Лизетта рассмеялась и тряхнула головой.– Макс не способен критически отнестись ко мне. Ведь он любит меня.Селия чуть улыбнулась. Лизетта была похожа на Венеру – соблазнительна и пропорционально сложена. Со своими рыжими волосами и жизнерадостным характером она напоминала огонек, и даже такой властный мужчина, как Максимилиан Волеран, готов был подчиниться любому ее капризу.– Максу не нравится, когда я ношу черное, – со вздохом сказала Лизетта, возвращаясь на обитую парчой кушетку и снова принимаясь за починку панталончиков одной из ее дочерей. – Весь прошлый год мы носили траур по его матери. А теперь вот…Траур длится год, осталось еще восемь месяцев, и все это время взрослые члены семьи Волеранов должны носить только черное. А Селии и по окончании траура предстояло ограничиваться приглушенными оттенками лилового и серого цветов. Таковы креольские традиции, и Селия была обязана строго следовать им, чтобы не вызвать осуждения новоорлеанского общества. Даже письма она писала на бумаге с траурной каймой. И украшений не носила, кроме броши с темными камешками, а когда ей изредка приходилось появляться на публике, она прикрывала лицо и волосы черной креповой вуалью. Даже пуговицы выбирались небольшие и с матовой поверхностью.Селия крайне редко появлялась в обществе, но вынужденная изоляция ее не тяготила. Дни ее текли спокойно и мирно, а именно этого она и хотела. Лизетта, сама очень общительная, не раз пыталась убедить ее нарушить уединение. Но Селии обычные женские разговоры, сплетни, секреты были скучны, и она с неохотой принимала участие в семейных собраниях.Она с удовольствием погрузилась в хозяйственные заботы: это помогало ей примириться со смертью Филиппа.Работы на плантации было много. Женщины сбивали масло, выпекали хлеб, варили варенье, набивали колбасы, консервировали овощи, вели учет хозяйственных расходов. Раз в месяц целый день посвящали варке мыла и изготовлению свечей. А еще надо было начистить серебро, перемыть фарфор, проследить за чисткой ковров и стиркой белья. А кроме того, всегда нужно было что-нибудь зашить, заштопать, вышить.Селия познакомилась со служанками-рабынями, но не могла так же фамильярно обращаться с ними, как Лизетта. Ей были непонятны сложные взаимоотношения между рабом и рабовладельцем: они словно принадлежали к одной семье, но при этом существовали границы, которые никогда не нарушались. Некоторые рабовладельцы считали слуг своей собственностью, другие относились к ним с искренней любовью. Однажды хозяйка соседней плантации зашла навестить Лизетту и вдруг разрыдалась, рассказывая о смерти старой служанки. «Она была мне ближе, чем родная мать», – призналась женщина, утирая слезы кружевным платочком. Селии было это непонятно: если служанка действительно была таким близким человеком для этой дамы, то как могла она держать ее в рабстве?Южане вообще ее озадачивали. Особенно креолы. Но больше всего изумляли Селию Волераны. Это была огромная семья – за четыре месяца Селия еще не успела познакомиться со всеми двоюродными и троюродными братьями и сестрами. В прошлом этого семейства было много скандальных историй и тайн, на которые Селии усердно намекали, но до конца ничего не рассказывали.Ходили слухи о каждом из Волеранов, даже о Лизетте. Однажды пришедшая с визитом золовка Лизетты Генриетта уселась рядом с Селией и поведала ей на ушко кое-какие семейные тайны. Генриетта, миловидная молодая дама, большая любительница сплетен, была женой Александра, младшего брата Максимилиана.– Максимилиан очень изменился с тех пор, как они поженились десять лет назад, – увлеченно шептала Генриетта. – До этого он был таким отчаянным и жестоким человеком, каких свет не видывал. Поговаривали даже, что он убил собственную жену.– Не может быть, – скептически пробормотала в ответ Селия. Максимилиан, конечно, мог внушить страх, но стоило увидеть, с какой нежностью он относится к Лизетте и своим детям, чтобы понять: он на такое неспособен.– Конечно, – кивнула Генриетта, – подозрения не подтвердились. Но в те времена каждый был готов обвинить его в самых страшных грехах – и не без оснований.– Почему?– Он был жесток со всеми. Даже с Лизеттой.Селия покачала головой:– Не может быть, Генриетта. Этому я никогда не поверю.– Но это правда, сущая правда. Это сейчас он стал образцовым мужем, а ведь женился он только потому, что обесчестил ее.– Обесчестил? – повторила Селия, подумав, что ослышалась.– Ну да! Лизетта была помолвлена с другим мужчиной. Но Максимилиан соблазнил ее, а жениха вызвал на дуэль. В те дни он был настоящим дьяволом. И сын пошел в него – я, разумеется, говорю не о вашем муже Филиппе, упокой, Господи, его душу. Я говорю о другом сыне, который сбежал из дома, о Жюстине. – Она наклонилась к самому уху Селии и прошептала:– Он стал пиратом. Мне рассказал об этом Александр, мой муж.– Какой позор, – пробормотала Селия, чувствуя, что побледнела.– Не правда ли? – добавила очень довольная произведенным впечатлением Генриетта. – Разве вам Филипп ничего не рассказывал? Впрочем, это неудивительно. Все Волераны ведут себя очень странно по отношению к Жюстину. Они никогда о нем не говорят. Наверное, считают, что лучше бы он не появлялся на свет. Александр упоминал, что Жюстин в детстве был грубым и эгоистичным мальчишкой. – Она печально вздохнула. – А Филипп – настоящим ангелом, таким милым и добрым. Надеюсь, я вас не расстроила?– Нет, – спокойно сказала Селия, скрыв волнение.Никто, кроме нее, Максимилиана и Лизетты, не знал правды о том, как она попала в Новый Орлеан. Максимилиан придумал историю, объясняющую ее неожиданное появление: будто во время пиратского нападения остались в живых несколько отважных матросов, которые и спасли Селию.– Если власти прознают об участии в этом Жюстина, – сказал Максимилиан Лизетте и Селии, – им будет легче поймать его. Каждый раз, когда упоминают имя Жюстина, все начинают интересоваться, где он. Пиратские набеги портят политическую карьеру многих важных лиц. Я знаю нескольких высокопоставленных особ, которые с радостью расправились бы с ним, чтоб другим неповадно было.– Пусть лучше поймают Доминика Легара, – придушенным голосом сказала Селия. – Вы, наверное, догадались: мне ваш сын не по душе, месье Волеран. Но он не так жесток, как Легар.– Конечно, – вставила Лизетта. – В глубине души Жюстин добр. Иначе зачем ему было рисковать жизнью ради тебя?Селия промолчала. Лизетта ничего не знала о том, что произошло между ней и Жюстином, и, Селия надеялась, никогда не узнает. Лизетта видит в своем пасынке только хорошее, и Волеранам, наверное, показалось бы отвратительным поведение Селии. Уж конечно, доброта не является основным качеством Жюстина, презрительно думала она. «Да и тебя, голубушка, добропорядочной не назовешь», – с горечью мысленно заключила Селия. Она не смогла рассказать о своем страшном грехе даже местному священнику. Она никогда не сможет признаться кому-нибудь в том, что была близка с братом своего дорогого мужа и, что еще хуже, получала от этого греховное наслаждение.Не будь жизнь на плантации так приятна, Селия, возможно, решилась бы уйти в монастырь. Мысль о покое и уединении казалась ей заманчивой, и выходить замуж во второй раз она не собиралась. Филипп был ее первой и единственной любовью, и едва ли кто-нибудь сможет заменить его. Но у Волеранов было спокойно, никто не нарушал ее уединения. К тому же Селия очень привязалась к рыжеволосым детишкам Лизетты – Эвелине, Анжелине и Рафу, – которые стали называть ее тетушкой. По креольской традиции вдовы и старые девы становились в семье наставницами детей своих родственников. Девочки – восьми и шести лет – частенько приходили навестить Селию: она жила одна в небольшом хорошеньком домике, построенном неподалеку от главного дома усадьбы.Обычно этот флигель занимали неженатые члены семьи и подрастающие дети мужского пола, но сын Максимилиана и Лизетты Рафаэль пребывал еще в младенческом возрасте, а больше Волеранов-мужчин на плантации не было. По настоянию Лизетты Селия изменила убранство домика. Максимилиан привел ее на чердак главного дома. Здесь хранилась старинная мебель, картины, изящные безделушкм. «Бери все, что понравится», – сказал он.К своему удовольствию, Селия откопала там настоящие сокровища: гобелены нежных зеленых и розовых тонов, тонкий фарфор, итальянские часы в стиле барокко, украшенные крошечными фигурками сатиров, диван и кресла в стиле Людовика XV, с позолоченными ножками, обтянутые шелковой тканью лимонного цвета. И вскоре «холостяцкий», как его называли" флигель превратился в уютный дом с просторными светлыми комнатами. Селии там очень нравилось. Особенно ей полюбилась гостиная с застекленными дверьми и каминной доской из белого мрамора, а также библиотека – комната была необычной восьмиугольной формы, ее обставили мебелью, сделанной местными креольскими мастерами.– Здесь стало так красиво! – воскликнула Лизетта, увидев результаты труда Селии. – Ты, я вижу, умеешь подобрать цвета и украсить дом… Ой, а здесь что такое?Она открыла дверь в самую маленькую комнату в доме, всю меблировку которой составляли старый прямоугольный стол, табурет и мольберт. Не было ни занавесей на окнах, ни ковров на полу. В углу стояли чистые загрунтованные холсты. На столе лежали альбомы для этюдов, кисти и краски. Лизетта удивленно уставилась на Селию:– Я и не подозревала, что ты художница.Селия покраснела.– Нет, какая я художница, что вы… Я просто… Мне нравится… Прошу вас, не смотрите на мою мазню, мне не хотелось бы, чтобы это кто-нибудь видел.Лизетта отдернула руку от альбома для этюдов.Испугавшись, что Лизетта обидится, Селия стала оправдываться и еще больше покраснела.– Мои работы никто никогда не видел. В детстве я любила рисовать, но потом умерла мама, и мне стало не до этого. – Она смущенно откашлялась. – Надеюсь, вы не будете возражать, что я превратила эту комнату в мастерскую? Все это просто так, от нечего делать, но меня успокаивает сам процесс… Будь Филипп жив, я ни за что не стала бы рисовать. Он захотел бы взглянуть на мою мазню, а я бы этого не вынесла.– Ну что ты, Селия, – ласково сказала Лизетта. – Не нужно так расстраиваться. Можешь использовать эту комнату по своему усмотрению. Я никогда тебе не помешаю.– Спасибо, – еле слышно поблагодарила Селия. Лизетта задумчиво посмотрела на ее опущенную головку:– Ты такая тихая и нетребовательная, дорогая, даже слишком. Иногда меня это тревожит.– У меня есть все… нет никаких причин тревожиться за меня. – Селия стала шаг за шагом отступать к двери, боясь, что Лизетта спросит что-нибудь еще. Этой женщине было свойственно заботиться обо всех, кто ее окружал. Но Селия за всю свою жизнь была откровенна лишь с очень немногими людьми: с отцом, братьями, сестрами и с Филиппом.Селия написала отцу о смерти Филиппа и о жизни на плантации. На свои сдержанные, даже суховатые письма она получала сочувственные, но не менее сдержанные ответы от отца и братьев. Возможно, постороннему наблюдателю их отношения показались бы несколько холодноватыми. Но все Веритэ были людьми практичными и умели управлять своими чувствами. Ее отец был уверен, что главное – крепкое здоровье, а все остальное не так важно. Никто, даже Филипп, не проникал еще в потаенные уголки ее души.Селия подозревала, что способна на сильные чувства. Страсти, спрятанные глубоко в ее душе, пугали ее. Она мучилась вопросом: были бы они с Филиппом по-настоящему близки – не только физически, но и духовно? Но теперь она уже никогда не получит ответа.Селия не позволяла себе думать о Филиппе перед сном. А если такое случалось, она непременно видела во сне, как он тонет, протягивает к ней руки и умоляет спасти. Она просыпалась в поту и слезах с ощущением, что Филипп жив. * * * – Нет, Веста, – уговаривала Селия рыжую кошку, пытавшуюся вскарабкаться ей на колени.С тех пор как Селия перебралась в "холостяцкий флигель, кошка поселилась у нее. Смирившись с непрошеным вторжением, Селия назвала ее Вестой в честь древнеримской богини домашнего очага.Сейчас Селия сидела в уединенном уголке сада, укрытом от посторонних взглядов двумя рядами лимонных деревьев. Четыре дорожки образовывали прямоугольник, вдоль одной из сторон его тянулась каменная стена. В стене была ниша, а в ней – фонтан.День был солнечный, дул легкий ветерок. Такие дни обычны во Франции, но редки здесь. Селия сняла черную шляпку с широкими полями и поджала под себя одну ногу. От нечего делать она рисовала то, что видела вокруг, и мечтала.Обидевшись на Селию, что та не пустила ее на колени, Веста спрыгнула со скамьи и, усевшись возле ног хозяйки, принялась вылизывать белые с рыжим лапки. Селия улыбнулась и, сбросив туфельку, почесала босой ногой пушистый живот кошки. Раздалось довольное мурлыканье.Мерное журчание воды, мягкий ветерок и нежаркие лучи солнца убаюкали Селию. Она прислонилась спиной к стене. Ей вспомнились слова Лизетты. Филипп тоже любил сидеть здесь с книгой по философии или томиком стихов. Селия попыталась представить себе его: вот он, откинувшись на спинку скамьи, скрестил длинные ноги, а солнце освещает его прекрасные темно-каштановые волосы.Подчиняясь внезапному порыву, Селия начала делать набросок его лица: высокие скулы, прямой нос и густые брови вразлет. Крепкая шея, волосы зачесаны назад – только несколько прядей падают на лоб. Грифель скользнул по бумаге, будто им управляла сила, не подчинявшаяся ее воле. Словно загипнотизированная, Селия видела, как под ее рукой на бумаге появляются твердые губы, лучики в углах глаз.Селия нахмурилась. Что-то не так… Глаза… Невыразительные, и разрез не тот. Она приподняла уголки глаз, под-темнила зрачки, добавила несколько решительных штрихов бровям. Рисунок был закончен. Селия недовольно покачала головой. Веста мяукнула, вопросительно посмотрев на нее.– Все не так, – вслух произнесла Селия. – Совсем не так. Почему я не могу вспомнить, как Филипп…Вдруг лист бумаги задрожал в ее руке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36