Высотка же, со всем
сторон окруженная полями и перерезанная поперек этой траншеей, походил
а на лепешку. Она была далеко впереди позиций батальона, и солдатам, заним
авшим ее, полагалось раньше всех обнаружить противника, если тот двинетс
я вперед, задержать его, дать батальону возможность подготовиться к отпо
ру. Потому-то и высотка и лейтенант с двенадцатью солдатами, окопавшимис
я здесь, назывались боевым охранением.
Днем сюда не могли подойти и даже подползти ни свои, не немцы. Зато ночью м
ожно подобраться с любой стороны Ц ни минных полей, ни колючей проволок
и перед траншеей нет. Единственным тоненьким нервом, который связывал вз
вод с главными силами батальона, была черная ниточка телефонного кабеля
. Она лежала прямо на снегу, ее, наверное, хорошо видно в бинокль со стороны
противника Ц немецкие минометчики, дурачась от нечего делать, перебива
ли кабель многократно. После этого взвод подолгу сидел отрезанным: в све
тлое время связисты на голое поле не выходили, знали, что их поджидают фаш
истские снайперы.
…К последнему изгибу траншеи Василий приблизился крадучись. Выглянув и
з-за поворота, увидел часового, тот стоял к нему спиной.
Ц Спишь?
Ц Заснешь тут, Ц мрачно сказал часовой, Ц в животе как на шарманке игра
ют. Я вас слышал, товарищ лейтенант, когда вы еще с Ефремовым разговаривал
и. На морозе далеко слышно… Так где же кормильцы-то наши, товарищ лейтенан
т? Почему жрать не принесли?
Ц Несут. Скоро будут…
На другом Ц левом Ц фланге рядовой Бирюков тоже не спал и тоже спросил о
еде.
Василий не успел ответить, стрелы трассирующих пуль пронеслись над голо
вой, звонко, будто хлысты цирковых дрессировщиков, щелкнули над самым ух
ом. Лейтенант и солдат пригнулись, пулеметная очередь вспорола бруствер
и обдала их земляным и снежным крошевом.
Ц Во дает! Ц сказал Бирюков.
Василий мгновенно представил немецкого пулеметчика в зеленоватой шине
ли, в каске, пулемет с толстым дырчатым кожухом на стволе, колышки разной в
ысоты или ступенчатую дощечку под прикладом пулемета. Все важные цели пу
леметчик пристрелял засветло, для каждой под приклад забил колышек или с
делал срез на доске, а теперь вот, ночью, ставит приклад на эти подпорки и в
темноте бьет точно по цели. Вон как резанул по брустверу, высунь голову Ц
сразу продырявил бы!
Дорисовав картину со всеми ее подробностями, Василий недовольно сказал
солдату:
Ц Немец-то дает, а ты можешь так?
Бирюков удивленно поглядел на командира, почуяв его официальную строго
сть, поправил ремень, отряхнул землю, которой, как и у Ефремова, была испач
кана спереди шинель, и, ничего не ответив, без особой сноровки, но все же вы
прямился, пытаясь изобразить положение «смирно».
Василий обратил внимание на нога солдата, расставленные врозь под балах
оном промерзшей шинели, вспомнил лихих и красивых своих товарищей по учи
лищу и сердито упрекнул Бирюкова:
Ц Строевик!.. Чего же молчишь? Стрелять, как он, говорю, умеешь?
Солдат потоптался, виновато ответил:
Ц Так бьем же их, товарищ лейтенант.
Ц Бить-то бьем, да где? Под Москвой, Смоленск-то вон, за спиной у того фрица.

Ц Так ить, товарищ лейтенант, ежели по башке из-за угла шваркнуть, какой н
и на есть здоровяк не устоит. Теперича вот оправились и от Москвы отогнал
и.
Ц «Оправились»! Ц язвительно передразнил Василий, Ц Нашел тоже слове
чко Ц «оправились»!
Ц Я же не в тех смыслах, товарищ лейтенант.
Ц Ну, ладно, гляди лучше, как бы на Новый год нам с тобой подарочек не подне
сли…
Василий вернулся к землянке, постоял у входа, прислушался. Еще одна ракет
а белой струйкой взмыла вверх, раскрылась, расцвела в огромный светящийс
я конус и, покачиваясь, стала спускаться.
Круг снега, высвеченный ракетой, напомнил Василию боксерский ринг. Так ж
е вот освещен бывает. Только не круг, а квадрат. И поменьше. Окаймлен канат
ами. А зрители где-то там, во мраке, за пределами света.
Очень ясно Василий вспомнил, прямо увидел, как рефери, весь в белом, лишь н
а шее черный галстук-бабочка, показал в его сторону и громокоговорители
тут же объявили: «В правом углу боксер Ромашкин, общество „Спартак“, втор
ой разряд, средний вес, провел тридцать шесть боев, тридцать два выиграл, б
оксом занимается три года». Кто-то из зрителей, как всегда, отреагировал н
а его фамилию: «Молодец, Ромашка! Цветочек!» Зал ответил глухим вдохом сме
ха, но тут же болельщики его соперника выкрикнули другое: «Ромашке сегод
ня лепестки посшибают! Погадают на нем: любит Ц не любит…»
Василий грустно улыбнулся. «Где они сейчас, мои соперники и те, кто кричал
мне обидные слова? Все, конечно, воюют. Многие, наверное, уже „отработались
“, с любым из них он встретился бы теперь, как с братом. Впрочем, и тогда Васи
лий не испытывал злобы ни к своим соперникам, ни к их болельщикам, и стреми
лся лишь получше понять, разгадать противника, оказаться ловчее и находч
ивей его. Дрался беззлобно, но решительно и настойчиво, как полагается в с
порте.
«Да, многие теперь уже „отработались“, Ц опять подумал Василий. Было гор
естно вспомнить родное, обиходное среди боксеров слово „отработались“.
Так они говорят о тех, кто закончил бой. Ромашкин вложил в этой слово совсе
м иной смысл и потому нахмурился.
Мысли о боксе, о веселой довоенной жизни пронизал холодный сквознячок: в
ыбило почти всех выпускников училища, которые приехали с ним в этот полк.
И его, Ромашкина, тоже выбивало: был ранен. Чуть бы левее Ц и привет, лежал б
ы сейчас в братской могиле под Вязьмой. А может, рядом с отцом, скончавшимс
я от ран в госпитале.
Василия потрясла тогда быстротечность судьбы взводного командира. Все
го один бой, одна атака, преодоление двух-трех немецких траншей Ц и не ос
талось в ротах ни родного взводного! А роты и взводы тем не менее существу
ют, хотя и сильно поредевшие…
Там же, в госпитале, где появилось время для размышлений, Ромашкин сделал
и еще один важный, как ему казалось, вывод: у людей на войне жизнь коллекти
вная. Мы Ц взвод, мы Ц батальон, мы Ц полк. Даже временные объединения в г
руппы и команды помнятся долго. Вот он сам выехал из училища в полк с коман
дой в двадцать человек, и все время, пока они ехали, везде и всеми рассматр
ивались как единое целое Ц команда. На железной дороге военные комендан
ты отводили место в вагоне не каждому из них, а команде. Продукты отпускал
ись тоже всей команде «чахом» Ц по одному продатгестату. Только по приб
ытии в полк разъединились они, разошлись на короткий срок по батальонам
и ротам. Но все равно их числили по старинке: из такой-то команды. И после бо
я они опять собрались вместе. Не все, конечно, а только те, кому нужен был го
спиталь. Остальные легли в общую братскую могилу Ц погибли за общее дел
о.
Одни прибывают, другие выбывают, а бои идут. Когда двадцать лейтенантов в
ыехали из училища, великая битва за Москву уже полыхала. Когда они шагали
торжественным маршем на параде по Красной площади, битва эта продолжала
сь, Иные успели сгореть в ее огне, Василий в госпитале отлежался и вот опят
ь много дней участвует все в том же сражении за столицу.
Основательно продрогнув, Ромашкин собирался уже нырнуть под плащ-палат
ку, заменявшую дверь, в приятную теплоту блиндажа, но в этот миг справа гро
мко крикнул Бирюков:
Ц Стой! Кто идет? Стрелять буду! Ему сразу же негромко, откуда-то со сторон
ы, ответили:
Ц Да свои, свои. Погоди стрелять, сначала сто граммов выпей.
Василий поспешил на голоса. Прибыли двое. Округлые от поддетых под шинел
и ватников, запорошенные снегом, они, видно, умаялись и неловко сползали в
траншею. Ворсинки шапок вокруг лиц и сами лица заиндевели. Солдаты, как то
чно выразился Ефремов, «волокли» еду. Один тащил по снегу плоский темно-з
еленый термос с лямками для крепления на спине, другой Ц два вещевых меш
ка, тоже зеленых, только посветлее.
Подошли Ефремов и Махоткин, взяли у солдат ношу. От вещевых мешков пахло п
римороженным хлебом, а от термоса, хоть он и был завинчен, исходил желанны
й аромат борща.
Ц В Москву, что ли, за праздничной шамовкой бегали? Ц спросил Махоткин.

Ц Угадал, Ц хмуро ответил солдат, принесший термос. Ц Прямо из рестора
на «Балчуг» бифштексы вам доставили.
Другой, который тащил мешки, оказался разговорчивее. Сознавая, как их зде
сь заждались, принялся объяснять:
Ц Зацепило у нас одного. Мы сначала втроем шли… Крепко зацепило. В живот.
Если бы полегче, мы бы его назад своим ходом пустили. А тут нельзя было, при
шлось выносить…
Гитлеровцы, очевидно, услышали говор, огненные струи хлестнули по транше
е. Все присели, взбитый пулями снег посыпался сверху.
Ц Вот и новогоднее конфетти, Ц сказал солдат, вручивший Махоткину терм
ос.
Ц Ступай, а ты вправду не в ресторане работал? Ц спросил Махоткин. Ц Биф
штекс знаешь, конфетти.
Тот, однако, не принял этого явного предложения поговорить о довоенной ж
изни. Только вздохнул и доложил лейтенанту:
Ц Тут все: завтрак и ужин сухим пайком: обед, стало быть, горячий. Водка Ц
во фляжках, хлеб и сахар Ц в мешке. Вам еще доппаек, товарищ лейтенант, печ
енье и масло.
Ц Спасибо, Ц сказал Василий и, повернувшись к Ефремову, распорядился:
Ц Вы тут оставайтесь, глядите, как бы фрицы на угощенье не пожаловали. Ско
ро вас подменю: поедят ребята Ц сразу пошлю на смену.
Ц Понятно, товарищ лейтенант, Ц ответил Ефремов.
Термос и вещевые мешки были переданы в чьи-то руки Ц темные, испачканные
сажей, с желтыми подпалинами от цигарок. Руки эти тянулись из-под плащ-па
латки, не откидывая ее далеко, сберегая тепло внутри землянки.
Василий, пропустив в землянку продовольственников, сам пока задержался
в траншее. Не любил он процедуру дележки продуктов. Знал, что и без него вс
е будет разделено по совести, надувательство исключено.
А в блиндаже сразу же началась веселая возня. Солдаты рассаживались поуд
обнее, гремели котелками. Послышались шутки, потом знакомый вопрос:
Ц Кому?
И кто-то, непременно отвернувшись в сторону, может быть, из-под наброшенн
ой на голову шинели, Ц кто именно, Василий не узнал Ц глухо ответил:
Ц Ефремову!
Потом снова:
Ц Кому?
И опять тот же глухой голос:
Ц Бирюкову!
Ц Кому?
Ц Лейтенанту!..
Когда ритуал дележки закончился, Василий откинул плащ-палатку. В блинда
же было накурено. Тепло, напитанное влагой земляных стен, приятно коснул
ось его. Гильза от снаряда, сплющенная вверху, держала фитиль из обрезка б
язи и освещала землянку язычком чадящего пламени. Солдаты сидели, прижав
шись спинами к стенам. В узком проходе на расстеленных серых измятых пол
отенцах стояли котелки, кружки, лежали хлеб и сахар. Когда можно спать, эти
люди вот так же, как сейчас, садятся, лишь опускаются чуть ниже, вытягивая
ноги от стены к стене.
Василий был доволен блиндажом: удобный. Будто специально рассчитан на ег
о взвод: две свободные смены Ц восемь человек Ц сразу могут отдыхать в т
епле. А для него, командира, есть даже земляное возвышеньице в дальнем угл
у, и напротив этого возвышеньица выложена печурка из неведомо где взятог
о кирпича. Ее много раз обмазывали глиной, но она и теперь вся в трещинах
Ц алые угли вываливаются сквозь щели. Над печкой протянулись черные обр
ывки кабеля, там постоянно сушатся портянки и рукавицы, заполняя блиндаж
кислым запахом шерсти, пота и паленой ткани. Сейчас все эти запахи перекр
ыл дух наваристого борща.
«И еще чем хорош блиндаж, Ц размышлял Василий, Ц над головой двойной на
кат из нетолстых бревнушек, присыпанных слоем земли и снега. Не каждая ду
рная мина прошибет. Снаряд, конечно, пропорет насквозь и взорвется внутр
и, но не так уже часто на войне случаются прямые попадания!»
Ромашкин со своим взводом немало сменил позиций. Приходилось жить по-вс
якому: и без печки, и вовсе без блиндажа, в траншеях, где по колено воды. И от
сознания теперешнего удобства да и от тихого поведения немцев у Василия
была по-настоящему праздничное настроение. Подняв свою кружку и отметив
про себя, что солдаты налили ему побольше положенных ста граммов («Уважа
ют, черти!»), лейтенант от души сказал:
Ц Ну, что же, братья-славяне, с Новым годом вас! И дотопать нам до Берлина!

Когда все поели, продовольственники, забрав термос, вещевые мешки и фляг
и, собрались в обратный путь.
Ц Идите так, чтобы высотка прикрывала, Ц посоветовал Ромашкин.
Ц Дойдем! Налегке-то быстрее, Ц откликнулся один из них.
Ц Слышь, дядя, Ц спросил его Махоткин, Ц а третьего-то вашего до двенад
цати или после зацепило?
Ц Вроде бы до, Ц ответил тот.
Ц Уходили к нам, он живой был?
Ц Дышал.
Ц Тогда порядок, в Новый год перевалил Ц жив будет.
Ц Хорошо бы, Ц тихо сказал другой. И неуклюжие продовольственники поле
зли из траншеи, пригнувшись, покатились, словно колобки, за обратный скат
высотки.
Василий настороженно ждал. «Если сейчас немцы чесанут точной пристреля
нной очередью, срежут обоих». Но пулеметы молчали. Даже не взлетали ракет
ы. Впереди было тихо и черно. Только на флангах перед соседями справа и сле
ва иногда зацветали, как одуванчики, тусклые на расстоянии желто-зелены
е шапки. «Тоже, наверное, ужинают, Ц думал Василий о немцах. Ц Что-то им пр
инесли? Наверное, сосиски, а может, и гуся с тушеной капустой. Грабят, своло
чи, наших колхозников!»
Воспоминание о тушеной капусте было настолько живое, что он даже принюха
лся, не тянет ли от немецких траншей капустным запахом. У тушеной капусты
запах очень пробивной, по ветру, пожалуй, и на таком расстоянии дошел бы!..

Вдруг Ромашкину показалось, что сугроб в нейтральной зоне шевельнулся. Т
ак бывает порой, когда осветительная ракета опускается вниз: в ее колебл
ющемся свете и кусты, и тени от них, и сугробы слегка вроде бы покачиваются
. Но сейчас не было ракеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11