Пусть учит он и дальше чтению и письму моих внуков, но не берется говорить
с повелителями народов.
Каган вернулся в шатер и снова взобрался с ногами на трон. Обхватив
руками правое колено, он долго сидел на пятке левой ноги. Его желто-зеленые
глаза то расширялись, то суживались. Возле трона появился другой писец с
чистым листом пергамента Елю-Чу-Цай подал писцу камышинку для письма. А
Чингиз-хан, сощурив злые глаза, все молчал, смотря в одну точку. Затем он
повернулся к ожидавшему на коленях писцу и сказал:
- Напиши так: "Ты хотел войны-ты ее получишь".
Точно очнувшись, каган выхватил из рук Елю-Чу-Цая золотую печать,
смоченную синей краской, и притиснул ее к письму. На пергаменте появился
оттиск:
Бог на небе.
Каган - божья мощь на земле.
Повелитель скрещения планет.
Печать владыки всех людей.
И в безмолвии притихших гостей вдруг раздался боевой клич монголов,
бросающихся в атаку:
- Кху-кху-кху!
Узнав голос хозяина, заржали привязанные за полотнищами шатра любимые
жеребцы Чингиз-хана. Через несколько мгновений во всех концах лагеря стали
перекликаться монгольские кони
Елю-Чу-Цай бережно, двумя руками, принял пергамент, а Чингиз-хан сказал
резко и отрывисто:
- Письмо отослать! На мусульманскую границу! Немедленно! Гонцу дать
охрану! Триста всадников!..- Повернувшись к сидевшим, каган заговорил снова
ласково, мурлыкающим голосом: - А мы будем продолжать наш пир и мирно
беседовать. Скоро в мусульманских городах наша душа будет радоваться. Там
мы повеселимся! Я уже вижу, как от лошадиного пота туманом затянутся
вспаханные поля, как будут бежать испуганные люди и визжать звериным криком
увлекаемые арканами женщины; там реки потекут красные, как это вино, и
закоптелое небо раскалится от дыма горящих селений...
Он зажмурил глаза и, подняв толстый короткий палец, прислушивался, как по
всему лагерю продолжали перекликаться жеребцы.
Сидевшие заговорили вполголоса: "Кажется, поход уже близко..." - и, как
подобает большим военачальникам, степенно сдвигали золотые чаши, желая друг
другу удачи, и беседовали о предстоящих великих днях.

Часть пятая
ВТОРЖЕНИЕ НЕВИДАННОГО НАРОДА
Глава первая
КТО НЕ ЗАЩИЩАЕТСЯ - ПОГИБАЕТ
После вторжения монголов мир пришел в
беспорядок, как волосы эфиопа. Люди
стали подобны волкам.
(Спада, XIII в.)
Получив от Чингиз-хана грозное письмо в шесть слов, Хорезм-шах Мухаммед
приказал спешно окружить свою новую столицу Самарканд прочной стеной,
несмотря на огромные ее размеры - длина стены должна была составить 12
фарсахов.
Шах послал сборщиков податей во все части государства для выколачивания
налогов за три года вперед, хотя налоги и за текущий год были собраны с
трудом.
Шах приказал также создать отряды стрелков из лука. Лучники должны были
явиться на сборные места на коне со своим вооружением и с запасом еды на
несколько дней.
Наконец шах повелел немедленно сжечь все селения, расположенные на правом
берегу реки Сейхуна (Сырдарьи) до восточной границы с кара-китаями, в
стране которых появились монголы. Жителей сожженных селений шах приказал
изгнать из опустошенной полосы, чтобы монголы, проходя по сожженной
местности, не нашли себе там ни крова, ни пищи. Но озлобленное население
выжженной полосы убежало к кара-китаям, где мужчины вступили в отряды
монголов.
Пока прибывали войска со всех концов Хорезма, шах находился в Самарканде.
Окруженный раболепной свитой, он посещал мечети, где слушал красноречивые
проповеди шейхуль-ислама. Он усердно молился на глазах многочисленных
правоверных, стоявших стройными рядами на площади перед мечетью. Вместе с
ними он опускался на колени и громко вслед за имамом повторял молитвы.
В начале года Дракона (1220) Мухаммед созвал чрезвычайный совет из
главных военачальников, знатных беков, высших сановников и седобородых
имамов.
Все ожидали мудрых и смелых решений, вселяющих бодрость и надежды, от
"нового Искендера", "Мухаммеда-воина", как его стали называть со времени
разгрома взбунтовавшегося Самарканда и похода в Кипчакскую степь. Усевшись
тесным кругом на коврах, все, ожидая шаха, говорили о его военном опыте, о
том, что он, конечно, сумеет быстро и победоносно вывести страну из беды.
Тимур-Мелик рассказывал:
- Сегодня падишах объезжал укрепления Самарканда и осматривал работы. Он
долго наблюдал, как тысячи согнанных отовсюду поселян и рабов копали рвы.
Земля замерзла и плохо поддавалась ударам лопаты. Шах рассердился и
крикнул: "Если вы будете так медленно работать, то дикие татары,
примчавшись, только побросают в городские рвы свои плети, и рвы наполнятся
ими доверху". Это услыхали работавшие, и сердца их наполнились ужасом.
"Неужели,- сказали они,- у Чингиз-хана так много воинов?"
В залу совещания вошел Хорезм-шах, непроницаемый и молчаливый. Он уселся
на золотом троне, подобрав под себя ноги. Главный имам прочитал короткую
молитву, закончив словами: "Да сохранит аллах благословенные, цветущие
земли Хорезма для пользы и славы падишаха!" Все подняли ладони и провели
концами пальцев по бороде. Шах сказал:
- Я жду помощи от каждого из вас. Пусть все по очереди укажут меры,
которые считают наилучшими.
Первым говорил великий имам, украшенный познаниямя во многих науках,
престарелый Шихаб эд-Дин-Хиваки, прозванный "столп веры и твердыня
царства".
- Я повторю здесь то, что всегда говорил с высоты мембера в мечети.
Достоверный хадис пророка - да будет благословенно его имя и прославлено! -
говорит: "Кто будет убит при защите своей жизни и имущества, тот - мученик,
тот джахид". Все сейчас должны из мрака мирских дел выйти на путь
повиновения и разбить отряды забот мечом отваги и усердия.
- Мы все готовы сложить наши головы на поле битвы! - воскликнули
сидевшие.
- Но что же ты советуешь? - спросил шах.
- Ты - великий полководец, ты - новый Искендер! - сказал старый имам.- Ты
должен двинуть все твои бесчисленные войска на берега Сейхуна и там
встретить в решительной битве язычников-монголов. Ты должен со свежими
силами напасть на врагов, прежде чем они успеют отдохнуть от тяжелого пути
по пустыням Азии.
Мухаммед опустил глаза, промолчал и приказал говорить следующему.
Один кипчакский хан сказал:
- Необходимо пропустить монголов во внутренние пределы нашего царства.
Тут, зная хорошо местность, мы легко уничтожим их.
Другие кипчакские ханы советовали предоставить Самарканд и Бухару своей
участи, полагаясь на крепость их высоких стен, а позаботиться лишь о защите
переправы через многоводную реку Джейхун, чтобы не пустить монголов дальше
в Иран.
- Я знаю хорошо этих грубых кочевников,- сказал один хан.- Они пройдут по
стране, пограбят ее, но долго здесь не останутся. Они не любят жары. И они
и их кони привыкли к холодной зиме. Пока монголы будут у нас хозяйничать,
постараемся сберечь нашего любимого падишаха,- да продлится на сто двадцать
лет его царствование! Мы отступим за хребты Гиндукуша и пойдем дальше к
Газне. Там мы соберем новое большое войско. Если же окажется необходимым,
то мы сможем удалиться в Индию. А тем временем монголы насытятся добычей и
вернутся обратно в свои степи.
- Речь малодушного! - проворчал Тимур-Мелик.
Мухаммед спросил своего сына Джелаль эд-Дина:
- А ты что предложишь?
- Я твой воин и жду твоего приказания.
- А ты, Тимур-Мелик?
- Побеждает нападающий. А кто только защищается, тот обрекает себя ветру
тления,- ответил Тимур-Мелик.- Оттого слабый человек, смело нападая,
побеждает разъяренного сильного тигра. А уходит за горы тот, кто поджимает
хвост, кто боится встретиться с врагом лицом к лицу. Зачем ты меня
спрашиваешь? Я давно прошу тебя: отпусти меня туда, где уже рыщут передовые
татарские разъезды. Я испробую в стычках с ними, верно ли попадает моя
стрела, не отяжелела ли моя светлая сабля!
- Пусть так будет! - сказал Мухаммед.- Скоро откроются от снегов
перевалы, и монголы начнут спускаться с гор в долины Ферганы. Там на
монгольских головах ты испытаешь свою саблю. Назначаю тебя начальником
войск города Ходжента.
Все опустили глаза и соединили концы пальцев. Ясно было, что шах
гневается на прямодушного Тимур-Мелика, невоздержанного в речах, как и
неудержимого в битве. Он никогда не подливал меда лести в поток красноречия
хорезмшаха. В Ходженте стоял незначительный отряд, и для испытанного вождя
Тимур-Мелика не было почета стать начальником ничтожной крепости. Но в
словах Тимур-Мелика скрывались обидные шипы, и Мухаммед добавил:
- Тимур-Мелик утверждает, что побеждает только нападающий. Но войне нужна
не слепая храбрость, а рассудительность. Я не обижу и не оставлю ни одного
города без защиты. Я тоже думаю, что монголы или татары, закутанные в
овчины, не выдержат нашей жары и долго здесь не останутся. Лучшая защита
для мирных жителей - несокрушимые стены наших крепостей и...
- И твоя могучая рука! Твоя мудрость! - воскликнули льстивые ханы.
- Конечно, войско, руководимое мною, будет грозной, непоколебимой скалой
на пути татар,- сказал Мухаммед.- Разве храбрый Инальчик Каир-хан не
держится уже пять месяцев в осажденном Отраре, этим задерживая натиск
монголов? Он стойко отбивает все их приступы, потому что я вовремя послал
туда в подмогу двадцать тысяч храбрых кипчаков...
- Удалец Каир-хан! - воскликнули ханы.
- Мне говорили верные, знающие люди, что войско татарское по сравнению с
моим войском ислама то же, что струйка дыма среди черной ночи. К чему его
бояться? Я оставлю в Самарканде сто десять тысяч воинов, не считая
добровольцев и двадцати могучих боевых слонов устрашающего вида. В Бухаре
имеется пятьдесят тысяч храбрецов. Также и во все другие города я послал по
двадцать и по тридцать тысяч защитников. Что же останется от татар
Чингизхана, если целый год они будут задерживаться у всех крепостей? Новых
войск к нему не прибудет, и его силы будут таять, как снег летом...
- Иншалла! Иншалла! (Дай-то аллах!) - воскликнули все.
- А я тем временем,- продолжал шах,- соберу в Иране новые войска
правоверных. Я со свежими силами так разгромлю остатки татар, что и внуки и
правнуки их побоятся когда-либо приблизиться к землям ислама.
- Иншалла! Иншалла! - восклицали ханы.- Это истинно мудрая речь
непобедимого полководца!
К шаху подошел начальник диван-арза (шахской канцелярии) и передал
записку. В ней было краткое сообщение, доставленное нищим дервишем, с
трудом пробравшимся сквозь монгольские посты, что двадцать тысяч кипчаков,
шедших к Отрару и посланных туда шахом, изменили и перешли на сторону
монголов. Все смотрели с тревогой на Мухаммеда, стараясь угадать по его
лицу, хорошие или плохие вести. Шах сдвинул брови и прошептал:
- Пора, медлить нельзя! - Затем он встал и, выслушав молитву имама,
удалился во внутренние покой дворца.
Глава вторая
КУРБАН-КЫЗЫК СДЕЛАЛСЯ ДЖИГИТОМ
- Эй, Курбая-Кызык, эй, шутник! Отныне ты не будешь больше ковырять
землю. Хорезм-шах назначает тебя главным начальником своих храбрых войск.-
Не слезая с коня, джигит стучал рукоятью плети в низкую, кривую дверь
хижины Курбана.
- Что еще за новая беда стряслась над нами? - кричала худая сгорбленная
старуха, мать Курбана, торопливо ковыляя с огорода.
- Выходи скорее, Курбан! Чего он спит днем? Верно, опился бузы.
- Где нам думать о бузе! - причитала старуха.- Сперва Курбан целую ночь
сторожил на канаве, пока не пошла вода, затем он заливал свой участок, а
потом один дрался с четырьмя соседями,- они хотели раньше времени отвести
его воду на свои пашни. Теперь Курбая весь в синяках лежит и охает.
Старуха скрылась в дверях хижины, а оттуда показался Курбан. Он стоял
встрепанный, протирая глаза, и со страхом вглядывался в нарядного лихого
всадника на сером в яблоках коне.
- Салям тебе, бек-джигит! Что надобно начальнику округа?
- Сам Хорезм-шах тебя требует к себе с конем, мечом и пикой воевать с
неведомыми яджуджами и маджуджами.
Сутулый, с длинной шеей, Курбан почесывал пятерней спину.
- Перестань смеяться надо мной, бек-джигит! Какой же я воин? Я ничего не
умею держать в руке, кроме кетменя и суповой ложки.
- Это уж не твое и не мое дело рассуждать. Меня послал Хаким объехать
всех деревенских старшин и передать его приказ: чтобы все поселяне
собирались немедленно,- у кого есть конь - на коне, у кого верблюд - на
верблюде. Смотри же, завтра ты должен явиться к твоему беку, а он поведет
вас, воинов, таких лихих, как ты, на войну. А кто нс явится - тому голову
долой. Понял?
- Постой, бек-джигит, объясни, в чем дело, какие яджуджи-маджуджи?
Но джигит хлестнул плетью серого жеребца и ускакал. Только пыль облачком
поднялась над дорогой и медленно поплыла в сторону, оседая на пашне.
- Курбан, сынок, что это придумали беки, что им от тебя нужно? -
приставала старуха, опустившись на землю у порога.
- Взбесились, верно. И почему до сих пор не подохла наша Рыжуха! Тогда бы
меня не вызвали к хакиму.- Курбан направился к рыжей кобыле, которая щипала
траву на меже. Конец ее недоуздка держал маленький сын Курбана, полуголый,
в одних засученных выше колен шароварах.
- Эй, Курбан-Кызык, что случилось? - кричали, подбегая, работавшие на
соседних участках поселяне.
Курбан не отвечал. Еще ныло все тело от побоев. Он погладил кобылу,
расправил редкую гривку и провел рукой по тощей спине с выдающимися
ребрами.
- Не сердись на нас, Курбан! Сам знаешь: собаки сперва из-за кости
раздерутся, а там, глядишь, опять рядком греются на солнце,- говорили
соседи.- Из-за воды родной брат делается зверем. Так скажи, Курбан, зачем
приезжал джигит окружного начальника?
- Война...- сказал глухо Курбан.
- Война?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23