Во всяком случае, у меня сложилось такое впечатление.
Я облек свое замечание в такую странную форму только потому, что думал против своей воли о Сайнаре Лэйн. О Сайнаре, которая кроме других многих странных вещей хотела еще того, чтобы я узнал время рождения Трапмэна, и плевать, если это вызовет шум, сказал я себе.
Но именно потому, что Сайнара все еще была у меня в мыслях, мне в голову пришло, и я испытал от этого чуть ли не садистское удовольствие, что сейчас мне представилась замечательная возможность, именно сейчас и здесь, крепко прищучить Трапмэна. Так, чтобы он узнал-таки наконец где раки зимуют! Может быть, даже выпустить из него толику его кислой крови?
Поэтому я сделал еще один шаг к нему, и, стоя примерно на расстоянии фута, улыбнулся и спросил:
– Да, кстати, друг, когда вы родились? В какое время дня?
– Примерно в половине седьмого вечера, – начал он автоматически. Но тут же осекся, пристально глядя на меня яркими синими глазами. – А в чем, черт возьми, дело?
– Видите ли, в последнее время я глубоко погряз в оккультных науках, – сказал я, все еще улыбаясь. – Черпаю мудрость, пребывая у ног четырехсотлетнего йога в Бербанке, ноги у него, кстати, замечательные. Для его возраста. Итак, теперь, поскольку я знаю, что вы родились в половине седьмого вечера во время эпидемии бубонной чумы, я всего лишь стараюсь настроиться на... как бы это сказать?.. на сигналы из астральной плоскости, и теперь я вижу и знаю все об Арнольде Трапмэне. Ну как, верите этому?
Выражение его мясистого лица, изрезанного глубокими морщинами, постепенно стало менее озадаченным и более заинтересованным. Без сомнения, Трапмэн верил в оккультизм и мою сверхмудрость не больше, чем в то, что йоги носят в носу золотые кольца. В то же время он остро чувствовал, что у меня есть какая-то цель, и очень хотел выяснить, в чем она заключается.
– Конечно, – проговорил он медленно, – в этом заключен огромный смысл.
– Великолепно. Обладая такими знаниями о вас, я, посоветовавшись со своей мудростью, могу сказать многое. Что вы, например, в последние несколько дней очень нервничаете, много кричите и напряжены. Возможно, что у вас плохо работает кишечник. Итак, вы – мошенник.
Я не собирался этого говорить. Это само собой вырвалось. А также и про кишечник... О'кей, налицо обычное оскорбление. Но слово «мошенник» было уже чересчур. Трапмэн, однако, как будто не имел ничего против любых моих комментариев, во всяком случае, он пока не показал, что имеет что-либо против. Более того, ответил мне улыбкой и философской сентенцией:
– Как и каждый из нас... разве не так? Но в чем же мое мошенничество, позвольте узнать?
– Вы мастер на все руки в разных областях. По крайней мере, так утверждают звезды. Чтобы выяснить, в какой области вы мошенничаете по преимуществу, я должен надеть другие очки. Впрочем, кое-что могу сказать и так. Сейчас вы связаны с чем-то, что имеет весьма сомнительный и опасный характер и что пересекается с каким-то вашим поступком, совершенным много лет назад. Этим-то пересечением и обусловлена ваша нервозность... Да, Арнольд Трапмэн, тот ваш давний поступок был столь же сомнителен и опасен, как...
И вдруг я почувствовал, что не могу этого произнести. Почувствовал, что начинаю сходить с ума, если, конечно, уже не сошел. Меня охватило дьявольское удовлетворение от мысли, что я могу сильно огорчить Трапмэна, сообщив ему информацию, которую, как он считал, мне неоткуда было взять.
Прекрасно! Это ведь действительно выведет его из равновесия и страшно расстроит.
Мог ли он догадываться, как я раскопал все это, от кого и где получил эти никому не известные сведения?
Я-то знал – от кого. От одного безумного астролога!
Безусловно, Сайнара Лэйн была очаровательной девушкой. Этого нельзя было отрицать. Но справедливым было и то, что она была безумна, это ее бормотания я только что так весело выболтал. К своему стыду.
Но садистское удовольствие пересилило мои стыд.
Трапмэн и Баннерс с детской непосредственностью смотрели мне в рот, с нетерпением ожидая продолжения. Поэтому я был вынужден завершить начатое, правда, не слишком уверенно:
– Как и то, что вы содеяли семнадцать лет назад.
И тут что-то произошло.
Я не знаю, что это было. Трапмэн не стал дышать чаще и не побледнел. Он не зарычал на меня и не разразился проклятиями. Но что-то в нем неуловимо изменилось, может быть, выражение ярких глаз, может быть, что-то другое, но изменилось явно.
Послышался легкий выдох, потом легкий вдох, но это было дыхание не Трапмэна, а Баннерса. Я посмотрел на него, он выглядел столь же приветливым, но теперь эта приветливость обрела неподвижность гипсовой маски.
Ни один из них не произнес ни слова.
Прошло пять секунд, которые показались мне вечностью. Было очень тихо, очень, очень тихо, и мне оставалось только повернуться и выйти.
Я миновал шесть пролетов лестницы, соображая: «А что же это, черт возьми, было? Что же там такое случилось?»

Глава 15

Гранит-Ледж была одной из тех узких извилистых улиц, которые ведут к холмам Голливуда. Дом Моррейна стоял среди привольно раскинувшихся деревьев, несколько отступая от изгиба дороги. Его владелец имел возможность наслаждаться не только прекрасным пейзажем, но и благом уединения.
Я попал туда в четверть первого и думал, что мне придется ждать, пока прибудет Моррейн. Но аккуратный «CMG» был уже припаркован в конце подъездной аллеи, так что мне оставалось только поставить свой «кадиллак» позади фургона.
Дверь с тыльной стороны «CMG» была открыта, и из нее торчали две ноги с очаровательными изгибами. Полюбовавшись ими, я пришел к выводу, что Девину Моррейну они принадлежать не могут, пусть он и чертовски хорош собой.
Я вышел из машины и приблизился к ногам.
– Привет, – сказал кто-то. – Когда Джиппи вас описывал, я думал, что он меня разыгрывает, но если вы Шелл Скотт, то он ничуть не преувеличил.
Мне хватило и неполной секунды, чтобы понять, что со мной разговаривает не обладатель прелестных ножек.
– Это именно я, мэм... или мисс. Кто из вас это сказал?
Из темноты моторизованного «дома на колесах» показался долговязый худощавый парень. Улыбаясь, он встал прямо передо мной и протянул руку.
– Девин Моррейн, – представился он.
– Я так и предполагал, – ответил я ему рукопожатием.
Он был удивительно привлекателен – длинные волнистые черные волосы, темно-синие глаза под длинными ресницами, на сильно загоревшем лице при улыбке ослепительно сверкали белые зубы, правда, слегка кривоватые, как и сама улыбка.
На нем был белый пуловер, плотно облегающий широкие плечи и мускулистую грудь, белые брюки, легкие кожаные сандалии. Брюки поддерживал не ремень, а кусок веревки. Так мне показалось. Да, это был кусок веревки.
– Я только что видел Джиппи в больнице и узнал от него, что вы помогаете ему и Одри. А их друг – мой друг. Чем я могу быть вам полезен?
Я тут же понял, что на такого парня трудно рассердиться. Но все же решил попытаться.
– Вы можете уделить мне пятнадцать минут вашего времени, мистер Моррейн? – спросил я. – Всего несколько вопросов.
– Конечно, – с готовностью ответил он. – Пожалуйста, зовите меня Дев. Так меня все зовут. Вы ведь Шелл, верно?
– Верно.
Теперь я уже лучше мог разглядеть и спутницу Дева в глубине фургона. Наряд ее составляли плотно облегающие розовые шорты и розовый свитер. Ногти на босых ногах были покрыты синим лаком, что мне показалось странным.
– А, так вы заметили Петрушку, да?
Моррейн указал на нее согнутым пальцем, а потом на свою левую ногу:
– К ноге, Петрушка!
И улыбнулся мне.
– Их надо тренировать, пока они молодые, а иначе отобьются от рук.
Девушка, шутливо рыча на своего «дрессировщика», послушно скользнула вперед и ухватилась обеими руками за его левую руку, повиснув на ней, как некий соблазнительный розовый плод. Петрушке было от силы восемнадцать, но ее формы подошли бы и двадцатипятилетней, глядеть на нее было любо-дорого.
– О, – сказал я дружелюбно. – Да у вас еще уйма времени для дрессировки. Верно, Петрушка?
Она зарычала и на меня, потом проговорила:
– Ох, моим ногам жарко, – подняла одну босую ступню и потерла ее об икру, потом проделала то же самое с другой ступней. – Заходите в гости, мы польем их мартини, – сказала она бодро.
– Мы вымочим твои прелестные ножки в ведре, – пошутил Дев. – Но давай не будем устраивать бедлам и не будем наполнять джином ванну, Джозефина, хорошенького понемножку. Хотя хорошенького много не бывает.
– Золотые слова! – закричала она. – Поменьше вермута, побольше джина!
Моррейн выудил из кармана кольцо с ключами и, передав их своей прелестной крошке, легонько шлепнул ее по округлому, вполне спелому заду. Она повернулась и заспешила к дому.
– Мартини вам подходит, Шелл? – спросил он, снова поворачиваясь ко мне.
– Слишком раннее время, чтобы нагружаться. Хотя я мог бы принять ванну.
Он засмеялся, вытащил из кармана еще один ключ, запер дверцы трейлера.
– Пошли. Она хорошенькая штучка, правда? И не такая тупица, как кажется.
– Выглядит чертовски интеллектуальной, так мне показалось. Я слышал, как вы назвали Петрушку Жозефиной. Я не ослышался?
Мы прошли к дому по неровной кочковатой корейской траве и оказались в тени ветвей джакаранд.
– Ее имя Мэри Лу. Просто Лу, – сказал Моррейн. – Но, мне кажется, это звучит как-то удручающе уголовно. Вот почему я экспериментирую с именами. Она прекрасно отзывается на «Мадлен», но, мне кажется, обращение «Петрушка» будит в ней все самое лучшее.
– Ну, в таком случае, пусть и остается Петрушкой, – заметил я.
Мы вошли в дом – дверь была оставлена открытой, по-видимому, приятельницей Моррейна.
Петрушка подошла к нам, вертя в руке ключ. Лицо ее выражало недоумение.
– Мне не пришлось им воспользоваться, – пробормотала она. – Дверь уже была открыта.
Он озабоченно посмотрел на меня:
– Подождите здесь. – Потом прошел в глубь комнат.
Я ждал в компании Петрушки, пока он не вернулся. Он произнес:
– Кажется, кто-то побывал здесь. Хотя особого беспорядка не наделал. Кое-что сдвинуто с места, но, похоже, ничего не пропало.
– Может, лучше сообщить в полицию?
Он даже не дал мне закончить.
– Ни в коем случае, – сказал он. – Забудьте об этом.
Я поспорил с ним, но не особенно рьяно, ведь дом был его. На этом и порешили. А через минуту мы уже сидели в комнате с низким потолком, меблированной и отделанной в стиле, какого я никогда не встречал прежде и о существовании которого даже не подозревал. Там ничто ни с чем не сочеталось. Плетеный стул и легчайший бамбуковый диванчик совершенно не соответствовали и столу из темного, тяжелого даже на вид дерева. Картины и маски, идолы, фигурки, пара гобеленов – все было вразнобой. Деревянное копье, изящное, как стрела, рядом со щитом, который, вполне возможно, мог быть изготовлен из слоновьей шкуры... древнее кремневое ружье и современнейшая винтовка с оптическим прицелом... медный кальян со змеевидным чубуком... Сумятица форм, калейдоскоп красок, но все в каком-то гармоническом беспорядке – вот вывод, к которому я пришел, когда немного освоился.
– Уродство, да? – спросил Моррейн жизнерадостно. – Этот хлам я собирал по всему свету. Но кое-что из него просто не имеет цены! Например, эта кукла в человеческий рост с острова Бали. Или вон тот бюст из нефрита. Бог знает сколько они стоят, даже если оценивать на вес, но какова работа! Я знал этого художника, мы познакомились, когда я был на Бали, это его жена, по крайней мере такой была прекрасная Мелюма пять лет назад.
Он помолчал, глядя через комнату на скульптуру.
– Возможно, Мелюма растолстела, покрылась морщинами и постарела, но эта моя каменная красавица навсегда останется молодой и прекрасной, даже когда все мы умрем и превратимся в прах.
Он откинулся на спинку стула и скрестил свои длинные ноги.
– Но ведь вы пришли сюда не для того, чтобы любоваться моими трофеями и безделушками. Кроме того, я слышу, что в ванной комнате течет вода.
– А может, огромное количество джина, – сказал я, прислушиваясь. – Ну так вот, я здесь потому... Кстати, Джиппи упомянул, что я частный детектив?
Моррейн кивнул.
У меня между тем появилось предчувствие, что я недолго буду пользоваться безраздельным вниманием Моррейна, так что следовало поторопиться. И начинать, наверное, надо с того, чтобы взять да и пересказать ему всю не слишком лестную для него информацию, которую собрал о нем, пока добирался сюда. Потом задать несколько вопросов и послушать, что он на них ответит.
Это самое я и сделал, начав с того, что меня наняла Одри, и завершив беседой, которую только что имел с Баннерсом. Нет нужды уточнять, что я не стал повторять свои замечания, относящиеся ко времени рождения, йогам и прочей экзотике.
Когда я закончил, Моррейн помолчал несколько секунд, и объявил:
– Я и гроша не дам за то, что говорит Трапмэн. Там есть нефть. И не пятнадцать – двадцать баррелей в день. А пятьсот, если не больше...
– А этот ваш прибор, Дев... Если я правильно понимаю, он показывает не только есть или нет тут нефть, но и ее количество?
– Да, в определенных пределах.
Он пробежал рукой по своим черным волосам.
– Я совершенно точно могу определить наличие углеводородов – в объеме, достаточном, чтобы оправдать бурение. И могу определить, сколько будет давать в день та или иная скважина. Погрешность при этом – плюс-минус двадцать процентов. А теперь очевидно, что выработка из скважины уменьшается постепенно в соответствии с математической формулой и стоимостью продукции. Но на нее могут влиять и другие факторы. Они могут широко варьироваться. Это же так ясно! Вы понимаете меня, Шелл?
– Кажется, понимаю, – ответил я не очень уверенно. – Но не понимаю, к чему вы клоните.
– О'кей. Предположим, я осматриваю участок и прихожу к заключению, что нефть есть, и скважина, если ее пробурить на оптимальную глубину, должна давать сто двадцать баррелей в день. При этом добыча будет уменьшаться, скажем, на пять процентов в год в течение первых десяти лет ее работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36