..
Снова Чимаррон. Тот же самый вопрос. Мишель. Малышка Спри. Прелестно-уродливый ребенок с раздавленным лицом, жующий лимон, шлепается животом в бассейн, наполненный мелко истолченным стеклом.
Но я узнал Чимаррона. Узнал и вспомнил его. Я понимал, о чем он спрашивает. И знал ответ. Ответ был простой: Реджистри, вилла 333. Именно там находится моя возлюбленная, моя сладкая и знойная – весенний цветок с зелеными глазами, из которых струится теплый летний дождь. Спри. Она там, она до сих пор там. Моя Спри.
Я слышал его вопрос. И понимал, я ничего не понимал с такой отчетливостью в прежней жизни, что, если я когда-нибудь и скажу ему ответ, я сделаю это прямо сейчас, пока они снова не начали терзать меня: сейчас или никогда. И я не сказал.
После этого не имело никакого значения, что они со мной сделают, что могут сделать, потому что больше никогда они не смогут причинить мне боль. Мне стало легко, хорошо и радостно. В моих глазах были слезы, я чувствовал, как они стекают по моим щекам; это было не по-мужски – чисто женская слабость в битом-перебитом, покрытом шрамами плачущем мужчине с крепкими мозолистыми руками, – и я не стыдился этих слез, мне было на все наплевать.
Затем кошмар повторился.
Некоторое время спустя я поднялся к потолку в углу комнаты и смотрел сверху на болванчиков, которые смешно суетились вокруг какого-то парня. Он казался безжизненным чурбаном, выглядел как законченный мертвец. Нет, это было не так. Если бы он был мертвым, там лежал бы не парень, а раскрывшаяся кукла, ведь бабочкой был я – я висел здесь под самым потолком. Подо мной доктор Франкенштейн колдовал с циферблатами, переключателями и помидородавилками, пытаясь создать гром и молнию, швырнуть их в неподвижного уродца, привязанного к уродливому столу, с уродливыми зажимами на голове, от которых отходили провода...
Замок, уродец, Игорь и доктор исчезли, остались далеко-далеко внизу, в самой дальней дали, там, куда не может добраться даже память. Вместо них передо мной внезапно возник... абсолют.
И вдруг Абсолют сделался трансцендентально ясным, несравненно ярким и прекрасным. Благородно-торжественные волны ослепительной и вечной синевы вздымались и расходились во все стороны... от меня. И я понял, что нахожусь в самом центре этого великолепия. Эта красота, эта взмывающая к звездам песнь колыхалась и кружилась вокруг моего обратившегося в точку сознания. Сам же я был бескрайним, всеохватным, бесконечным и поэтому чрезвычайно довольным собой.
Я двинулся, как мне показалось, вперед, однако это было движение во всех направлениях, в бесконечность, и передо мной появился просторный туманный берег, который все приближался и делался все больше и больше. И я подумал, подумал всеми кометами, солнцами, сверхновыми звездами, совокупляющимися вселенными, образующими мерцающие синапсы в безбрежности моего мозга, откуда здесь взялся туман, который наподобие ледяной, влажной, серой пелены накрыл всплывшие в памяти зимние набережные в этом огромном вскипающем пространстве. Все ближе и ближе... и вот я увидел, что это не туман, а звездное море – миллиарды звезд – сияющих капелек, кажущихся меньше песчинки потому только, что я был таким бескрайним, всеохватным, бесконечным.
Выходит, я Бог, подумалось мне, и эта мысль наполнила меня простительным ликованием. Да, я был настолько велик, что заполнял собой все окружающее пространство, вдыхал звезды и солнца, пил туманности и вселенные, стал одним из сверкающих, сияющих, величественных богов всего, что пережил и оставил в той жизни. Не меньше, чем Бог, не меньше, а возможно, вероятно, даже больше... Я был...
Что-то чудовищно огромное, массивное, зловеще смутное вырисовывалось за пределами бесконечного пространства, поднималось из темноты в темноту, затем выгнулось дугой, превратилось в обжигающий свет и понеслось на меня с ужасной скоростью. Оно мчалось на меня и в следующий миг ударилось в меня. Квадраты из серебристых силовых линий пересеклись между собой внутри большой черной дыры, от нее вниз проецировались двойные лучи металлической энергии, которые на конце соединялись в петлю наподобие рукоятки, но рукоятки в шесть раз длиннее трепещущих квадратиков, заполненных сталкивающимися вихревыми линиями, которые образовывали магическую сетку. Эта сетка надвигалась на меня, делалась все четче и четче, становилась гигантской... чем? Сбивалкой? Мухобойкой?
Чем же? Она гналась за мной, размахивая сама собой, мчалась ко мне – к безбрежному Чуду, к наполненному звездами, кишащему планетами и астероидами Суперсуществу. Все ближе и ближе... Ну вот, неужели меня раздавит какая-то гигантская мухобойка?
Ах, бросьте, вы, должно быть, шутите...
В глазах моих вспыхнул свет и ослепил меня.
Вначале я решил, что это еще одна проклятая сверхновая звезда. Но затем я пошевелился.
Будь я плаксивым парнем с девчоночьими нервами, я бы, наверное, заорал. Но я сделан из другого материала, очень и очень прочного, поэтому просто вскрикнул, как дух – вестник смерти, уколовшийся о кактус.
Я снова был в комнате, которую покинул для того, чтобы сделаться бессмертным богом-мухой; в глаза мне светила лампочка под матовым плафоном, висевшая под потолком, и я вскрикнул, потому что пошевелился – каждый мускул и сустав, каждая частичка моей плоти твердила мне о том, что я, как минимум, растянут в разные стороны, возможно, разорван на части, а скорее всего разрублен на куски.
Еще не вернувшись сюда, но уже выйдя оттуда, я должен был дергаться, напрягаться, сокращаться, расширяться с такой силой в тот миг, когда доктор Блисс поворачивал свой маленький ватт-секундный циферблат электрошока и нажимал на кнопки так, что кожаные ремни на моих лодыжках и кистях должны были ослабнуть. Однако этого не случилось. Вместо этого я очевидно вывернул все свои члены самым невероятным образом, и теперь, когда шевельнулся, каждый мускул, который я еще мог ощущать, начал беззвучно вопить. Поэтому я постарался не двигаться.
В продолжение долгих мгновений я лежал неподвижно и дышал сначала мелко и часто, затем поглубже, пытаясь собрать все свои мысли воедино и прежде всего совершить небольшое путешествие по пещерам и трещинам моего сознания или хотя бы... И я равнодушно подумал о том, что осталось от моего сознания, если одна его половина уже прекратила существование, а то, что осталось, не так много, кстати, – можно назвать дырками в мозге.
В общем, это было странное, обескураживающее, разочаровывающее, а местами и пугающее путешествие. Частично это объяснялось тем, что даже не зная точно источник своей уверенности, я был убежден, что забыл некоторые факты, которые имели место, и вспомнил другие, которых не было в моей жизни. Иногда я узнавал какие-то нереальные, фантастические события, зато в другие моменты не был уверен в том, что знал и что представлялось мне смутным и искаженным наваждением.
Порой, когда я следовал за своими мыслями или перебирал в уме воспоминания, происходило очень странное короткое замыкание или сбой, как будто в мозгу появлялась глубокая рытвина, и именно тогда, когда случался сбой, поезд моих мыслей сходил с рельсов или рельсы вообще исчезали. Просто «щелк», и... неизвестно, в какую сторону ехать.
И вот это было ужаснее всего. Поверьте, что такие вещи изматывают душу сильнее, чем физические страдания. Но я вспоминал и знал, что это вполне реальное воспоминание, – как Клод Романель нес какую-то чушь, был вялым и от всего отрешенным, но затем пришел в себя на все сто процентов сразу после того, как докт... доктор...
Одна из этих странностей заключалась в том, что я хорошо видел лицо человека, слышал его бодрый голос, узнавал его коричневый костюм, но не мог вытянуть из своей памяти его имя. Пока еще не мог. Но скоро сделаю это непременно.
Для этого требуется время. Никаких проблем, все образуется позже. В сущности, я был почти нормален, совсем не искалечен, по крайней мере, в смысле ума, и почти равнодушно взирал на штучки маркиза де Сада, которые пробовали на моей голове эти подонки. Но это пока, на какое-то время... Ибо в продолжение этой умственной акробатики я все время ждал, когда снова начнутся садистские штучки.
Я открыл глаза и незаметно повернул голову, отчего отчаянно запротестовали мои шейные позвонки и мышцы, а комнату накрыла прозрачная пелена дыма, розовато-серого дыма, и все предметы сделались нечеткими и волнистыми, как иногда бывает на экране ненастроенного телевизора.
Все были на своих местах, и всех я видел сквозь волнистую пелену. Проклятый доктор забавлялся с маленьким черным циферблатом, пластинками и кнопками: доктор Брасс... Гласс... Бласс. Доктор Бласс. И огромная куча дерьма по имени Кумаррон: я сразу его узнал. Я хотел его убить и сказал ему, что раздавлю ему яйца. Чуть дальше, в сторонке, сидел худой тип в зеленом халате: пожилой, приятный сквалыга... Романель. Клод Романель. Мой клиент. И еще была девушка в бананово-желтом костюме и белой блузке; ну конечно, я прекрасно знаю эту красотку. А тот долговязый парень, подпирающий стену, – Говнобой. Я не мог вытрясти из себя его настоящее имя, но хорошо помнил, что все называют его Говнобой.
Все началось с легкого покалывания. Наподобие того зловещего подрагивания в голове, когда они включали слабый для начала ток. Но никакого тока теперь не было. Это было совсем другое ощущение паники, которая набухала во мне, как воздушный шар – вначале маленький и сморщенный, потом все больше и больше разрастаясь, и вот, наконец, он уже распирал мне грудную клетку, подступал к горлу и прижимал сердце к ребрам.
Девушка?.. Я знаю ее, она очаровательна, она просто чудо, она...
Я понимал, что очень хорошо знаю ее имя, но никак не мог придать ему законченную форму. Я прищурил глаза и сфокусировал взгляд на ее лице и теле. Ее лицо было волшебно прекрасным, только было отмечено печатью страдания, а волосы цвета бледного солнца были в полнейшем беспорядке. Ее руки были заведены за спину, а набухшие, бросающиеся в глаза груди, почти обнаженные, выпирали из белой блузки под желтым жакетом.
Теперь я понял. Не хотел понимать, но понял.
Она смотрела на меня во все глаза. На меня, Шелла Скотта, своего защитника, своего целеустремленного, крутого, непобедимого, бесстрашного и отчаянного героя, который...
Медленно, очень медленно, наступило узнавание, которого никогда не простить и никогда не забыть; оно нахлынуло на меня, затопило и раздавило меня, стерло в порошок и перехватило дыхание. И его последствия были ужаснее и мучительнее, чем сводящие с ума импульсы, которые недавно распарывали мне мозг и сердце.
Спри.
Я еще не все вспомнил. Но уже понял.
Должно быть, я сказал им.

Глава 20

Это случилось только пять минут спустя, через короткий промежуток жизни.
То, что происходило, казалось мне странным и нелепым. Часть происходившего я понял и продолжал напрягаться, ломать голову, надеяться понять все целиком, потому что теперь я знал самое худшее. Хуже этого ничего не могло быть.
Кумарон и Бласс... нет, не Кумарон – Чинаром... ах, да, Чимаррон, Альда Чимаррон и доктор Бласс – они нашли Спри и привезли ее сюда. Она была связана, как и ее отец. Говнобой затащил в комнату два кресла на колесах, и теперь в них сидели Спри и Романель, не только связанные, но и с кляпами во рту, которые были прикрыты белыми повязками.
Присутствующие, судя по всему, собирались уходить. Разумеется, без меня. Я им больше был не нужен: Чимаррон покончил со мной. А может, еще не совсем. Он как раз шагал в мою сторону, к столу, на котором я лежал, подзывая пальцем доктора Бласса. Потом они оба некоторое время смотрели на меня.
Я не шевелился, старался не моргать своими почти закрытыми глазами и дышал в прежнем медленно-глубоком ритме.
– Погляди на эту кучу навоза, – негромко, рокочущим голосом произнес Чимаррон. – Он когда-нибудь очухается, или ты переборщил и вырубил его навсегда?
– Я... я еще не знаю, – виновато отозвался доктор. – Он может ожить в любую минуту или же через час-два.
– А может через восемь лет?
– Возможно, но маловероятно. Знаешь, Альда, даже если он скоро придет в себя, он наверняка будет... нефункциональным.
– Ты дубина, ты тупой мешок с... Мне надо выдернуть тебе ноги за то, что ты его укокошил. Я хотел показать эту тухлую задницу его девке, заставить его увидеть, что она теперь моя, а он будет трахаться с покойниками. Я же мечтал об этом. Мечтал показать ему, кто превратится в навоз, а кто будет срывать цветочки. Разве ты не знал, что этот долбан по-настоящему разозлил меня, даже когда лежал здесь почти в отключке, он меня злил: он же, сволочь, грозился достать меня и советовал мне вздрючить себя во все мыслимые дырки. Ты что, не слышал, что ли?
– Успокойся, Альда... Значит, только для этого ты заставил Гроудера привести сюда эту женщину? – Голос доктора был удивленный и почти осуждающий.
– А ты как думал? Он должен был сюда вернуться за Клодом, разве не так? А они были нам нужны оба, так ведь? Это было ясно еще до того, как ты спалил мозги этому ублюдку, или что ты там еще натворил с ним. Мне сдается, ты вообще не соображаешь, что наделал.
– Альда... если помнишь... когда ты настаивал на электрошоке, чтобы встряхнуть как следует Клода и припугнуть его, я ответил, что у нас не психиатрическая клиника, и мы не имеем аппаратуры для ЭКТ. Разве ты забыл мои слова?
Краешком глаза я видел, как Чимаррон ткнул пальцем в серый металлический ящик, стоявший на ярко-красной тележке справа от меня.
– Я хорошо помню, ты сказал, что для этого можно использовать эти долбаные пластины.
– Я сказал, можно попробовать, Альда. Но если ты помнишь... я сравнил применение дефибриллятора для ЭКТ с хирургической операцией посредством ножовки, правда, я не стал вдаваться в подробности, но мой опыт...
– Да заткнись ты, ради Бога.
– Ну ладно... И все-таки скажи, Альда, чем ты так недоволен. Разве мы с ним не покончили?
– Ну да... Наверное, ты прав, док. Но я собирался спросить его насчет других дел, в которых он наверняка замешан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51