядью из тонких ременных пут.
Второй бутон созрел и явил себя миру, и свет проник и в его сердцевину. Золота прибавилось, легкие блики бегали по мясистым белым лепесткам.
– Грядущие неурожаи вас пугают? – Теган растрепал одну косу девушки и принялся за другую. – Бунты нам не по нраву? Крови боитесь?
Она всё шире раскрывала глаза. Таким Теган еще никогда не был. Он приближался к ней с каждым мгновением – хотя, казалось бы, куда ближе: они и так стояли, вплотную прижавшись друг к другу. И все же Азелиона ощущала, как эта близость делается почти полным слиянием, все более тесным, все более необходимым. Смуглое лицо Тегана потемнело еще больше, и от глаз к скулам и ниже, до самого подбородка, по коже побежали тонкие золотые контуры цветов. Ноздри короля вздрагивали, губы изгибались, как будто жили на лице собственной жизнью.
Бутоны с легким треском раскрывались один за другим, и все они, точно так же один за другим, отзывались в сердце Азелионы. У нее было странное ощущение: как будто в самой потаенной глубине ее существа вздуваются и лопаются радужные воздушные шары...
– Эльфийская магия, – беззвучно прошептала она, прежде чем король успел остановить движение ее губ поцелуем.

* * *
– ...Магии не существует... – сказал Теган, и теперь Азелиона не позволила говорить ему дальше...

* * *
В сером междумирье шла своим ходом потаенная жизнь. Там всегда было по-своему неспокойно. Живые туманы впитывали в себя сны и смешивали их, рассыпая по обе стороны границы видения и кошмары. Иногда там зарождалось и принималось бродить, изнемогая от голода, бесформенное чудище. Оно не служило стражем границы, как полагали многие – в том числе и Гион поначалу, – оно просто там находилось. Одно из многих явлений состояний «между». Когда Гион убил его, то спустя неопределенное время в тех же оврагах начало сгущаться новое «нечто», такое же голодное и алчущее, такое же бессмысленное.
Аньяр и Чильбарроэс потратили огромную часть жизни на то, чтобы выслеживать и уничтожать эти существа: в туманах они представляли для них серьезную опасность. Другие враги были менее страшны и легче подчинялись. Чильбарроэс научился входить в чужие сны: с годами он начал следить за Королевством и своими потомками, а иногда – и давать им советы.
Он испытал нечто, похожее на счастье, когда понял, что эльфийская кровь, даже разбавленная человеческой, сохраняет свои чудесные свойства. Ринхвивар никогда не говорила об этом: возможно, она и сама не знала.
Сны Тегана, даже после женитьбы на Азелионе, были тяжелыми: ночь за ночью он переживал исчезновение отца, растаявшего у него прямо под ладонями. И Чильбарроэс осторожно проник в эти сны, изменяя собственный образ в грезах сына. И со временем тяжесть ушла; Теган вспоминал отца юным, счастливым, сильным. «Я таким и остался, – шептал Чильбарроэс из далеких, невозможных туманов, – я до сих пор таков... Я в тебе, в твоей крови и твоей памяти; я – в пограничном мире... Я буду охранять тебя, и твоих детей, и их детей – тоже. Я буду рядом с королями до тех пор, пока мои потомки видят сны...»
Глава шестнадцатая
«ЛАДОШКА, ВАРИ КАШУ...»
Странное выдалось утро. Принц не знал, что и думать. Впрочем, следует отдать ему должное: он и не хотел ни о чем думать.
Случались дни, когда он невероятно уставал от бесконечного внутреннего диалога, который вел сам с собой. Талиессин, его мать, его жизнь, Королевство, одиночество, герцог, враги, вероятная ранняя смерть – как это случилось с его отцом... Все это отнимало силы и, насколько мог судить Талиессин, было совершенно бесполезным. Сколько ни размышляй, события идут своим чередом.
Сегодня выпал как раз такой день, когда Талиессин ни о чем не думал. Время протекало сквозь пальцы, оставаясь незамеченным; пусть делают что хотят – и люди, и животные, и цветы, и минуты, и капли воды... Талиессину все равно.
Только находясь в таком настроении, он и ощущал свою молодость...
Роса, прохладные после ночи листья, заплаканная, испуганная девушка – там, где никаких девиц быть не должно, – запах ее тела, похожий на запах птицы.
Когда спустя несколько часов Талиессин вернулся в свои покои, девушки там уже не было. Он уселся боком на подоконник, выглянул в сад: трава примята, у жасмина сломано несколько веток – она явно выбралась из комнаты не через дверь и побежала, не разбирая дороги, прямо через кусты.
Вспоминая ту утреннюю встречу, Талиессин испытывал странное волнение. Незнакомка возникла перед ним словно бы ниоткуда: можно подумать, она упала с одной из двух лун. И на миг Талиессин замечтался, пытаясь представить себе, с какой именно. Ассэ – голубая – всегда казалась Талиессину более таинственной, более эльфийской, и если уж говорить о тайнах, то синеватые лучи Ассэ подходят как нельзя лучше.
Однако в девушке, которая налетела на принца в саду, не ощущалось ничего эльфийского. Она была совершенно земной. Талиессин жалел о том, что не успел хорошенько разглядеть ее, но – тем лучше: пусть ее мимолетный образ так и останется неразрешенной загадкой. Любая обыденная вещь обретает великолепие таинственности, если не будет должным образом рассмотрена и изучена. Так, долгое время большая ваза, стоявшая на полу в любимом кабинете его матери, в воображении Талиессина преображалась в фигурку пузатого низкорослого человечка, прижимающего к груди маленький музыкальный инструмент. Талиессин даже пытался угадать, как звучит этот инструмент и какие мелодии наигрывает на нем воображаемый музыкантик. И только спустя пару лет мать, сама того не зная, разрушила дивное очарование, рассказав сыну о происхождении вазы и о том великом мастере, что сделал ее в эпоху короля Гиона. Королева была искренне огорчена, увидев, что сын хмурится и отворачивается. Но он не мог признаться ей в том, что своим подробным повествованием она только что убила одного из самых забавных спутников фантазии Талиессина.
Понадобилось еще несколько лет, чтобы принц научился сочетать в мыслях знание об обыденном и собственные фантазии на тему тех же предметов. А тогда он был ужасно огорчен. И ни словом не обмолвился об этом матери.
Королева вообще на удивление мало знала о своем сыне. Талиессин и сам не мог объяснить, почему так таил свою внутреннюю жизнь от всех, даже от нее. Наследнику трона никогда не возбранялось дружить с детьми дворцовой прислуги и стражи или, позднее, заводить себе приятелей в городе. Эльсион Лакар достаточно отличались от обычных людей, чтобы возникала необходимость подчеркивать эту обособленность еще и выбором знакомств.
С раннего детства Талиессин знал обо всем: и о том, что должен унаследовать трон Королевства, и об эльфийской крови. Такова была данность. Как все дети, Талиессин не задумывался над этим. Ребенка занимает устройство мира, он не задается вопросом – почему дела обстоят так, а не иначе.
Мать не знала, что Талиессин не по доброй воле отказался от дружбы с ровесниками из числа обычных людей. Он попросту не решился рассказать ей о случившемся... А случилось невероятное: принцу отказали от дома!
Ему было лет одиннадцать, когда он свел знакомство с мальчишкой из-за четвертой стены. Вместе они ездили верхом, ставили силки на птиц и даже как-то раз выбрались в деревню на праздник урожая, где подростков напоили вином, утащили танцевать и, набив им полную суму подарков – репы и яблок, – отпустили.
То чудесное лето, лучшее в своей жизни, Талиессин всегда вспоминал так, чтобы даже в мыслях не приближаться к последнему дню, после которого все оборвалось. К тому дню, когда отец мальчишки из-за четвертой стены вышел к приятелю сына и остановил его на улице, не позволяя войти в дом.
– Так это правда? – спросил мужчина, разглядывая просто одетого мальчика, сидящего верхом на лошади.
Талиессин весело улыбнулся ему – принц был рад видеть этого человека.
– О чем вы говорите?
– Ты – принц Талиессин?
Мальчик кивнул, чуть застенчиво. Он предпочитал, чтобы друзья забывали о том, что он – наследник трона.
Мужчина нахмурился.
– Я должен был догадаться – еще тогда, в первый раз, как тебя увидел... В самом деле, ну у кого еще могут быть такие глаза, если не у отродья Эльсион Лакар!
Талиессин все еще не понимал, о чем речь.
– Это правда, – простодушно сказал он, – вот и стряпуха у нас говорит, что раскосые глаза – воровские, и что от эльфийской крови доброго не жди: того и гляди, утащит пирожок из общего блюда!
Он полагал, что собеседник сочтет шутку удачной, но тот омрачился еще пуще прежнего.
– Ты, дружок, уходи, – проговорил он, – и дорогу сюда забудь. У меня, кроме сына, есть еще дочь, тебе с ней и вовсе незачем знаться.
Талиессин наморщил нос: у него и в мыслях не было знаться с девчонкой, да еще младше его на пять лет!
– Ну, прощай, – повторил мужчина. – Уходи же и не возвращайся.
Талиессин так удивился, что не ощутил в первое мгновение даже обиды.
– Вы прогоняете меня? – переспросил он. – Но за что?
– Да ни за что! – с досадой сказал его взрослый собеседник. – Просто уходи. Мне не нужно, чтобы в моей семье знались с Эльсион Лакар, вот и все. Ты ведь порченый.
– Как это? – немеющими губами вымолвил принц.
– Да так! Ну вот сам на себя погляди! Кто ты такой? Человек? Нет! Не бывает таких людей... У тебя и сложение нечеловеческое, и лицо странное: точно норовит уместиться в узкой полоске битого зеркала...
Талиессин замолчал, предоставляя мужчине говорить все, что тому вздумается.
А того так и несло:
– Говорят, будто от вашей крови наша земля плодоносит. Так, да не так! Сколько в тебе этой крови? Одна капля. Откуда ты знаешь, что этой капли будет довольно, чтобы напоить все Королевство? Говорят, будто все подсчитано. Мол, ты еще можешь называться Эльсион Лакар, а твои дети, рожденные от простой женщины, уже перестанут быть эльфами. Ха! А известно ли тебе, что для каждого нового поколения королей этот срок отодвигался на одно поколение? Во времена короля Гиона считалось, что внуки его больше не будут Эльсион Лакар...
Он замолчал, а затем более мирным тоном заключил:
– Прощай – будь счастлив, если можешь. Я на тебя зла не держу.
Талиессин так и не проронил ни слова. Развернул лошадь и скрылся за поворотом.
Несколько месяцев после этого он не покидал дворца. Читал книги, отказывался от прогулок. Королева пыталась дознаться о случившемся, но Талиессин упорно молчал. Только пожимал плечами да иногда ронял слово-другое о том, что с книгами интереснее, чем с живыми людьми.
Королева терпеливо выспрашивала принца о его друзьях. Он отвечал – «дураки» – и безнадежно взмахивал рукой.
Он попросту не смел открыть матери правду. Ему было невыразимо стыдно. День за днем, ночь за ночью всплывал в памяти тот разговор. Стыдным было все: и дурацкая радость Талиессина при виде отца приятеля, и то, как тот запросто велел принцу уезжать и не возвращаться, и то, что он говорил о крови Эльсион Лакар, и собственное молчание принца. В мыслях Талиессин произносил ответные речи, одна остроумнее другой, и все они уничтожали злого человека с его оскорблениями.
Но пережитой позор был только частью причины, по которой Талиессин замкнулся. Принц боялся, что королева, узнав о выходке простого горожанина, накажет гордеца. Несколько лет назад по личному распоряжению королевы был повешен один человек. Казнь была публичной, и принц видел ее. Столицу не стали осквернять подобным действом; виселицу поставили за стенами города. Королева стояла на крыше возка, вровень с помостом, и Талиессин почти не отрывал от нее взора. Эльфийская королева предстала перед народом в редчайшем своем обличье: она гневалась, расчетливо и холодно. Мальчик не знал подробностей совершенного преступником, которого вывели на казнь и поставили под петлей, лицом к ее величеству.
Зачитали приговор; прозвучали и канули навсегда имена женщин, изнасилованных и убитых тем человеком. Для Талиессина этот перечень остался пустым звуком, мелодией без слов. Осужденный неподвижно стоял на деревянном помосте и не отрываясь глядел на мать Талиессина. Этот человек был невысок ростом, некрасив, немолод. В толпе таких сотни. Талиессин никогда не обратил бы на него внимания. Осужденный слушал приговор с тем же безразличием, что и юный принц. Посиневшие губы его дергались в тупой ухмылке. Потом вдруг что-то дошло до его сознания – он задергался, исказил лицо в плаксивой гримасе и повалился на колени. Руки его были связаны за спиной, поэтому он упал неловко и почти сразу опрокинулся на бок. И так, лежа на боку, он бил ногами по помосту и тихо подвывал.
Палач подошел, поднял его почти ласково, подвел под петлю и умертвил – умело, милосердно, как кухарка, сворачивающая шею курице.
Талиессин ничего не понял в том, за что был убит этот жалкий человек. Он запомнил только отвратительный смертный страх – и еще беспощадное лицо матери: пронзительное сияние зеленых глаз, черные рваные цветы на смуглом лице и по-детски нежные, пухлые, ярко-розовые губы, в четырех местах рассеченные крохотными темными шрамиками, традиционным знаком скорби, который королю полагалось наносить себе кинжалом при подписании смертного приговора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66