Он собирался договориться с Моласаром, заключить с ним сделку. Но для чего? Чтобы убить майора? Магда права,
смерть Кэмлффера лишь ненадолго отсрочит неотвратимое, а возможно, гибель эсэсовца лишь ухудшит положение. Несомненно, насильственная смерть офицера СС, присланного на строительство лагеря смерти, повлечет за собой карательные санкции против еврейского населения Румынии. А в Плоешти направят другого офицера. Может, через неделю, может, через месяц. Не все ли равно? У немцев много времени. Они выигрывают все сражения, покоряя одну страну за другой. И кажется, их невозможно остановить. А захватив все страны, они, к своему удовольствию, смогут воплощать в жизнь бредовые идеи о чистоте расы своего бесноватого фюрера.
Короче говоря, вряд ли старый калека — профессор истории в силах что-либо изменить.Но больше всего мучила мысль о том, что Моласар боится креста... боится креста.
Моласар между тем бесшумно переместился и остановился перед профессором, молча разглядывая его. «Странно, — думал старик. — Я настолько поглощен собственными мыслями и жалостью к самому себе, что не реагирую на Моласара либо начинаю к нему привыкать». Сегодня он почему-то не ощутил того ужаса, который охватывал его всякий раз при появлении монстра. Наверное, ему уже все равно.
— Мне кажется, ты можешь умереть, — без всякого предисловия заявил Моласар.
Резкость заявления вывела Кузу из состояния прострации/
— От вашей руки?
— Нет. От своей собственной.
Неужели он способен читать мысли? Куза как раз всю вторую половину дня подумывал о самоубийстве. Ведь самоубийство решило бы разом кучу проблем. Магда почувствовала бы себя свободной и, избавившись от него, могла бы скрыться где-нибудь в горах и убежать от Кэмпффера, Железной Гвардии и всех остальных негодяев. Но он не знал, как это осуществить. Да и решимости не хватало.
Куза отвел глаза.
— Возможно. Но даже если я не умру от своей руки, то скоро погибну в лагере смерти майора Кэмпффера.
— Лагере смерти? — Моласар придвинулся ближе к свету, недоуменно подняв бровь. — Это место, где люди собираются, чтобы вместе умереть?
— Нет. Место, куда людей насильно свозят и умерщвляют. Майор собирается построить такой лагерь чуть южнее перевала.
— Убивать валахов?! — Моласар обнажил в приступе ярости непомерно длинные зубы. — Немец пришел сюда, чтобы убивать мой народ?
— Да не ваш народ, — сказал Куза подавленно. Чем больше он размышлял об этом, тем хуже ему становилось. — Речь идет об евреях. Так что вас это не касается.
— Я сам решаю, что меня касается, а что — нет! Но почему евреи? В валахии нет евреев — во всяком случае, не так много, чтобы создавать проблему.
— Да, в те времена, когда вы строили замок, их почти не было. Но в следующем столетии мы перебрались сюда из Испании и других стран Западной Европы. Большинство осело в Турции, но многие обосновались в Польше, Венгрии и Валахии.
— Мы? — озадаченно переспросил Моласар. — Так ты еврей? Куза кивнул, почти уверенный, что древний боярин разразится антисемитской речью. Но вместо этого Моласар спокойно произнес:
— Ты тоже валах.
— Валахия объединилась с Молдавией, и страна теперь называется Румынией.
— Названия меняются. Но ты родился здесь? И те, другие евреи, которые должны попасть в лагерь смерти, тоже?
— Да, но...
— Значит, они валахи!
Куза понял, что терпение Моласара на исходе, но все же продолжил:.
— Но их предки — эмигранты.
— Какая разница! Мой дед был выходцем из Венгрии. Так что же, я перестал из-за этого быть валахом?
— Нет. Ну конечно же нет.
Разговор не имел смысла, надо было заканчивать.
— То же самое и с евреями, о которых ты толкуешь. Они — валахи и мои соотечественники! — Моласар выпрямился во весь свой гигантский рост и гордо расправил плечи. — Ни один немец не смеет приходить в мою страну и убивать моих соотечественников!
«Типичная реакция! — думал Куза. — Готов поспорить, что ему и в голову не приходило осуждать уничтожение местных крестьян валашскими боярами. И конечно, он не протестовал, когда Влад сажал своих подданных на кол. Но что дозволено валашской знати, не дозволено чужеземцу!»
Моласар снова отошел в тень.
— Расскажи мне об этих лагерях смерти.
— Лучше не надо. Это слишком...
— Рассказывай! Куза подчинился.
— Я расскажу, что знаю. Первый лагерь был создан в Бухенвальде, или в Дахау, лет восемь назад. Есть еще Флоссенбург, Равенсбрюк, Нац-вайлер, Освенцим и еще много других, о которых я не слышал. Теперь такой лагерь строят в Румынии — или Валахии, как вы ее называете, — а через год-другой, возможно, построят еще. Эти лагеря служат одной-единственной цели: туда свозят людей определенного сорта — миллионы людей — мучают, унижают, изнуряют каторжным трудом и в конечном итоге уничтожают.
— Миллионы? — не то удивился, не то возмутился Модасар, видимо с трудом веря сказанному. Он почти полностью растворился в тени, лихорадочно передвигаясь от стены к стене.
— Миллионы, — твердо повторил профессор.
— Я убью этого немецкого майора.
— Не поможет. Таких, как он, тысячи, и они будут приезжать сюда один за другим. Вы убьете нескольких, возможно, многих, но в конце концов они найдут способ убить вас.
— Кто их посылает?
— Гитлер, их вождь, и он...
— Король? Принц?
— Нет... — Куза поискал подходящее слово. — Точнее всего воевода, чтобы вам было понятно.
— А, воевода! Ну что ж, тогда я убью его, и Ьн больше никого не сможет послать!
Моласар произнес это настолько обыденным тоном, что смысл сказанного не сразу дошел до измученного мозга профессора. А когда наконец дошел, старик воскликнул:
— Что вы сказали?
— Воевода Гитлер — когда я войду в полную силу, я выпью из него жизнь!
Кузе показалось, что он вынырнул наконец из океанских глубин на поверхность и глотнул воздуха. Но опасаясь снова очутиться на дне, он вскричал:
— Вы не сможете! Он под надежной охраной, и он в Берлине! Моласар снова вышел на свет и обнажил зубы, но на этот раз не в оскале, а в некоем Подобии улыбки:
— Его охрана так же надежна, как охрана его лакеев в моем замке. Я легко доберусь до него, несмотря на крепкие замки и вооруженную стражу. Стоит мне только захотеть. И не важно, как далеко он находится — как только наберусь сил, отыщу его..
Куза с трудом сдерживал возбуждение. Наконец-то появилась реальная надежда. Он и не мечтал!
— А когда? Когда вы сможете отправиться в Берлин?
— Завтра ночью. К этому времени я буду уже достаточно силен, особенно когда перебью всех захватчиков в замке.
— В таком случае хорошо, что они не послушались меня, когда я посоветовал покинуть замок.
— Что посоветовал? — взревел Моласар.
Его руки потянулись к старику, и он едва сдерживался, чтобы не растерзать старика.
— Извините меня! — Профессор вжался в спинку кресла. — Я думал, вы этого хотите!
— Я хочу их жизни! — Руки опустились. — Когда мне понадобится что-то другое, я тебе сообщу, и ты выполнишь любой мой приказ!
— Конечно, конечно. — Противоречить сейчас чудовищу было бы крайне неразумно. Не стоит забывать, с кем имеешь дело. Моласар не
потерпит никаких возражений, все должно быть так, как он хочет. Иное для него непостижимо и неприемлемо.
— Хорошо, Мне нужна помощь смертных. Не все можно осуществить ночью в темноте, поэтому кто-то должен действовать днем, готовить мне путь, делать, что я велю. Так было, когда я выстроил этот замок и обеспечил его сохранность, так будет и теперь. В прошлом я пользовался услугами всяких изгоев, конечно, аппетиты их не были так велики, как мои, но неприемлемы для их соплеменников. И я помогал им, платил за услуги. Что же касается тебя, то у нас с тобой, насколько я понимаю, общая цель
Куза глянул на свои искалеченные руки.
— Мне кажется, я не гожусь вам в помощники.
— То, что я собираюсь поручить тебе нынче ночью, несложно: некий ценный для меня предмет необходимо вынести из замка и надежно спрятать где-нибудь в горах, Тогда у меня будут развязаны руки и я смогу уничтожить тех, кто собирается убивать моих соотечественников.
Куза испытал странное ощущение, своего рода эмоциональный всплеск, когда представил себе, как Гитлер и Гиммлер корчатся в ужасе перед Моласаром, представил их изуродованные, безжизненные — а еще лучше: безголовые — тела, выставленные на всеобщее обозрение у входа в пустой лагерь смерти. Это означало бы конец войны и спасение его народа. Не только румынских евреев, а всей расы! Это означало будущее для Магды. Конец Антонеску и Железной Гвардии. И даже восстановление его самого в должности.
Но тут он вернулся к реальности, спустившись с радужных высот назад в инвалидную коляску. Ну, как он сможет вынести что-либо из замка и спрятать где-то в горах, когда с трудом добирается до дверей собственной комнаты?
— Вам нужен здоровый помощник, — сказал профессор дрогнувшим голосом. — Какой прок от калеки?
Он скорей почувствовал, чем увидел, как Моласар обогнул стол и встал рядом с ним, Моласар положил свою тяжелую руку на плечо профессору, и тот, подняв глаза, увидел, что Моласар смотрит на него с улыбкой.
— Тебе предстоит еще многое узнать о моих возможностях.
Глава 25
Корчма
Суббота, 3 мйя 10 час. 20 мин.
Счастье.
Вот что это такое. Магда никогда не думала, что это так прекрасно — проснуться в объятиях любимого. Испытать чувство умиротворенности и безопасности. И потому что рядом с ней Гленн, наступивший день обещал быть радостным.
Гленн лежал на боку, к ней лицом. Он все еще спал, и хотя Магде не хотелось его будить, она не могла удержаться, чтобы не прикоснуться к нему. Девушка нежно провела рукой по его плечу, пробежала пальцем по шраму на груди, легонько взъерошила волосы. Потом прижалась к нему. Под одеялом было так тепло и уютно, и так приятно оттого, что они лежали, тесно прижавшись друг к другу. В Магде постепенно разгорался огонь желания. Хоть бы Гленн поскорей проснулся!
В ожидании девушка изучала его лицо. Ей еще так много предстоит узнать об этом человеке. Откуда все-таки он родом? Как прошло его детство? Почему он здесь? Почему возит с собой этот меч? И почему сам он такой чудесный? Она почувствовала себя маленькой школьницей и сама себе удивлялась. Никогда в жизни она не была так счастлива.
Ей хотелось, чтобы отец познакомился с ним поближе. Они должны хорошо поладить. Неизвестно только, как отец отреагирует на их отношения. Гленн не еврей... Она не знала, кто он, но уж точно не еврей. Не то чтобы для нее это имело какое-то значение, но отец всегда проявлял щепетильность в этом вопросе.
Отец... Внезапно чувство стыда охватило Магду и погасило разгоравшуюся страсть. Пока она наслаждалась в объятиях Гяенна, упиваясь экстазом, отец сидел в одиночестве в холодных каменных стенах, окруженный дьяволами в человеческом обличье, ожидая встречи с существом из преисподней. Как же могла она не испытать стыда?
С другой стороны, разве она не имеет права на каплю счастья? Она ведь не бросила отца. Она по-прежнему в корчме. Он прогнал ее из замка прошлой ночью, а днем вообще отказался покинуть крепость. А согласись он отправиться в корчму, она не оказалась бы в комнате Гленна, и они не были бы сейчас вместе.
Странная штука — жизнь!Но ни вчерашний день, ни нынешняя ночь ничего не изменили в судьбе ее и отца. Изменилась лишь она сама. Как и накануне, как и третьего дня, они с отцом во власти немцев. Они по-прежнему евреи. А немцы — по-прежнему нацисты.
Магда выскользнула из теплой постели, прихватив простыню, и когда подошла к окну, обернула ее вокруг себя. Да, многое в ней изменилось, рухнули многие запреты, как отпадают куски земли с брон^ зовых артефактов, найденных при раскопках, но все-таки она по-прежнему была не в состоянии стоять средь бела дня голой у окна.
Замок — она почувствовала его присутствие еще до того, как подошла к окну. За ночь исходящее от него зло достигло деревни, как будто сам Моласар пришел сюдаза ней. Замок возвышался над ущельем, серый камень под серым, хмурым небом, окутанный постепенно рассеивающимся туманом. На стенах ходили часовые, центральные воро-
та были открыты настежь. И кто-то или что-то двигалось по мосту к корчме. Магда прищурилась, пытаясь разглядеть, что это Такое.Инвалидная коляска. А в ней отец. Но его никто не вез. Он ехал сам. Быстрыми сильными ритмичными движениями он вращал ручки ко-лес, и коляска довольно быстро катилась по мосту.
Совершенно невероятно, и все же глаза ее не обманывали. Отец ехал прямо к корчме!Разбудив Гленна, Магда заметалась по комнате, собирая разбросанные вещи и одеваясь на ходу. Гленн мгновенно вскочил, подшучивая над ее растерянностью, стал вместе с ней отыскивать различные предметы туалета. Магде же было не до смеха. Кое-как приведя себя в порядок, она стремглав вылетела из комнаты, чтобы встретить отца внизу.
Этим утром Теодор Куза был счастлив. По-своему.Он выздоровел. Голыми руками, открытыми свежему утреннему ветру, он бодро крутил колеса коляски, катясь по мосту. Ни боли, ни малейшего неудобства. Впервые за долгие годы Куза проснулся без ощущения, что ночью намертво заклинило все суставы. Руки свободно двигались, он мог вертеть головой во все стороны, не слыша при этом хруста суставов и не ощущая никакой боли. Язык был влажным — слюны хватало, и он спокойно глотал, не прибегая к чашке с водой. Мышцы лица тоже «оттаяли», и он снова мог улыбаться нормальной доброй улыбкой, не отпугивая людей заменявшей ее гримасой.
Он широко улыбался от счастья вновь обретенной подвижности, чувства собственной значимости и возможности снова принимать активное участие в жизни.
Слезы! По щекам текли слезы! Он часто плакал вначале, когда болезнь схватила его костлявой рукой, но слезы давно пересохли, перестали работать и слюнные железы. Теперь же щеки были мокры от слез. Всю дорогу от замка он, не стесняясь, плакал, и это были слезы радости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49