, Солк Солк, Джонас Эдвард (1914-1995) — американский врач и бактериолог. Впервые предложил безопасную и эффективную вакцину против полиомиелита.

? Они ненавидели смерть. Изо всех сил старались ее побороть. В том-то и заключается суть научной фантастики. Неприятие данности, жажда перемен. А ты говоришь — макулатура!— Это уже древняя история.— Древняя история? — Роджер Бентли негодующе воззрился на сына. — Не скажи. Я, например, появился на свет в тысяча девятьсот двадцатом году. В те времена, если человек хотел в выходные проведать родителей, его путь лежал…— На кладбище, — подхватил Родни.— Точно. Мои брат с сестрой умерли, когда мне шел восьмой год. Из родни осталась ровно половина! А теперь скажите-ка, милые дети, много ли ваших сверстников умерло в юном возрасте? В начальной школе? В старших классах?Обведя взглядом родных, он выжидал.— Ни одного, — ответил, помолчав, Родни.— Ни одного! Слышите? Ни одного! Вот так-то. А я к десяти годам потерял шестерых лучших друзей! Постойте! Я кое-что вспомнил!Роджер Бентли бросился в дом, порылся в чулане, вытащил на свет божий старую пластинку — семьдесят восемь оборотов в минуту — и бережно сдул с нее пыль. Щурясь от солнца, он прочел на этикетке:— «Все хорошо, или Одна беда — собака ваша сдохла».Жена и дети потянулись к нему, чтобы разглядеть эту реликвию.— Ничего себе! Сколько же ей лет?— В двадцатые годы, когда я был от горшка два вершка, ее крутили день и ночь.— «Все хорошо, или Одна беда — собака ваша сдохла»? — переспросила Сэл, глядя в глаза отцу.— Эту пластинку ставят на собачьих похоронах, — пояснил он.— Кроме шуток? — усомнилась Рут Бентли.Тут позвонили в дверь.— Неужели это за Песиком, машина с кладбища?— Не может быть! — закричала Сьюзен. — Еще рано!Повинуясь единому порыву, семья выстроилась плечом к плечу между своим любимцем и надрывающимся звонком, поставив заслон вечности.А потом все дружно заплакали.Что удивительно и в то же время трогательно: на похороны пришло множество народу.— Я и не знала, что у Песика было столько друзей, — всхлипнула Сьюзен.— Шакалил по всей округе, — фыркнул Родни.— О мертвых плохо не говорят.— А что, неправда, что ли? Иначе с чего бы сюда пожаловал Билл Джонсон? И Герт Сколл, и Джим — из дома напротив.— Эх, Песик, — сказал Роджер Бентли. — Жаль, ты этого не видишь.— Он видит. — У Сьюзен потекли слезы. — Не важно, где он сейчас.— Рева-корова, — зашипел Родни. — Тебе дай почитать телефонный справочник — ты и над ним слезами обольешься.— Заткнись! — не стерпела Сьюзен.— Сейчас же замолчите, оба хороши!И Роджер Бентли, опустив глаза долу, вошел прямиком в ритуальный зал, где в уютной позе покоился Песик. Ящик для собаки выбрали не слишком роскошный, но и не слишком простой, а как раз такой, как нужно.В руках у Роджера Бентли был старый, облезлый патефон. Из-под стальной иглы вырывалось шипение и потрескивание. Соседи выстроились полукругом.— Похоронного марша не будет, — коротко объявил Роджер. — Только это…И голос из далекого прошлого стал выводить историю о том, как хозяин, вернувшись с курорта, расспрашивает домочадцев, что произошло в его отсутствие.Они ему: «Все хорошо, любезный наш хозяин». А потом спохватились: «Одна беда — собака ваша сдохла. Ох, даже вспомнить тяжело».Собака? — не верит своим ушам хозяин. — «Да как же так — моя собака сдохла?! Как это все произошло?»«Виной всему — горелая конина».При чем тут горелая конина? — пытает хозяин.«У нас намедни вспыхнула конюшня». Ну, собака, мол, объелась горелой конины и сдохла.Да как же так? — кричит хозяин. — «И почему огонь попал в конюшню? Как это все произошло?»«Да ветром искру принесло, лошадок крепко припекло, собака сразу тут как тут…»Ветром искру?… — выходит из себя хозяин. — Как это все?…«Да занавески занялись, до неба искры поднялись…»Занавески? Неужто сгорели занавески?!«Да поминальная свеча была куда как горяча…»Поминальная?«Да ваша тетушка слегла и Богу душу отдала, а поминальная свеча была куда как горяча, и занавески занялись, до неба искры поднялись, их в стойло ветром принесло, лошадок крепко припекло, собака сразу тут как тут…»Короче: все хорошо. Одна беда — собака ваша сдохла!Пластинка издала прощальный хрип и умолкла.В тишине у кого-то вырвался сдавленный смешок, хотя в песне говорилось о смерти — собачьей и человеческой.— Теперь, по всей видимости, нас ждет лекция? — Родни был в своем репертуаре.— Нет, проповедь.Роджер Бентли положил руки на конторку, сверяясь с несуществующими заметками.— Трудно сказать, что привело сюда нашу семью: мысли о Песике или же о нас самих. Думаю, верно и то и другое. Мы живем себе — и горя не знаем. Сегодня на нас впервые обрушилось несчастье. Конечно, не стоит гневить судьбу, чтобы, не дай бог, не накликать новые беды. Но давайте попросим: смерть, сделай милость, не спеши в нашу сторону.Он повертел в руках пластинку, будто читая слова песни среди спиральных дорожек.— Все было хорошо. Вот только на тетушкиных похоронах от свечи вспыхнули занавески, искры разнесло ветром, и собака приказала долго жить. У нас же — как раз наоборот. Много лет все было хорошо. Никто не мучился сердцем, не страдал печенью, жили — не тужили. Нам ли сетовать?Тут Роджер Бентли заметил, что Родни следит за временем.— Когда-нибудь придет и наш срок. — Роджер Бентли заторопился. — В это трудно поверить. Мы избалованы благоденствием. Но Сьюзен правильно сказала: Песик своей смертью послал нам осторожное напоминание, и мы должны прислушаться. А заодно порадоваться. Чему? — спросите вы. Тому, что мы стоим у истоков невероятной, поразительной эры — эры долголетия, которая останется в веках. На это можно возразить: если будет война, все пойдет прахом. Не знаю… Скажу только одно: хочу верить, вы все доживете до глубокой старости. Лет через девяносто люди победят сердечные болезни и злокачественные опухоли, а потому станут жить дольше. В мире будет меньше горя — и слава Богу. Легко ли этого достичь? Нет, нелегко. Возможно ли к этому прийти? Да, возможно. Не везде, не сразу. Но в конечном счете мы приблизимся к этой цели. Вчера я вспоминал, что полвека назад проведать дядю с тетей, деда и бабушку, братьев-сестер ходили на кладбище. Все разговоры вертелись вокруг смерти. От нее было некуда деться. Время вышло, Родни?Сын жестом дал понять: осталась одна минута.Роджер Бентли понял, что пора закругляться.— Конечно, и в наши дни умирают дети. Но не миллионами. А старики? Они перебираются в теплые края, а не в мраморные склепы.Отцовский взор охватил всех присутствующих, которые с подозрительно блестящими глазами сидели на скамьях.— Да что далеко ходить, посмотрите друг на друга! А потом оглянитесь в прошлое. Тысячелетия ужаса и скорби. Не представляю, хоть убейте, как родители могли сохранять рассудок, теряя детей! Но они жили дальше, хоть и с разбитым сердцем. Между тем, чума и обыкновенный грипп все так же уносили миллионы жизней. Так вот, мы сейчас вступаем в новую эру, но пока этого не осознаем, потому что находимся в эпицентре урагана, где царит спокойствие… Сейчас я закончу, скажу лишь последнее слово о Песике. Мы его очень любили и потому устроили эти проводы, хотя кому-то такие ритуалы могут пoказаться излишними. Но мы ничуть не жалеем, что приобрели для него участок и договорились посвятить ему прощальную речь. Это не значит, что мы непременно будем приходить к нему на могилу, но кто знает? По крайней мере, у него есть место. Песик, старина, пусть тебе земля будет пухом. А теперь давайте воспользуемся носовыми платками.Все присутствующие дружно высморкались.— Папа, — заговорил вдруг Родни, — а можно… еще разок прокрутить пластинку?На него устремились изумленные взгляды.— Именно это, — сказал Роджер Бентли, — я и сам хотел предложить.Он опустил иглу на дорожку. Послышалось шипение.В том месте, когда в стойло попала искра, когда мясо подкоптилось, а собака лопнула от обжорства, дверь маленького ритуального зала тихо стукнула.Все головы повернулись назад.На пороге стоял никому не известный человек, держа в руках плетеную корзинку, из которой доносилось хорошо узнаваемое слабое тявканье.В том месте, когда у гроба дрогнула свеча, от которой вспыхнула занавеска, и в стойло попала искра……все домашние, потянувшись к солнечному свету, окружили незнакомца и дождались главу семейства, чтобы тот отогнул край покрывала и позволил им запустить руки внутрь корзины.Как впоследствии говорила Сьюзен, лучше бы ей в тот миг дали почитать телефонный справочник. Ведьмин закут The Witch Door, 1995 год Переводчик: Е. Петрова Был стук в дверь, яростный, истовый, неукротимый стук, рожденный из безумия, страха и жажды быть услышанным, выбраться на волю, найти спасение. Был грохот кулаков по невидимой притолоке, были глухие удары, толчки, рывки, скрежет! Чем-то острым царапали по деревянной филенке, выковыривали загнанные по самую шляпку гвозди. Были сдавленные крики в чулане, и неразборчивые мольбы, и зов на помощь, а потом тишина.Тишина была тягостнее и страшнее всего прочего.Роберт и Марта Уэбб сели в кровати.— Слышал?— Вот опять.— Это на крыльце.Теперь тот, кто стучал, и молотил, и лихорадочно обдирал в кровь пальцы, и рвался к свободе, погрузился в молчание, словно прислушивался, чтобы определить, придет ли помощь в ответ на мольбы и стук.Зимняя ночь наполнила дом снежным молчанием; оно запорошило все комнаты, занесло полы и столешницы, завалило ступеньки.Вскоре стук раздался снова. А потом…Тихий плач.— На крыльце.— Нет, в доме, где-то внутри.— Думаешь, это Лотта? Но дверь-то не заперта.— Лотта постучалась бы обычным манером и все. Нет, это не она.— Кто же еще? Она ведь звонила.Оба посмотрели на телефон. Если поднять трубку, в ней слышалась только зимняя тишина. Телефонные линии не работали. С тех самых пор, когда в близлежащих городах начались беспорядки. Так вот, в трубке теперь можно было услышать разве что собственное сердцебиение.— Можно у вас пересидеть? — надрывалась Лотта за шестьсот миль от них. — Всего одну ночь!Не успели они ответить, как в трубку хлынули шестьсот миль тишины.— Лотта была на грани срыва. Ручаюсь, она вот-вот будет у нас. Скорее всего, это она и есть, — сказала Марта Уэбб.— Исключено, — отозвался Роберт. — Я по ночам и не такое слышал. Не приведи Господь.Они лежали в нетопленой спальне фермерского дома, затерянного на просторах Массачусетса, в стороне от главных дорог, вдали от городов, над неприветливой речкой, у кромки черного леса. Декабрь прошел половину студеного пути. Воздух рассекло белым запахом снега.Им не лежалось. При свете коптилки они свесили ноги и сидели на краю кровати, как над пропастью.— Внизу никого нет и быть не может.— Но звуки такие, будто кто-то помирает от страха.— Да ведь нынче все живут в страхе. Не зря же мы с тобой обосновались подальше от городов, беспорядков и прочих мерзостей. Сил больше нет терпеть прослушки, аресты, налоги, выходки безумцев. Не успели мы найти убежище, как от знакомых отбою не стало. А теперь еще вот это… Эй! — Он мельком взглянул на жену. — Ты никак струсила?— Не знаю, что и сказать. В призраков я не верю. Как-никак, на дворе тысяча девятьсот девяносто девятый год, и я еще из ума не выжила. Во всяком случае, смею надеяться. Где, кстати, твой револьвер?— Он нам не понадобится. Не спрашивай почему. Не понадобится — и точка.Каждый взял в руку по коптилке. Еще месяц — и в белых бараках позади дома заработает маленькая электростанция, начнется подача энергии, но пока суд да дело — они передвигались по ферме, как привидения, в неверном пламени масляных ламп и свечей.На лестничной площадке они помедлили. К тридцати девяти годам оба сделались в высшей степени осмотрительными.Из вымороженных комнат на первом этаже доносились рыдания, мольбы и стоны.— Этой бедняжке, видно, совсем туго пришлось, — сказал Роберт. — Жалко ее, хотя одному Богу известно, кто она такая. Пойдем-ка.Они сошли по ступеням.При звуке их шагов плач сделался еще громче. Кто-то с тупой обреченностью бился в невидимую дверь.— Ведьмин закут! — выдавила Марта Уэбб.— Скажешь тоже!— Точно тебе говорю.Остановившись в длинном коридоре, они всматривались в уголок под лестницей, где еле заметно подрагивала обшивка стен. Но теперь рыдания утихли, словно плакальщица вконец обессилела или отвлеклась на что-то другое; а может, она испугалась голосов и начала подслушивать. Зимняя ночь молчала; муж с женой затаились, подняв перед собой беззвучные огни коптилок.Наконец Роберт Уэбб сделал шаг вперед и обшарил стену в поисках секретной кнопки или потайной пружины.— Пусто, — объявил он. — Как-никак мы в этом доме прожили без малого полтора месяца; под лестницей — обыкновенный чулан, вот и все. Помнишь, нам еще агент говорил, когда оформляли купчую: в чулан невозможно проникнуть без нашего ведома. У нас…— Молчи!Они прислушались. Тишина.— Она ушла. Если это была живая душа. Вот чертовщина, ведь эта дверь стоит запертой с незапамятных времен. Теперь уж никому не ведомо, как она открывается. По сути, здесь и двери-то нет. Просто обшивка отстала от стены, и это местечко облюбовали крысы, вот и весь сказ. Они и топочут, и скребутся. Так ведь? — Он повернулся и вопросительно посмотрел на жену, которая не сводила глаз с тайника.— Что за вздор, — отозвалась она. — Крысы, слава Богу, не плачут. Мы же слышали голос и мольбы о помощи. Я сперва подумала: Лотта все-таки добралась. Но теперь-то ясно: это была не она, а кто-то другой, кому тоже некуда деваться.Марта Уэбб вытянула руку и провела дрожащими пальцами по старой кленовой панели.— Как бы открыть этот чулан?— Разве что ломом и кувалдой. Только не сегодня.— Ой, Роберт!— Не приставай. Я устал.— Мы же не можем ее бросить — неровен час…— Она затихла. Послушай, я еле на ногах стою. Завтра встану пораньше и вышибу эту дверь к чертовой матери, договорились?— Договорились. — Она чуть не плакала.— Одно слово: женщины, — бросил Роберт Уэбб. — Что ты, что Лотта. Одна другой лучше. Как только она переступит порог — если доберется, — тут будет сумасшедший дом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29