https://wodolei.ru/catalog/mebel/Roca/
В значительной мере из этих произв
едений составлялась книга «У песенных рек» (1939), принадлежащая к числу наи
более выдающихся созданий Шергина.
Детально выписанная панорама Двинской земли, ее просторов, богатств, соч
еталась в книге с проникновенным очерком уклада поморской жизни, с портр
етами товарищей детских лет, мурманских юнг-«зуйков», с волнующими расс
казами о героическом труде поморов и поморок. Как поэмы воспринимались с
лово о жизни и смерти отца писателя, которому он был обязан всем «поморск
им» строем своей души («Поклон сына отцу»), очерк о создании океанского па
русника («Рождение корабля»), пинежский рассказ о Пушкине. И почти во всех
этих произведениях, а также в сказах и сказках о гражданской войне на Сев
ере, в великолепном нравоописательном очерке «Старые старухи» подлинн
о классической высоты достигали «сила и угодье» шергинского слова. Все «
изборники» Шергина, что выходят позже (собрания его сочинений пока нет), н
епременно включают основные произведения книги «У песенных рек»: в ней П
оморье впервые по-настоящему распахивается своими просторами, душой, ис
торией, рисуется хранителем гуманистических преданий, национальных за
ветов русского народа. И «Поморщина-корабельщина» (1947), и «Поморские были и
сказания» (1947), и «Океан Ц море русское» (1959), и «Запечатленная слава» (1967) расш
иряют и уточняют объем наших знаний о Севере России как особом культурно
-историческом регионе, игравшем внушительную роль в ее судьбах.
* * *
Поэма жизни Шергина Ц труд. Он составлял содержание каждодневного быти
я самого мастера и был любимейшей областью его художественного изображ
ения. В трудовой истории народа ищет писатель ответ на вопрос, откуда взя
лось русское Поморье. Труд для Шергина Ц инструмент ценностного познан
ия личности, характеризующие возможности которого почти беспредельны.
Всякий труд выдвигает своих художников. Шергин верил в это столь же свят
о, как его предшественник Николай Лесков, как современник Павел Бажов.
С чувством преклонения рассказывается об искусстве морского кораблево
ждения. «Я знал, Ц говорит шкипер Егор Васильевич, Ц Студеное море, как л
юбой человек знает свой дом. Ты идешь в темной комнате, знаешь, где скрипит
половица, где порог, где косяк. Я судно в тумане веду. Не стукну о камень, не
задену о коргу» («Егор увеселялся морем»). Кормщики Пафнутий Анкудинов и
Иван Узкий, разлученные бурей в открытом море, ничего не ведавшие друг о д
руге несколько суток, точно предсказали своим командам день и место встр
ечи с лодьями товарищей, потому что было у них «знание ветра, знание моря,
знание берегов» и знание искусства собратьев по ремеслу.
Но и иные мастерства восхищают. Плотник Маркел Ушаков так обрабатывал де
рево, что его тесинка становилась будто «перо лебединое»: «Погладишь Ц
рука как по бархату катится» («Мастер Молчан»), Живописец по утвари Иван Щ
ека так приготовлял краску, что она «не темнела, не линяла, не смывалась» (
«Лебяжья река»).
Труд Ц сфера высшего самопроявления таланта. Но еще важнее, что это школ
а жизни. Поведение в труде закладывает нравственные основы отношений че
ловека с людьми.
Двинский мореход жертвует не одним заработком, но и добрым именем, лишь б
ы выкупить из долговой тюрьмы нечаянно-негаданно попавшего в беду датча
нина. Корабельный мастер, привыкший на море к искреннему товариществу, б
ез жалости наказывает родного сына, дружившего со сверстником не попрос
ту, а с «хитростью». Старый кормщик Егор, стечением обстоятельств постав
ленный перед моральным выбором: погубить чужое счастье либо расстаться
с юной женой, полюбившей молодого Егорова ученика, Ц «торжествует над с
обой пресветлую победу».
Герои Шергина равняются на кодекс чести «северного русского народа» (та
к именовал архангелогородцев Михаил Пришвин), сложившийся за время позн
ания и покорения Ледовитого моря-океана, и это создает особенный мораль
ный климат его прозы.
* * *
Творчество писателя богато формами, но две манеры повествования наибол
ее излюблены.
Первая Ц патетическая. Персонажи и внешностью, и повадкой, и речью, и всей
судьбой близки к идеалу. Фоном фигур выступает подчеркнуто-величавая п
рирода, ореол героев Ц завидные деяния. Широко используются идеализиру
ющие стилистические средства, родственные стилю древнерусских житийны
х повестей или заимствованных из них, да еще из летописных сказаний, из эп
ических фольклорных произведений. Такие очерки, новеллы выступают в пря
мом смысле слова «иконографией» поморского племени.
Вторая манера повествования рисует не торжественные лики, а нимало не пр
икрашенные, будничные лица. Благородство, преданность, большое чувство в
ыявляются по контрасту с положением и портретом человека. Они живы в тех,
кто затерян в толпе. И если крупицы позитивно-идеализирующего стиля про
никают в бытовую новеллу, очерк нравов, то лишь потому, что Шергин вообще н
е мыслит своего рассказа без подстариненно-узорчатой речи, без фольклор
ной подцветки языка.
Писатель в молодые годы был лично знаком с Кононом Ивановичем Второушин
ым. Но для него это носитель славы Тектона-Строителя, а значит, повествова
ние не может свестись к бытовой зарисовке.
«Был Конон Тектон велик рост
ом, глазами светел и грозен, волосы желты, как шелк.
Он встречал меня тихим лицом, и много я от него узнал о греческих, римских,
итальянских строителях и художниках. О Витрувии, Винчи, Микеланджело, Бр
аманте, Палладио.
… И первого сентября утром, когда обрадовалась ночь заре, а заря солнцу, по
плыли артельные к острову, где «Трифон» строился. И увидели: стоит корабл
ь к востоку, высоко на городах, у вод глубоких, у песков рудожелтых, украше
н, как жених, а река под ним, как невеста.
… Мастер Конон сошел по сходням, стал на степени и поклонился большим обы
чаем. У него топор за поясом, как месяц, светит».
Все ровно-возвышенно, благолепо в этом летописно-размеренном ритме пов
ествования. И подбор «желтых, как шелк», «рудожелтых», «светлых, как месяц
», тонов озаряет героя лучистым сиянием величия, сближает образ помора с
легендарным Витрувием и Браманте. И в эту минуту Поморье выглядит миром
не просто особым, а искони и неколебимо противостоящим всему тому, прево
сходящим все то, что именовалось Россией царской.
Но вот Шергин переходит к рассказу о современнике Тектона Ц батраке Мат
вее Корелянине, жестоко побиваемом неудачами при попытках выбиться в лю
ди, и манера изображения решительно меняется. «Оправу» жизни героя созда
ют натуральные реалии «неочищенного» быта. И повествование уже идет не о
т имени автора, а строится как непосредственная исповедь Корелянина.
Он ли, Матвей, его ли жена не отдают все силы работе. Вот этот Ц буквально р
аспинающий человека Ц труд.
«Матрешке моей тяжело-то дос
тавалось. Ухлопается, спину разогнуть не заможет, сунется на пол:
Ц Робята, походите у меня по спине-то…
Младший Ванюша у ей по хребту босыми ногами и пройдет, а старшие боятся:
Ц Мама, мы тебя сломаем…
Тяжелую работу работаем, дак позвонки-ти с места сходят, надо их пригнета
ть».
И такая жизнь, оказывается, и требует от человека неиссякаемой любви, неп
рестанного нравственного подвига, притом неэффектного, невидного, не ра
ссчитанного ни на какое признание со стороны:
«Матрена смолода плотная бы
ла, налитая, теперь выпала вся. Мне ее тошнехонько жалко:
Ц Матрешишко, ты умри лучше!
Ц Что ты, Матвей! Я тебе еще рубаху стирать буду!…»
Лишь самым большим художникам отпущено такое разумение «силы и смысла п
исьма». С пронизывающим лаконизмом Шергина идет в сравнение разве немно
гословность одного из его прямых литературных учителей Ц Аввакума. Это
на страницах читанного-перечитанного писателем «Жития» жена протопоп
а Марковна, находясь на пределе физического изнеможения, находит в себе
силы поддержать мужа простыми, незабываемыми словами: «… добро, Петрович
, ино еще побредем».
Матрена Корелянина принадлежит к тысячам женщин, кто был в супружестве «
помощниками неусыпающими, друзьями верными», кто в дни отходничества му
жей «сельдь промышлял, сети вязал, прял, ткал, косил, грибы, ягоды носил», а е
ще вершил мужское поделье: «тес тесал, езы бил (перегораживал реки для сем
ужьего лова. Ц А. Г.), кирпичи работал» Ц кто безвестно созидал богатство
России. Их, безымянных, обойденных «монографическим» вниманием историк
ов Отечества, Ц их, никогда высоко не мысливших о себе и так и не узнавших (
хотя слагали они песни, причитания, пели былины, сказывали сказки!), что он
и цвет земли нашей, Ц разыскивал в поморской стороне и воскрешал словом
своим к долгой жизни Борис Викторович Шергин. Подвижничество, верил он, д
олжно служить для людей вечным образцом.
* * *
Писатель не раз говорил, что все его искусство Ц заимствование из языко
творчества трудящихся людей, что он прошел огромную школу освоения наро
дного слова: «Ряд лет я записываю разговорную речь, главным образом у себ
я на родине, в пределах бывшей Архангельской губернии. Промышляю словесн
ый жемчуг „по морям и волнам“, на пароходах и на шхунах, по пристаням и по б
ерегам песенных рек нашего Севера. Слушаю, как говорит народ и что говори
т».
Шергин называл «северными художниками слова» рыбаков, лесорубов, завод
ских рабочих, в «картинную, насыщенную образами речь» которых писатель б
ыл влюблен.
Художественный мир Шергина заселен работниками разных ремесел, а потом
у профессиональные словари живут в языке Шергина. В очерке «Рождение кор
абля» от корабельщиков автор заимствует выражения: «Ель на воде слабее с
осны», «Он обходил берега Ледовитого океана, строя шкуны… и елы сшивая», «
отворили паруса», «паруса обронив, бросили якоря». Из лексикона плотнико
в берет он образ для пейзажной картины: «птицы разом вскрикнули и поднял
ись над мелями в три, в четыре венца» («Для увеселенья»). По-мореходски уме
стно именует писатель путешествия «путеплаваниями» («Достояние вдов»).
Шергин наглядно показывает, как обогащался национальный словарь лекси
кой, а слова оттенками в устах профессионалов. В новелле «Лебяжья река», п
освященной труду мастеров росписи по дереву, приводятся рабочие (и вмест
е изысканнейшие!) эпитеты-термины, обозначающие колеры исключительной н
ежности: «светло-осиновый» и «тьмо-лимонный». В рассказе «Устюжского ме
щанина Василия Феоктистова Вопиящина краткое жизнеописание» маляр точ
нейше пользуется глаголами-терминами: «краска должна вмереть в дерево»
, «лубочные картины… цветил ягодным соком».
Писателем ценилась непраздность народного слова, несущего в себе отраж
енный свет породившей его психологической ситуации. Как подлинный гимн
слову народному воспринимается рассказ «Для увеселения», где два брата
Личутины, выброшенные предзимней бурей на камни, перед лицом неотвратим
ой гибели вырезают на обломке корабельной доски эпитафию себе.
Для читателя очевидно, что память Шергина стала вместилищем многообраз
ных культурных ассоциаций, которые жили в сознании начитанных поморов н
а рубеже прошлого и нынешнего веков, Ц всего того, что было фактически на
родной культурой, и это создает поразительное богатство стилистики его
произведений.
В исповедально-портретных монологах, где каждое слово, интонация были х
арактеризующими, художник «до дна» раскрывал психологию героев («Расск
аз Соломониды Ивановны», «Мимолетное виденье», «Митина любовь»).
При сравнительной оценке произведений мастера, уже переживших скороте
чную славу некоторых сочинений его современников, припоминаются стран
ицы шергинского «жизнеописания» маляра Василия Феоктистова Вопиящина
. Оный Вопиящин рассказывал: «У иконного письма теперь такого рачения не
видится, с каковым я приуготовлял тогда… дверцы и ставеньки про свое наи
вное художество. Которое, впрочем, художеством никто и не называл, но не бо
лее как расписные ложки и плошки. Господин Менк, пейзажист из превосходн
ых, неоднократно удивлялся… процедуре нашего письма. Он говорил: „Теперь
я понимаю, для чего моя картина, висящая в гостиной, помрачнела в десять л
ет. А дверь, которую здешний мещанин упестрил своей варварской кистью со
рок лет назад, не утратила колоритов“.
Искусство Шергина не только долгие годы не утратит «колоритов» для поко
лений читателей, но и будет объектом всевозрастающего, пристального изу
чения со стороны новых поколений мастеров слова.
Работа Шергина над народным словом Ц это, как бы сказал Бажов, «дело мешк
отное», а не рысистое. Но это дело прочное, надежное.
Ал. Горелов
Двинская земля
Родную мою страну обходит с полуночи великое Студеное море.
В море долги и широки пути, и высоко под звездами ходит и не может стоять. У
падут на него ветры, как руки на струны, убелится море волнами, что снег.
Гремят голоса, как голоса многих труб, Ц голоса моря, поющие ужасно и сла
дко. А пошумев, замкнет свои тысячеголосые уста и глаже стекла изравнитс
я.
Глубина океана Ц страшна, немерна, и будет столь светла, ажно и рыбы ходящ
ие видно.
Полуночная наша страна широка и дивна. С востока привержена морю Печора,
с запада земли Кемь и Лопь, там реки рождают золотой жемчуг.
Ветер стонет, а вам Ц не печаль.
Вихри ревут, а вам Ц не забота. И не страх вам туманов белые саваны… Споко
йно вам, дети постановных матерых берегов; беспечально вы ходите плотным
и дорогами.
А в нашей стране Ц вода начало и вода конец.
Воды рождают, и воды погребают.
Море поит и кормит… А с морем кто свестен? Не по земле ходим, но по глубине м
орской. И обща судьба всем.
Ростят себе отец с матерью сына Ц при жизни на потеху, при старости на зам
ену, а сверстные принимаем его в совет и дружбу, живем с ним дума в думу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
едений составлялась книга «У песенных рек» (1939), принадлежащая к числу наи
более выдающихся созданий Шергина.
Детально выписанная панорама Двинской земли, ее просторов, богатств, соч
еталась в книге с проникновенным очерком уклада поморской жизни, с портр
етами товарищей детских лет, мурманских юнг-«зуйков», с волнующими расс
казами о героическом труде поморов и поморок. Как поэмы воспринимались с
лово о жизни и смерти отца писателя, которому он был обязан всем «поморск
им» строем своей души («Поклон сына отцу»), очерк о создании океанского па
русника («Рождение корабля»), пинежский рассказ о Пушкине. И почти во всех
этих произведениях, а также в сказах и сказках о гражданской войне на Сев
ере, в великолепном нравоописательном очерке «Старые старухи» подлинн
о классической высоты достигали «сила и угодье» шергинского слова. Все «
изборники» Шергина, что выходят позже (собрания его сочинений пока нет), н
епременно включают основные произведения книги «У песенных рек»: в ней П
оморье впервые по-настоящему распахивается своими просторами, душой, ис
торией, рисуется хранителем гуманистических преданий, национальных за
ветов русского народа. И «Поморщина-корабельщина» (1947), и «Поморские были и
сказания» (1947), и «Океан Ц море русское» (1959), и «Запечатленная слава» (1967) расш
иряют и уточняют объем наших знаний о Севере России как особом культурно
-историческом регионе, игравшем внушительную роль в ее судьбах.
* * *
Поэма жизни Шергина Ц труд. Он составлял содержание каждодневного быти
я самого мастера и был любимейшей областью его художественного изображ
ения. В трудовой истории народа ищет писатель ответ на вопрос, откуда взя
лось русское Поморье. Труд для Шергина Ц инструмент ценностного познан
ия личности, характеризующие возможности которого почти беспредельны.
Всякий труд выдвигает своих художников. Шергин верил в это столь же свят
о, как его предшественник Николай Лесков, как современник Павел Бажов.
С чувством преклонения рассказывается об искусстве морского кораблево
ждения. «Я знал, Ц говорит шкипер Егор Васильевич, Ц Студеное море, как л
юбой человек знает свой дом. Ты идешь в темной комнате, знаешь, где скрипит
половица, где порог, где косяк. Я судно в тумане веду. Не стукну о камень, не
задену о коргу» («Егор увеселялся морем»). Кормщики Пафнутий Анкудинов и
Иван Узкий, разлученные бурей в открытом море, ничего не ведавшие друг о д
руге несколько суток, точно предсказали своим командам день и место встр
ечи с лодьями товарищей, потому что было у них «знание ветра, знание моря,
знание берегов» и знание искусства собратьев по ремеслу.
Но и иные мастерства восхищают. Плотник Маркел Ушаков так обрабатывал де
рево, что его тесинка становилась будто «перо лебединое»: «Погладишь Ц
рука как по бархату катится» («Мастер Молчан»), Живописец по утвари Иван Щ
ека так приготовлял краску, что она «не темнела, не линяла, не смывалась» (
«Лебяжья река»).
Труд Ц сфера высшего самопроявления таланта. Но еще важнее, что это школ
а жизни. Поведение в труде закладывает нравственные основы отношений че
ловека с людьми.
Двинский мореход жертвует не одним заработком, но и добрым именем, лишь б
ы выкупить из долговой тюрьмы нечаянно-негаданно попавшего в беду датча
нина. Корабельный мастер, привыкший на море к искреннему товариществу, б
ез жалости наказывает родного сына, дружившего со сверстником не попрос
ту, а с «хитростью». Старый кормщик Егор, стечением обстоятельств постав
ленный перед моральным выбором: погубить чужое счастье либо расстаться
с юной женой, полюбившей молодого Егорова ученика, Ц «торжествует над с
обой пресветлую победу».
Герои Шергина равняются на кодекс чести «северного русского народа» (та
к именовал архангелогородцев Михаил Пришвин), сложившийся за время позн
ания и покорения Ледовитого моря-океана, и это создает особенный мораль
ный климат его прозы.
* * *
Творчество писателя богато формами, но две манеры повествования наибол
ее излюблены.
Первая Ц патетическая. Персонажи и внешностью, и повадкой, и речью, и всей
судьбой близки к идеалу. Фоном фигур выступает подчеркнуто-величавая п
рирода, ореол героев Ц завидные деяния. Широко используются идеализиру
ющие стилистические средства, родственные стилю древнерусских житийны
х повестей или заимствованных из них, да еще из летописных сказаний, из эп
ических фольклорных произведений. Такие очерки, новеллы выступают в пря
мом смысле слова «иконографией» поморского племени.
Вторая манера повествования рисует не торжественные лики, а нимало не пр
икрашенные, будничные лица. Благородство, преданность, большое чувство в
ыявляются по контрасту с положением и портретом человека. Они живы в тех,
кто затерян в толпе. И если крупицы позитивно-идеализирующего стиля про
никают в бытовую новеллу, очерк нравов, то лишь потому, что Шергин вообще н
е мыслит своего рассказа без подстариненно-узорчатой речи, без фольклор
ной подцветки языка.
Писатель в молодые годы был лично знаком с Кононом Ивановичем Второушин
ым. Но для него это носитель славы Тектона-Строителя, а значит, повествова
ние не может свестись к бытовой зарисовке.
«Был Конон Тектон велик рост
ом, глазами светел и грозен, волосы желты, как шелк.
Он встречал меня тихим лицом, и много я от него узнал о греческих, римских,
итальянских строителях и художниках. О Витрувии, Винчи, Микеланджело, Бр
аманте, Палладио.
… И первого сентября утром, когда обрадовалась ночь заре, а заря солнцу, по
плыли артельные к острову, где «Трифон» строился. И увидели: стоит корабл
ь к востоку, высоко на городах, у вод глубоких, у песков рудожелтых, украше
н, как жених, а река под ним, как невеста.
… Мастер Конон сошел по сходням, стал на степени и поклонился большим обы
чаем. У него топор за поясом, как месяц, светит».
Все ровно-возвышенно, благолепо в этом летописно-размеренном ритме пов
ествования. И подбор «желтых, как шелк», «рудожелтых», «светлых, как месяц
», тонов озаряет героя лучистым сиянием величия, сближает образ помора с
легендарным Витрувием и Браманте. И в эту минуту Поморье выглядит миром
не просто особым, а искони и неколебимо противостоящим всему тому, прево
сходящим все то, что именовалось Россией царской.
Но вот Шергин переходит к рассказу о современнике Тектона Ц батраке Мат
вее Корелянине, жестоко побиваемом неудачами при попытках выбиться в лю
ди, и манера изображения решительно меняется. «Оправу» жизни героя созда
ют натуральные реалии «неочищенного» быта. И повествование уже идет не о
т имени автора, а строится как непосредственная исповедь Корелянина.
Он ли, Матвей, его ли жена не отдают все силы работе. Вот этот Ц буквально р
аспинающий человека Ц труд.
«Матрешке моей тяжело-то дос
тавалось. Ухлопается, спину разогнуть не заможет, сунется на пол:
Ц Робята, походите у меня по спине-то…
Младший Ванюша у ей по хребту босыми ногами и пройдет, а старшие боятся:
Ц Мама, мы тебя сломаем…
Тяжелую работу работаем, дак позвонки-ти с места сходят, надо их пригнета
ть».
И такая жизнь, оказывается, и требует от человека неиссякаемой любви, неп
рестанного нравственного подвига, притом неэффектного, невидного, не ра
ссчитанного ни на какое признание со стороны:
«Матрена смолода плотная бы
ла, налитая, теперь выпала вся. Мне ее тошнехонько жалко:
Ц Матрешишко, ты умри лучше!
Ц Что ты, Матвей! Я тебе еще рубаху стирать буду!…»
Лишь самым большим художникам отпущено такое разумение «силы и смысла п
исьма». С пронизывающим лаконизмом Шергина идет в сравнение разве немно
гословность одного из его прямых литературных учителей Ц Аввакума. Это
на страницах читанного-перечитанного писателем «Жития» жена протопоп
а Марковна, находясь на пределе физического изнеможения, находит в себе
силы поддержать мужа простыми, незабываемыми словами: «… добро, Петрович
, ино еще побредем».
Матрена Корелянина принадлежит к тысячам женщин, кто был в супружестве «
помощниками неусыпающими, друзьями верными», кто в дни отходничества му
жей «сельдь промышлял, сети вязал, прял, ткал, косил, грибы, ягоды носил», а е
ще вершил мужское поделье: «тес тесал, езы бил (перегораживал реки для сем
ужьего лова. Ц А. Г.), кирпичи работал» Ц кто безвестно созидал богатство
России. Их, безымянных, обойденных «монографическим» вниманием историк
ов Отечества, Ц их, никогда высоко не мысливших о себе и так и не узнавших (
хотя слагали они песни, причитания, пели былины, сказывали сказки!), что он
и цвет земли нашей, Ц разыскивал в поморской стороне и воскрешал словом
своим к долгой жизни Борис Викторович Шергин. Подвижничество, верил он, д
олжно служить для людей вечным образцом.
* * *
Писатель не раз говорил, что все его искусство Ц заимствование из языко
творчества трудящихся людей, что он прошел огромную школу освоения наро
дного слова: «Ряд лет я записываю разговорную речь, главным образом у себ
я на родине, в пределах бывшей Архангельской губернии. Промышляю словесн
ый жемчуг „по морям и волнам“, на пароходах и на шхунах, по пристаням и по б
ерегам песенных рек нашего Севера. Слушаю, как говорит народ и что говори
т».
Шергин называл «северными художниками слова» рыбаков, лесорубов, завод
ских рабочих, в «картинную, насыщенную образами речь» которых писатель б
ыл влюблен.
Художественный мир Шергина заселен работниками разных ремесел, а потом
у профессиональные словари живут в языке Шергина. В очерке «Рождение кор
абля» от корабельщиков автор заимствует выражения: «Ель на воде слабее с
осны», «Он обходил берега Ледовитого океана, строя шкуны… и елы сшивая», «
отворили паруса», «паруса обронив, бросили якоря». Из лексикона плотнико
в берет он образ для пейзажной картины: «птицы разом вскрикнули и поднял
ись над мелями в три, в четыре венца» («Для увеселенья»). По-мореходски уме
стно именует писатель путешествия «путеплаваниями» («Достояние вдов»).
Шергин наглядно показывает, как обогащался национальный словарь лекси
кой, а слова оттенками в устах профессионалов. В новелле «Лебяжья река», п
освященной труду мастеров росписи по дереву, приводятся рабочие (и вмест
е изысканнейшие!) эпитеты-термины, обозначающие колеры исключительной н
ежности: «светло-осиновый» и «тьмо-лимонный». В рассказе «Устюжского ме
щанина Василия Феоктистова Вопиящина краткое жизнеописание» маляр точ
нейше пользуется глаголами-терминами: «краска должна вмереть в дерево»
, «лубочные картины… цветил ягодным соком».
Писателем ценилась непраздность народного слова, несущего в себе отраж
енный свет породившей его психологической ситуации. Как подлинный гимн
слову народному воспринимается рассказ «Для увеселения», где два брата
Личутины, выброшенные предзимней бурей на камни, перед лицом неотвратим
ой гибели вырезают на обломке корабельной доски эпитафию себе.
Для читателя очевидно, что память Шергина стала вместилищем многообраз
ных культурных ассоциаций, которые жили в сознании начитанных поморов н
а рубеже прошлого и нынешнего веков, Ц всего того, что было фактически на
родной культурой, и это создает поразительное богатство стилистики его
произведений.
В исповедально-портретных монологах, где каждое слово, интонация были х
арактеризующими, художник «до дна» раскрывал психологию героев («Расск
аз Соломониды Ивановны», «Мимолетное виденье», «Митина любовь»).
При сравнительной оценке произведений мастера, уже переживших скороте
чную славу некоторых сочинений его современников, припоминаются стран
ицы шергинского «жизнеописания» маляра Василия Феоктистова Вопиящина
. Оный Вопиящин рассказывал: «У иконного письма теперь такого рачения не
видится, с каковым я приуготовлял тогда… дверцы и ставеньки про свое наи
вное художество. Которое, впрочем, художеством никто и не называл, но не бо
лее как расписные ложки и плошки. Господин Менк, пейзажист из превосходн
ых, неоднократно удивлялся… процедуре нашего письма. Он говорил: „Теперь
я понимаю, для чего моя картина, висящая в гостиной, помрачнела в десять л
ет. А дверь, которую здешний мещанин упестрил своей варварской кистью со
рок лет назад, не утратила колоритов“.
Искусство Шергина не только долгие годы не утратит «колоритов» для поко
лений читателей, но и будет объектом всевозрастающего, пристального изу
чения со стороны новых поколений мастеров слова.
Работа Шергина над народным словом Ц это, как бы сказал Бажов, «дело мешк
отное», а не рысистое. Но это дело прочное, надежное.
Ал. Горелов
Двинская земля
Родную мою страну обходит с полуночи великое Студеное море.
В море долги и широки пути, и высоко под звездами ходит и не может стоять. У
падут на него ветры, как руки на струны, убелится море волнами, что снег.
Гремят голоса, как голоса многих труб, Ц голоса моря, поющие ужасно и сла
дко. А пошумев, замкнет свои тысячеголосые уста и глаже стекла изравнитс
я.
Глубина океана Ц страшна, немерна, и будет столь светла, ажно и рыбы ходящ
ие видно.
Полуночная наша страна широка и дивна. С востока привержена морю Печора,
с запада земли Кемь и Лопь, там реки рождают золотой жемчуг.
Ветер стонет, а вам Ц не печаль.
Вихри ревут, а вам Ц не забота. И не страх вам туманов белые саваны… Споко
йно вам, дети постановных матерых берегов; беспечально вы ходите плотным
и дорогами.
А в нашей стране Ц вода начало и вода конец.
Воды рождают, и воды погребают.
Море поит и кормит… А с морем кто свестен? Не по земле ходим, но по глубине м
орской. И обща судьба всем.
Ростят себе отец с матерью сына Ц при жизни на потеху, при старости на зам
ену, а сверстные принимаем его в совет и дружбу, живем с ним дума в думу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48