– Так говорили. – Глаза по-прежнему смотрели на газетные строчки.
– Говорили? Ты имеешь в виду – твой отец? Гревилл так резко отложил газету, что смял листы. Он заговорил, откровенно обдумывая каждое слово, лицо его было замкнутым, глаза ледяными:
– Начиная лет с двух, я видел свою мать в общей сложности пять или шесть раз. Она жила в отдельном крыле дома со своей прислугой и не проявляла ко мне абсолютно никакого интереса, и, насколько я могу понять, к отцу – еще меньше. Его никогда не было дома, и я смутно помню, как мне сообщили о его смерти как о чем-то мимолетном. Этого достаточно, чтобы удовлетворить твое любопытство, Аурелия?
Она вспыхнула.
– Я не любопытничала. Мы живем вместе, мы разговаривали о детях, и вопрос о твоем детстве был совершенно естественным. Мне жаль, что оно оказалось таким несчастным и одиноким. Может быть, это объясняет… – Она замолчала и закусила губу.
– Объясняет что? – спросил он очень мягко. Аурелия вздохнула.
– Ну, полагаю, твою отстраненность и отсутствие эмоций. Гревилл, для человека ненормально вот так, полностью отстраниться от всех уз, существовать в таком эмоциональном вакууме.
Гревилл пристально посмотрел на нее.
– Ты пытаешься мне сказать, что находишь это ненормальным? – негромко спросил он.
Аурелия взглянула на него со смешанным чувством раздражения, досады и разочарования.
– Ты не услышал того, что я сказала, Гревилл. Я не говорю о том, что не могу быть партнером для тебя в этом нашем лондонском предприятии. Я говорю о том, кто я такая, о том, что пытаюсь понять, кто ты такой. Для меня имеет значение, кто ты есть и почему ты стал таким, какой есть.
Она резко поднялась.
– Наш разговор нелеп – ты совсем не понимаешь, в чем суть. Мне нужно переодеться к обеду. – Она быстро вышла из комнаты, плотно закрыв за собой дверь.
Аурелия лежала в медной ванне перед камином в своей спальне, а Эстер поливала ароматизированной лимонной водой ее только что вымытые волосы. Аурелия чувствовала себя не в своей тарелке, ей было тоскливо, и даже при мысли о музыкальном вечере, на который пригласили отличного скрипача, бодрости не прибавлялось. Разумеется, ее отсутствие сразу заметят, и уже утром Корнелия начнет барабанить в дверь, но она придумает какую-нибудь отговорку.
– Я возьму поднос с обедом в свою гостиную, Эстер, – сказала Аурелия, отжимая длинные светлые локоны. – Подай мне полотенце и можешь идти ужинать. Я и сама справлюсь.
Открылась дверь, соединяющая ее комнату со спальней Гревилла, и на пороге показался муж.
– Венера, поднимающаяся из волн, – заметил он, быстро входя в комнату. – Позволь мне. – Вытащил полотенце из ее рук и начал, улыбаясь, энергично вытирать Аурелию.
В обычной ситуации это послужило бы прелюдией к небольшой любовной игре, но сегодня, к собственному удивлению и досаде, Аурелия не испытала ни малейшего желания.
– Извини, Гревилл, но сегодня я, похоже, не в настроении, – вздохнула она, забрала у него полотенце, обмоталась им и вышла из ванны.
Гревилл шагнул в сторону, задумчиво глядя на нее.
– Я не собирался навязываться тебе.
– Конечно, не собирался. – Она взяла второе полотенце, поменьше, и замотала его тюрбаном на голове. – Но я почему-то чувствую себя уставшей, мне тоскливо и вообще не по себе, так что занятия любовью – последнее, чего бы мне сегодня хотелось. Гревилл нахмурился.
– Разумеется, имеешь полное право. Есть какая-то причина для такого состояния?
Аурелия пожала плечами:
– Во всяком случае, мне она неизвестна. Гревилл сдвинул брови еще сильнее.
– Моя дорогая, я думаю, ты говоришь мне неправду. Это как-то связано с нашим довольно неприятным разговором, так?
– Может быть. – Аурелия потянулась за халатом, уронила полотенце и быстро надела халат.
Потом решительным жестом завязала поясок и стянула полотенце с головы.
– Гревилл, давай просто оставим это. – Аурелия села перед зеркалом и взяла щетку для волос.
– Не думаю, что это хорошая мысль. – Он забрал у нее щетку. – Позволь мне сделать хотя бы это. Обещаю, это никакая не прелюдия, просто я очень люблю расчесывать тебе волосы.
Аурелия не стала возражать, и он начал водить щеткой по каскаду все еще влажных светлых волос. Ощущение было приятным и успокаивающим. Аурелия закрыла глаза и опустила голову, а размеренные движения щетки ласкали ее кожу.
– Ну, – произнес через минуту Гревилл, нарушив блаженную тишину, – так что в моих ответах так сильно тебя расстроило?
Аурелия открыла глаза и посмотрела на него в зеркало.
– Я всего лишь задала тебе самый обычный вопрос о твоем детстве. Но ты отреагировал так, словно я сунула нос в глубочайшую личную тайну. Люди, как правило, спокойно разговаривают о своем прошлом – уж во всяком случае, о таких безобидных вещах, как детство. Мы живем вместе, Гревилл. Я знаю, что это совсем ненадолго, и ни в коем случае не требую никаких заявлений о чувствах, потому что прекрасно понимаю: это выходит за рамки заключенного между нами договора.
Аурелия помолчала, пытаясь успокоить душевное волнение, потом продолжила:
– Но случилось так, что мы на самом деле понравились друг другу, и лично мне интересно узнать, что же превратило тебя в человека, который так мне понравился. Неужели и тебе совсем неинтересно, что сделало меня мной?
Ритмичные, размеренные движения щетки продолжались. Гревилл смотрел вниз, на шелковистую массу волос у себя под рукой. В теплой комнате они быстро высыхали, и среди светлых прядей он видел узкие прядки золотистого цвета, а пару раз под светом лампы мелькнули даже рыжеватые.
– Такие красивые волосы, – невольно пробормотал он. Аурелия вскинула брови театральным раздосадованным жестом.
– Я польщена, благодарю за комплимент, Гревилл, но вряд ли это достойный вклад в дискуссию, начал которую – позволь уж напомнить – именно ты.
Гревилл кивнул:
– Так оно и было… так и было. Что ж, дорогая моя, мне очень интересно, что именно сделало тебя той самой женщиной, которая мне нравится и которую я уважаю. Для меня жизненно важно понять это, чтобы работать с тобой. Я должен знать, насколько это вообще возможно, как ты поведешь себя в тех или иных обстоятельствах.
– И это все? – Аурелия уставилась на него в зеркало потрясенным взглядом.
Гревилл замер, словно пригвожденный к месту этими бархатными глазами. Конечно же, это далеко не все. Но он не может в этом признаться, потому что такое признание убирает щит отчужденности, спасавшей его все эти годы и сделавшей его столь превосходным исполнителем. Отчужденности, которая убережет и Аурелию с ее дочерью.
– И это все, Гревилл? – повторила она, видя, как его серые, обычно ясные глаза затуманились смятением.
Гревилл думал о доне Антонио, наблюдавшем за игравшей Фрэнни, о его хищном пристальном взгляде. Испанец гадал, как лучше воспользоваться крохами информации о предполагаемом слабом месте Гревилла. Фолконер отлично знал, что не может позволить себе расслабиться. Он не раз видел, что случается с человеком, павшим жертвой привязанности.
– Так должно быть, – произнес он, наконец. Аурелия вскочила с пуфика; круто повернулась к нему и крепко схватила за руки.
– Нет, Гревилл, не должно.
– Да, Аурелия, должно. – Он отвел ее руки, опустив их вниз. – Это не значит, что я не могу желать чего-то другого. Но ты должна согласиться с тем, что я знаю, как наилучшим образом выполнять работу – а эта работа не допускает никаких нежных чувств. И выбрал эту работу я сам – как и Фредерик.
– И ты пытаешься мне сказать, что Фредерик отказался от всех теплых и любящих мыслей о нас… о Фрэнни и обо мне? – возмутилась Аурелия. Она стояла неподвижно, впившись в него взглядом, словно пыталась увидеть что-то за этими непроницаемыми серыми глазами.
– У него не было выбора, – просто ответил Гревилл.
– Значит, ты говоришь, что если бы он не погиб, если бы когда-нибудь у него появилась возможность вернуться домой, он бы этого не сделал, потому что отказался от всех родственных уз? Он перестал быть отцом или мужем?
Она покачала головой и сердито шагнула к камину.
– Я не верю в это. Фредерик никогда бы не пошел на такое… никогда не забыл бы вот так запросто о своей жизни, о друзьях и семье. Он не ушел в монастырь. – Аурелия снова повернулась к Гревиллу, обхватив себя руками. Блестящие волосы разметались по плечам, а в карих глазах плескались гнев и боль.
– Считай, что именно это он и сделал, – мягко произнес Гревилл. – Фредерик знал, что если он хочет быть хорошим агентом, то должен оставаться мертвым – и для тебя, и для всех людей из своего прошлого. Он принял решение, сделавшее для него невозможным возвращение к прежней жизни. Фредерик Фарнем погиб при Трафальгаре. На улицах Коруньи погиб вовсе не Фредерик Фарнем, Аурелия.
– Значит, и ты для своей семьи умер?
Гревилл иронически усмехнулся.
– Я умер для своей семьи в момент рождения. Я едва не убил свою мать, чего отец мне так и не простил. Во всяком случае, он не простил мне последствий моего рождения. Мать удалилась в свой собственный мир и, очевидно, забыла о моем существовании… или просто сбросила меня со счетов. Суть-то та же самая. И точно так же она забыла про существование моего отца – или вычеркнула его из памяти. – Он постучал костяшками пальцев по комоду. – Пожалуйста, Аурелия. Ты спрашивала? Вот тебе вся история моего детства и юности… как она есть.
– Прости, – сказала Аурелия и крепко обняла Гревилла. – Мне жаль, что тебе выпало такое печальное детство, но я не жалею, что ты рассказал мне о нем.
Не почувствовав никакого отклика от застывшего Гревилла, она опустила руки и шагнула назад.
– Я больше не буду на тебя давить, ты из-за этого слишком сильно переживаешь. Если тебе нужно идти, иди, я не задерживаю тебя.
Казалось, что Гревилл колеблется. Потом он досадливо провел рукой по своим коротко остриженным волосам и сказал:
– Ты спустишься вниз к обеду?
– Нет, я попросила Эстер принести поднос в мою гостиную. – Аурелия повернулась к трюмо, взяла щетку и стала скручивать волосы в низкий узел.
– Я думал, ты пойдешь на концерт Паганини.
– Я не очень хорошо себя чувствую.
– О-о. – Гревилл направился к двери и вдруг добавил: – А я-то собирался пойти с тобой.
Это прозвучало так робко, подумала Аурелия. Поразительно для такого человека, как он. Словно он окончательно растерялся, пережив совершенно незнакомые для себя чувства.
– Можешь пойти сам и извиниться за меня, – предложила она, закрепляя на скрученном узле сетку для волос. – Там будет Корнелия.
– Нет-нет… думаю, я тоже проведу спокойный вечер. – Гревилл положил руку на ручку двери и оглянулся на севшую у трюмо Аурелию. – Мне заглянуть к тебе перед сном?
– Сколько угодно, – легко отозвалась она. – Правда, я собиралась лечь пораньше, так что, может быть, уже буду спать.
– Что ж, я испытаю судьбу, – сухо произнес Гревилл и вышел.
Аурелия сидела перед трюмо и размышляла о том, что здесь только что произошло. Они затронули больные места, вплотную приблизились к неким эмоциональным границам, хотя Гревилл изо всех сил пытался этого избежать. И пока она не могла решить, хорошо это или плохо.
– Мне кажется, совсем не обязательно надевать официальный вечерний костюм ради этого события, Аурелия. – Гревилл, отряхивая шелковый рукав темно-серого сюртука, вошел в спальню Аурелии в пятницу, перед суаре у Лессингемов.
– Разумеется, не настолько официальный, как для «Олмака», – отозвалась она и повернулась к мужу, продолжая держать руку вытянутой – Эстер застегивала ряд крохотных пуговок на манжетах длинных пышных рукавов ее платья. – Этот вполне подойдет. Ты выглядишь очень модно.
И действительно, к хорошо сидевшему шелковому темно-серому сюртуку и облегающим трикотажным светло-серым панталонам Гревилла придраться было невозможно – разве только возмутиться, что мужественная мускулатура так откровенно подчеркивается покроем костюма.
– Могу я вернуть тебе комплимент? – одобрительно улыбаясь, спросил он.
Аурелия знала, что платье из старинного золотистого дамаста, завязанное на талии шнуром с кисточками, с вырезом, подчеркнутым простым воротником цвета золотистого янтаря, очень ей идет. Эстер не зря потратила несколько часов со щипцами для завивки, доводя до совершенства, копну белокурых кудряшек, обрамлявших ее лицо, и теперь Аурелия не без тщеславия считала, что выглядит наилучшим образом.
Впрочем, внешний вид никак не отражал ее внутреннего состояния. После вчерашней неудачной и бессмысленной дискуссии Гревилл вел себя так, словно они вообще не затрагивали этих сложных эмоциональных вопросов, и Аурелия понимала, что ей остается только одно – вести себя так же. Но невысказанное простиралось между ними как пустыня – во всяком случае, она ощущала это именно так.
– Не забудь веер. – Он взял изящный японский разрисованный веер и развернул пластины из слоновой кости.
– Конечно, нет. – Веер должен был служить им средством общения, в особенности, если среди гостей окажется дон Антонио Васкес. Роль Аурелии сегодня вечером заключалась в том, чтобы просто вовлечь его в разговор, пофлиртовать с ним, заставить по возможности раскрыться – по сути, стать наживкой, чтобы Гревилл мог начать действовать, когда решит, что настал подходящий момент. Аурелия выучила целый ряд движений веера для передачи основной информации – если ей покажется, что она для Гревилла важна.
Гревилл кивнул.
– Ну что, идем? – Он взял у Эстер вечернюю накидку и тщательно укутал плечи Аурелии. Протянув руки, чтобы застегнуть воротник накидки, он неожиданно наклонился и мазнул губами по шее жены – не то поцелуй, не то просто теплый шепот.
Как всегда, от прикосновения его губ по позвоночнику пробежал трепет предвкушения, а в животе все потеплело и сжалось. Аурелия поспешно отодвинулась и сунула веер в расшитый бисером ридикюль.
– Я готова, – улыбнувшись, произнесла она. Гревилл предложил ей руку, чуть шевельнув бровями, но ничего не сказал.
В карете Аурелия села в угол и сидела там, лениво поигрывая шнурком ридикюля, надетым на запястье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41