— Откуда там дорога? Да еще с покрытием?— Музейные полы: мраморные плиты, прекрасные, дивные, безупречно гладкие; да-да, они как раз подойдут для ваших нужд.— Это для каких же?— Не задавайте дурацких вопросов! Каждую ночь вы сможете седлать своего демона и колесить на нем, сколько душе угодно, мимо полотен Рембрандта, Тернера и Фра Анжелико, лавировать среди греческих статуй и римских бюстов, аккуратно объезжая фарфоровые и хрустальные вазы. Будете являться по ночам, словно Люцифер.— Господи, — выдохнул Уэзерби. — Как же я сам-то не додумался?— Да вы бы не отважились спросить разрешения!— А ведь это единственное место в мире, где полы — как дороги будущего, пути в завтрашний день, мостовые без булыжников, чистые, как лик Афродиты! Гладкие, как зад Аполлона!Уэзерби часто заморгал и не сдержал слез, которые накопились у него за долгие годы, прожитые в убогой лачуге.— Не плачьте, — сказал доктор Гофф.— Это слезы радости. Надо дать им излиться, иначе я просто лопну. Вы меня не обманете?— Вот вам моя рука, любезнейший!Они пожали друг другу руки, и по щеке славного доктора тоже скатилась непрошеная капля влаги — правда, только одна.— Не умереть бы от радости, — выговорил Уэзерби, утирая слезы кулаком.— Это лучшая смерть! Итак, завтра к ночи, договорились?— Но что скажут люди, когда я поведу свою машину по улицам?— Если кто-нибудь спросит, скажем, что вы — цыган, укравший реликвию из будущего. Ладно, Элайджа Уэзерби, мне пора.— На спуске смотрите под ноги.— Разумеется.Едва протиснувшись в дверь, доктор споткнулся о камень и чуть не упал, а из толпы его спросили:— Ну, что, видели этого придурка?— Видел.— Сможете его упечь в лечебницу для буйных?— Пожалуй. Надо вверить его заботам врачей. — Доктор Гофф поправил манжеты. — Старик выжил из ума. Толку от него не добиться. Больше вы его не увидите!— Слава богу, избавимся, — повторяли сельчане, провожая глазами доктора.— К обоюдной радости, — сказал Гофф и, прислушиваясь, направился вниз по каменистой тропе.Почудилось ему или нет, но издали донесся прощальный ликующий вопль наездника, гарцующего по двору на вершине холма.Доктор Гофф хмыкнул.— Вот ведь как, — произнес он вслух, — из городов исчезнут лошади, на улицах не будет навоза! Подумать только!Предавшись этим размышлениям, он оступился на камнях и полетел вниз головой в сторону Лондона, в сторону будущего. По прошествии девяти лет At the End of the Ninth Year, 1995 годПереводчик: Е. Петрова Между прочим, — объявила за завтраком Шейла, доедая ломтик подсушенного хлеба и разглядывая свою кожу в кривом зеркале кофейника, чудовищно искажавшем ее черты, — наступил последний день последнего месяца девятого года.Ее муж Томас взглянул поверх баррикады из свежего номера «Уолл-стрит джорнэл» «Уолл-стрит джорнэл» — ежедневная политико-экономическая газета деловых кругов США. Издается в Нью-Йорке с 1889 г.

, не увидел ничего существенного и вернулся в прежнее положение.— М-м?— Я сказала, что девятый год подошел к концу, — повторила Шейла. — Теперь у тебя другая жена. Точнее, прежней жены больше нет. Поэтому мы, считай, не женаты.Томас опустил газету прямо в нетронутый омлет, склонил голову на один бок, потом на другой и переспросил:— Не женаты?— Совершенно верно. Раньше было другое время, другое тело, другое "я". — Шейла намазала маслом еще один тост и принялась задумчиво жевать.— Погоди! — Томас отпил глоток кофе. — Что-то я не понял.— А ты вспомни, дорогой, чему тебя учили в школе: каждые девять лет (вроде бы, именно так) наш организм, который работает как заправская генно-хромосомная фабрика, полностью заменяет в человеке все: ногти, селезенку, руки-ноги, живот, ягодицы, уши, молекулу за молекулой…— Ну-ну, — досадливо перебил он. — Короче.— Короче, дорогой Том, — отозвалась Шейла, — этот завтрак дал пищу моему духу и сознанию, завершил обновление крови, костей, всех тканей. Перед тобой совсем не та женщина, с которой ты шел под венец.— А я тебе сто раз об этом говорил!— Не паясничай.— Ты тоже!— Позволь мне закончить. Если верить медицине, по прошествии девяти лет, то есть к моменту этого торжественного завтрака, от прежней Шейлы Томпкинс, которая вступила в законный брак за час до полудня в воскресный день ровно девять лет назад, не осталось ни единой ресницы, ни поры, ни ямочки, ни родинки. Это две совершенно разные женщины. Одна связала себя узами брака с интересным мужчиной, у которого при чтении «Уолл стрит джорнэл» челюсть выдвигается вперед, как кассовый ящик. Другая вот уже целую минуту принадлежит себе — «Рожденная свободной» «Рожденная свободной» — название книги Джей Адамсон о ручной львице Эльзе 1960 г.

. Вот так-то! Она стремительно поднялась из-за стола, не собираясь долее задерживаться.— Постой! — Он плеснул себе еще кофе. — Ты куда?На полпути к дверям она откликнулась:— Я ненадолго. А может, надолго. Или навсегда.— Рожденная свободной? Что ты несешь?! А ну, вернись. Сядь на место. — От этих интонаций львиного укротителя она слегка растерялась. — Черт возьми, я требую объяснений! Немедленно сядь. — Разве что на дорожку. — Она нехотя обернулась.— Там видно будет. Садись!Она вернулась к столу:— Из еды ничего не осталось?Он вскочил, подбежал к сервировочному столику, отрезал кусок омлета и швырнул ей на тарелку.— Получай! Вижу, ты предпочитаешь говорить с набитым ртом.Шейла поковыряла омлет вилкой.— Ты понял, о чем я веду речь, Томазино?— Черт побери! Мне казалось, ты счастлива!— Не безумно.— Безумие оставь для маньяков, которые дорвались до медового месяца.— Ах да, так оно и было, — вспомнила Шейла.— Одно дело — тогда, другое — сейчас. Я тебя внимательно слушаю.— Это чувство не покидало меня целый год. Лежа в постели, я ощущала, как покалывает кожу, как открываются поры, словно микроскопические рты, как по телу сбегает пот, как сердце колотится там, где не ждешь: в горле, на запястьях, под коленками, в лодыжках. Я ощущала себя тающей восковой фигурой. После полуночи не решалась включить свет в ванной: боялась увидеть в зеркале чужое лицо.— Ближе к делу! — Он бросил в чашку четыре куска сахара и выпил из блюдца расплескавшийся кофе. — Давай по существу!— В ночные часы, да и потом, средь бела дня, мне казалось, что я попала в горячую летнюю грозу, которая смывает с меня старое естество, а под ним открывается совершенно новое. Обновляются одна за другой капельки лимфы, все до единого красные и белые кровяные тельца; все нервы, как струны, натягиваются заново. У меня другой костный мозг, другие волосы, даже новые отпечатки пальцев. Зря ты на меня так смотришь. Ну, допустим, отпечатки пальцев те же. Но все остальное — другое. Понимаешь? Вот и получается, что я — заново изваянное, заново расцвеченное творение рук Божьих. Он смерил ее уничтожающим взглядом:— Я слышу бред воспаленного сознания. Я вижу кризис среднего возраста. Говори прямо. Ты решила подать на развод?— Время покажет.— Что оно тебе покажет? — закричал он.— В данный момент я просто… ухожу.— Интересно, куда же?— Мало ли разных мест, — туманно ответила она, проделывая борозды в омлете.— У тебя кто-то есть? — спросил он после паузы, сжимая в кулаках нож и вилку.— Можно сказать, пока нет.— И то слава Богу. — У него вырвался протяжный вздох облегчения. — Отправляйся к себе в комнату.— Что-что? — прищурилась она.— Всю неделю будешь сидеть дома. Ступай к себе. Телефон я отключу. Телевизор тоже. Кроме того…Она поднялась из-за стола.— Такое я выслушивала от отца, когда училась в школе!— Не сомневаюсь! — Томас негромко рассмеялся. — Все. Марш наверх! Сегодня останешься без обеда, дрянная девчонка. А ужин найдешь за дверью, на тарелке. Когда научишься себя вести, получишь обратно ключи от машины. Прочь с моих глаз! Выдерни из розетки телефон и сдай плеер.— Это неслыханно! — вскричала она. — Я давно выросла.— Выросла. И не двигаешься с места. Деградируешь. Если верить этой идиотской теории, ты не сделала ни шагу вперед — тебя отбросило назад на целых девять лет! Вон отсюда! Марш наверх! Шейла побледнела и выскочила из-за стола, утирая слезы.Когда она взлетела на середину лестницы, он поставил ногу на нижнюю ступеньку, вытащил из-за ворота салфетку и тихо окликнул:— Постой…Она замерла на месте, но не оглянулась в его сторону.— Шейла, — выговорил он, помолчав, и по его щекам тоже покатились слезы.— Что тебе? — прошептала она.— Я тебя люблю.— Знаю. Но это ничего не меняет.— Нет, меняет. Выслушай.Она стояла в ожидании на полпути к своей комнате.Томас тер лицо ладонями, как будто хотел нащупать истину где-то у рта или вокруг глаз. В его жестах сквозило неистовство.Потом у него опять вырвалось:— Шейла!— Мне было сказано убираться к себе в комнату, — сказала она.— Нет!— Будут другие распоряжения?К нему стало возвращаться спокойствие, взгляд говорил о поисках выхода, рука легла на перила, тянувшиеся туда, где, не оборачиваясь, стояла Шейла.— Если эта теория справедлива…— Справедлива, — прошептала она. — Каждая клеточка, каждая пора, каждая ресница. Через девять лет…— Да, да, я понимаю. Но послушай и ты меня. Он проглотил застрявший в горле комок, и это помогло ему переварить решение, которое он и принялся излагать — сначала сбивчиво, потом немного спокойнее, потом с крепнущей уверенностью.— Если все, что ты описала, произошло на самом деле…— Да, это так, — шепнула она, склонив голову.— В таком случае, — медленно договорил он, — это произошло и со мной.— Что? — Она едва заметно подняла голову.— Такое ведь не может случиться с кем-то одним, правда? Это бывает со всеми, во всем мире. Тогда надо признать, что все мое существо девять лет изменялось одновременно с твоим. Каждая родинка, каждый ноготь, всякие там дермисы-эпидермисы. Я ничего такого не замечал. Но это не влияет на суть дела.Шейла вскинула голову и расправила плечи. Томас поспешил договорить:— Если все это правда, то я и сам обновился, как ни крути. Прежний Том, Томас, Томми, Томазино остался в прошлом, сбросил кожу. Она слушала с широко раскрытыми глазами. Он закончил: — Выходит, мы оба стали совершенно другими. Ты — прелестная незнакомка, о которой я мечтал весь последний год. А я — тот другой, кого ты отправилась искать. Так ведь получается? Согласна?За едва уловимым колебанием последовал еле заметный кивок.— О мадонна! — выдохнул он.— Меня не так зовут, — сказала она.— Отныне — так. Новая знакомая, иная сущность, другое имя. Тебе как раз подходит. О, моя Донна!Поразмыслив, она спросила:— А ты тогда кто?— Я тоже сменю имя. — Он прикусил губу и улыбнулся. — На «Вернон». Наверно!— Вернон, — произнесла она. — Вернон и Донна. Донна и Вернон.— Ласкает слух. Только надо привыкнуть. Донна?— Слушаю.— Выйдешь за меня?— Как ты сказал?— Я спрашиваю: выйдешь за меня замуж? Прямо сегодня. Через час. Ровно в полдень?Только сейчас она повернулась и обратила к нему посвежевшее, загорелое, умытое лицо.— С радостью.— А потом мы с тобой опять превратимся в маньяков и куда-нибудь сбежим, — только, чур, ненадолго.— Зачем? — удивилась она. — Здесь тоже очень неплохо.— Тогда спускайся, — сказат он, протягивая ей руку. — До следующего обновления у нас целых девять лет. Спускайся, свадебный завтрак еще не окончен. Донна?Она сошла по ступеням и с улыбкой оперлась на его протянутую руку:— А где же шампанское? Баг Bug, 1996 год Переводчик: Е. Петрова Оглядываясь назад, не могу припомнить, чтобы Баг хоть когда-нибудь не танцевал. Прозвище Баг — это, естественно, сокращение от «джиттербаг»; в конце тридцатых годов, когда мы, ученики выпускного класса, стояли на пороге необъятного мира и задумывались над жизненным выбором, которого не было, все сходили с ума от этого танца. Зато я очень хорошо помню, как Баг (на самом деле его звали Берт Багли — от прозвища «Баг» ему, как ни крути, было никуда не деться) под заключительные аккорды джаз-банда, игравшего на церемонии вручения аттестатов, вдруг выскочил вперед, прямо к сцене, и пустился в пляс с воображаемой партнершей. Зал взорвался. От криков и оваций можно было оглохнуть. Дирижер, вдохновленный самозабвенным мальчишеским порывом, дал знак музыкантам повторить последний куплет, и Баг тоже повторил свой танец; мы не жалели ладоней. Потом оркестр заиграл «Спасибо за память», и все стали подпевать, обливаясь слезами. Прошло много лет, но та картина не изгладилась из памяти: Баг с закрытыми глазами танцует возле сцены, вращая невидимую подругу на расстоянии вытянутой руки; ноги, словно по собственной воле, выписывают умопомрачительные фигуры — танец сердца, не знающий границ. Когда музыка смолкла, никто, включая джазистов, не хотел расходиться. Мы погрузились в мир, сотворенный одним из нас, и, как могли, оттягивали вступление в тот, другой, мир, который ждал за порогом школы.Примерно год спустя Баг окликнул меня на улице, притормозив свой спортивный автомобиль с откинутым верхом, и говорит: давай, мол, заедем ко мне домой, съедим по хот-догу с кока-колой; я прыгнул к нему в машину, и мы понеслись, задыхаясь от ветра; по пути Баг не умолкал, хотя ему приходилось кричать во все горло, — трепался о жизни, о наступивших временах, но главное — о сюрпризах, которые ждут у него в гостиной — черт побери, в гостиной! — а также в столовой, в кухне и в спальне.Что же он хотел мне показать?Призы. Большие и малые, золотые, серебряные и бронзовые кубки, на которых было выгравировано его имя. Награды за победу в танцевальных конкурсах. Вы не поверите, но они громоздились повсюду: и у кровати, и возле кухонной раковины, и в ванной, а уж о гостиной и говорить нечего — там они, как стая саранчи, заняли все открытые поверхности. Трофеи стояли на каминной полке, в книжном шкафу, где уже не осталось места для книг, и даже на полу — между ними приходилось лавировать, но все равно несколько штук я нечаянно сбил. Баг сказал, в общей сложности их набралось — тут он запрокинул голову и что-то подсчитал в уме — примерно триста двадцать; то есть в течение минувшего года он срывал награду едва ли не каждый вечер.— Неужели, — ахнул я, — это все после выпускного?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29