Этот непреложный факт наряду с ограниченностью пространства означал, что спать им придется совсем рядом.
Мадди взглянула на одеяла, оберегающие тепло в их убежище. Достаточно ли они высохли, чтобы спать под ними? И если так, снимет ли их Килпатрик с балки? Тепло тогда попросту улетучится в пространство. А если они так и останутся висеть, отгораживая сравнительно теплый уголок, им придется использовать вместо одеял плащи. Сомнительный барьер от физической близости.
Впрочем, ей ничего не оставалось, как только мириться с обстоятельствами. Теплое, мягкое одеяло алкоголя так уютно обволакивало. Мадди хотелось лишь одного: спать. Надо бы парочку минут отдохнуть, тогда она, может быть, что-то придумает с их обустройством.
Мадди опустила голову на грудь и закрыла глаза. Вскоре она почувствовала прикосновение металла к правому запястью. Второе кольцо сомкнется вокруг левого запястья Килпатрика, она это знала точно. Рука, в которой держат оружие, останется свободной. Мадди открыла глаза и увидела Ривлина рядом: он сидел спиной к стене. Стало заметно теплее; огонь весело плясал, охватывая подложенные в него дрова. Вот ее конвоир наклонился и накинул ей на ноги пальто.
Она снова закрыла глаза. Ей тепло, удобно и безопасно — чего еще желать от жизни?
Глава 7
Мадди поплотнее прижалась к теплому ложу, недоумевая в полусне, отчего это оно такое твердое. Окончательно она очнулась, когда ложе слегка отодвинулось от нее. Мадди полуобернулась и увидела перед собой глаза Ривлина Килпатрика. Сердце ее упало. Мадди отвернулась и уставилась на еле тлеющие угли очага; голова ее лежала на вытянутой мужской руке, а тело было уютно прижато к его телу. Вторая рука Ривлина, скованная наручником с ее рукой, покоилась у нее на талии.
Щеки Мадди жарко вспыхнули. Каким образом выйти из такого положения хотя бы с относительным достоинством?
— Доброе утро, — наконец произнесла она. — Хорошо спали?
— Разумеется. А вы?
Мадди перевела дыхание, прежде чем ответить:
— Я спала очень крепко.
— И как полагаю, впервые пробудились в такой необычной ситуации…
Ривлин явно ее поддразнивал, и Мадди почувствовала себя еще более неловко.
— Вне всякого сомнения, — заявила она. — Любые ваши предложения по поводу того, как мне поступить теперь, будут приняты с искренней благодарностью.
Смех Ривлина был негромким, но Мадди ощущала, как подрагивает все его большое тело.
— Я вижу, — заговорил он, — что вы типичная школьная учительница: начинаете употреблять высокий слог, едва попадаете в неловкое положение.
В этих словах Мадди углядела некий вызов.
— Ну и в чем же заключается для меня ценность этого вашего наблюдения?
— Скорее всего ни в чем, — отозвался он. — Я просто хотел сказать, что это вас выдает.
— Вы считаете, я намерена что-то скрыть?
Ривлин поднял брови:
— Скажите мне, Мадди Ратледж… вы испытываете боль?
— Прошу прощения, какое отношение это имеет к делу?
— Вы беспокоитесь о том, как найти выход, но не спешите это осуществить. Значит, положение не слишком вас тяготит.
Такая прямота лишила Мадди остатков сдержанности.
— Я считала вас более благородным! — выпалила она. Ривлин предостерегающе посмотрел на нее.
— Тот факт, что я мужчина, в значительной степени ограничивает мои хорошие качества, — спокойно заметил он. — Не ждите невозможного, и вы не будете разочарованы.
Это была почти угроза. Услышав ее, Мадди одновременно ощутила некое возбуждение и сжалась от страха. Здравый смысл подсказывал, что ей лучше все же соблюдать дистанцию.
— Снимите с меня наручник, — потребовала она.
— Не забудьте — я конвоир, а вы узница.
Два года тюремного заключения не отучили Мадди негодовать по поводу собственного бессилия. Услышав напоминание Ривлина, она ощетинилась:
— Вы ведете себя омерзительно!
— А вы — по-детски. Что плохого в том, чтобы проснуться и обнаружить, что вам тепло и удобно?
Мне это было приятно. При этой мысли Мадди вспыхнула. Только бы Ривлин не услышал, как сильно забилось ее сердце!
— Вам кто-нибудь говорил о том, какая вы хорошенькая, когда краснеете?
К полному ужасу Мадди, щеки у нее запылали еще сильнее.
— Нет!
— А ведь это так и есть, — мягко произнес он. — Очень хорошенькая.
С ней никто еще так не разговаривал, и ничьи слова так не будоражили ее.
— Вы собираетесь остаться здесь на весь день, чтобы посягать на мое достоинство, или мы поедем дальше? — спросила она с деланным равнодушием.
Ривлин молчал. Мадди ждала, почти не дыша; она только теперь услышала, как дождь стучит по земле и по крыше, услышала низкое, тоскливое завывание ветра.
— Почему это назвать вас хорошенькой означает посягнуть на ваше достоинство?
Внутри у Мадди что-то дрогнуло.
— Тщеславие — один из смертных грехов, и вам это известно.
Снова воцарилось долгое молчание, сопровождаемое только шумом дождя и воем ветра.
— Вы правы, — заговорил наконец Ривлин. — Но полагаю, обвинение в тщеславии — не главная ваша забота. Так оно и было, но Мадди не могла это признать.
— Я считаю, что неразумно забывать о моральных нормах, — с трудом сглотнув, сказала она.
— Стало быть, вы хотите вернуться к тому, с чего начали, — возразил Ривлин неожиданно жестким голосом. — Большинство из нас так не делает. А некоторые просто не могут.
«К примеру, убийцы вроде вас», — молча закончила вместо него Мадди. Ей было наплевать, понимает ли он, что она в ярости.
— Вы намекаете на то, что для меня нет смысла следовать чувству порядочности?
На какую-то долю секунды в глазах у Ривлина промелькнули удивление и смущение, но их тотчас сменила холодная твердость.
— Ни на что подобное я не намекаю, — заявил он. — Я только говорю…
Крыша затрещала — звук был громкий, долгий и пугающий. Мадди запрокинула голову, и тут же струи грязной воды каскадом хлынули вниз, неся с собой клочья сена. Треск усилился и превратился в угрожающий рокот. Громко заржали перепуганные лошади. Вода лилась теперь потоками.
Сквозь адский шум Мадди услышала, как ругается ее конвоир. Затем сильные руки подхватили ее, отбросили в угол, и сверху навалилось что-то тяжелое.
Поняв, в чем ее спасение, Мадди крепко прижалась к его сильному, жаркому телу, которое защищало ее от груды падающих обломков. Ривлин Килпатрик действовал не раздумывая, подчиняясь инстинкту самосохранения. Он затолкал Мадди в самый угол и удерживал ее там; его быстрое дыхание обжигало ей висок, а сердце громко билось у ее груди.
Но вот он откинулся назад и отвел мокрые пряди волос с ее лица.
— Мадди?
Она посмотрела в его темные, встревоженные глаза, и спазм сдавил ей горло.
— Мадди, с вами все в порядке?
Нет. Я хочу, чтобы ты поцеловал меня.
— Все хорошо. А вы? В порядке?
Ривлин кивнул. Долгую минуту он глядел на нее испытующе, и Мадди почувствовала, что ее нескромное желание угадано. Ее пульс стал сбивчивым при одной мысли о том, что он поддастся искушению… Но вместо этого Ривлин отвернулся, медленно вздохнул и приподнялся со словами:
— Думаю, вопрос о том, оставаться нам или ехать, таким образом решен.
Он сунул руку в карман, достал ключ от наручников и молча разомкнул их.
Мадди потерла запястье и, собравшись с духом, спросила:
— Скажите, а нет ли здесь поблизости еще одной заброшенной фермы?
— Нет. — Ривлин носком сапога расчистил проход среди обломков. — Я пойду посмотрю, что там с нашими припасами и с лошадьми, а вы пока попробуйте собрать то, что осталось от одеял и прочих вещей.
Поспешно кивнув, Мадди взялась за дело. Это оказалось нелегко, так как все вещи были погребены под грудами щепок и кучами черной тяжелой пыли. Работала она достаточно успешно, пользуясь доской для того, чтобы отбрасывать в сторону мелкий мусор и выкапывать вещи, вымокшие и грязные. При этом Мадди в мельчайших подробностях вспоминала, какими глазами смотрел на нее Ривлин Килпатрик сразу после катастрофы. Теперь, как и тогда, сердце у нее от этих воспоминаний колотилось как бешеное, а в горле все пересохло. Она твердила себе, что даже единственный поцелуй таит серьезную опасность, но это не помогало — разум отказывался управлять ее эмоциями.
Однако само осознание этого разлада не только встревожило, но и отрезвило Мадди. Она и Ривлин Килпатрик тесно связаны друг с другом, и не известно, когда они доберутся до Левенуэрта. Было бы нелепо отрицать, что Ривлин кажется ей привлекательным мужчиной — таким сочла бы его любая женщина. Если она будет честной сама с собой, ей придется признать, что мысль об интимной близости с ним не вызывает у нее отвращения… Ясно, что и Килпатрик относится к ней с определенным интересом: он предупредил ее, что легко поддается искушению.
Как понимала Мадди, лишь два обстоятельства служили преградой тому, что можно было бы назвать ее падением. Первое — ее решительное нежелание осложнять себе и без того непростую жизнь.
Мадди вздохнула. Было время в ее жизни, когда мир четко разделялся для нее на черное и белое, — тогда она легко определяла, что есть добро, а что зло, молилась об избавлении от искушения и строго придерживалась религиозных и общественных ограничений. Однако все, что направляло ее жизнь, в одну секунду рухнуло, когда она увидела Калеба Фоли и нажала на спуск. Лишь после Мадди начала понимать, что абсолютная правда на самом деле таковой не являлась: жизнь богата различными оттенками серого цвета, а добро и зло относительны, и в одно мгновение любое из них может перейти в собственную противоположность. Как пройдет твой путь во времени и пространстве, не решается на основании железных правил и предписаний. Дубы стоят, не кланяясь ветрам, но они часто падают и умирают, зато тополя гнутся в нужную минуту и благодаря своей гибкости переживают бурю за бурей.
Именно это, решила Мадди, собирая одеяла, станет ее единственной дорогой в будущем. Что выйдет из ее путешествия с Ривлином Килпатриком, то и выйдет, и она не будет стараться изменить течение событий.
Когда она вынесла сохранившиеся вещи под моросящий дождь и присоединилась к своему спутнику, тот сразу заметил — что-то в ней изменилось. Ривлин не мог бы сказать точно, что именно — Мадди сидела верхом точно так же, как всегда: плечи выпрямлены, ноги в мокасинах твердо упираются в стремена, — и тем не менее он чувствовал это. Он подозревал, что происшедшая перемена относится не к ее физическому состоянию, скорее она заключается в ее отношении к миру. Первая догадка возникла у него, когда Мадди вынесла из разрушенного дома их вещи. Возникла именно в первые секунды, когда они вновь оказались вместе после обвала крыши.
Понимала ли она, какие мысли бродят у него в голове? Понимала ли, насколько он близок к тому, чтобы забыть о присяге? Нужно быть слепой и глухой, чтобы не заметить его напряжение. Как ни странно, она вовсе не кажется подавленной или разгневанной тем, что произошло, наоборот, выглядит более… уравновешенной. Да, это самое подходящее слово: она была капризной и возбужденной, а теперь у нее вид человека, решившего смириться. У Ривлина сильно забилось сердце при мысли о последствиях такой возможности.
Черт побери, не слишком ли он размечтался? Если есть на свете женщина, с которой ему не стоит связываться, то это именно Мадди Ратледж. Она его узница, и профессиональная этика запрещает вступать с ней в интимные отношения. Даже целовать ее совершенно недопустимо. Однако именно этого он больше всего хотел. Проснуться и ощутить, как тесно прижимаются к нему соблазнительные округлости, было бы ни с чем не сравнимым наслаждением. Будь он по-настоящему разумен, ему бы следовало попросить о замене в ту же минуту, как они приедут в Уичито. Лучше всего сдать Мадди на руки местному начальству и немедленно улетучиться, не оставаться вместе с ней ни на секунду дольше, чем того требует необходимость. Однако эта женщина более чем достаточно натерпелась в прошлом от соприкосновения с законом и его представителями, и ему вовсе не хотелось становиться виновником ее новых бед. С ее исключительным везением Мадди вполне может заполучить Ходжеса в провожатые до Левенуэрта. Нет, разумно это или неразумно, самое правильное — оставаться с ней до конца. Надо только иметь трезвую голову на плечах, держать себя в руках и надеяться, что Мадди не включится в борьбу между его совестью и желанием.
— Хочу вас спросить из чистого любопытства, не более, — прервала Мадди затянувшееся молчание. — Откуда у вас такое имя — Ривлин?
— Ирландское. Это девичья фамилия моей матери.
— Ривлин Килпатрик… Я всегда считала, что Мадди Ратледж звучит ужасно.
Ривлин хотел было сказать ей, что ему это имя кажется красивым, но побоялся — такое суждение могло быть принято не лучше, чем комплимент насчет румянца. Но пожалуй, отозваться на ее слова все-таки следовало, поэтому он вежливо спросил:
— Кто дал вам имя? Леди из сиротского приюта?
Мадди кивнула:
— Думаю, меня уже как-то звали, прежде чем я попала в приют, но тогда мне было всего четыре года и я не помнила как. Они выбрали Маделайн — это имя казалось им утонченным, а фамилию мне дали в честь какого-то уважаемого гражданина из Айовы.
Прошло несколько минут, прежде чем Мадди спросила:
— Сколько вам было лет, когда вы попали на войну?
— Семнадцать. Я тогда удрал из дома, чтобы записаться в армию.
Вот как? Он был слишком юным, чтобы в чем-то разбираться.
— Очевидно, ваши родители возражали?
— Мой отец занимался производством военного снаряжения по крупным правительственным контрактам и обладал большими связями в правительстве. Я мог бы работать в его фирме и получить освобождение от действительной военной службы. Родители считали, что именно так мне и следовало поступить.
— Почему же вы этого не сделали?
— Я рассудил, что не получу справедливую долю славы, если останусь дома и буду ежедневно перекладывать бумажки на письменном столе.
— И что же — обрели вы вашу славу?
— Я обнаружил, что на войне такой штуки не водится. Там только кровь и смерть.
Ривлин почувствовал на себе ее взгляд и понял, что она оценила всю степень его сожаления и разочарования.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36