Проснувшись на рассвете, лежа под теплой
собольей шубой, каган думал о десятках тысяч своих воинов и коней, о лучшем
пути, на котором население сможет прокормить его ненасытную армию, о
содержании оставленных в Монголии его пятисот жен с их детьми, рабынями и
слугами. Думал он еще о донесениях многочисленных лазутчиков, которых он
заранее рассылал в те земли, куда готовил поход; думал и о своих сыновьях,
ревнивых и завистливых друг к другу; думал о своих болях в ногах и
суставах, думал и о смерти...
Каган раскрыл немигающие глаза без верхних ресниц и уставился в одну
точку. Он смотрел в щель между полотнищами шатра. Синел уголок неба. Звезды
уже померкли. Иногда чернела тень часового нукера, который сходил с места,
потом медленно возвращался обратно.
Одна тяжелая мысль часто возвращалась к кагану. Накануне похода на запад
старая, толстая жена Чингиз-хана, Буртэ, сказала ему, как всегда, мудрые
слова.
"Великий каган,- произнесла она, склонившись головой до земли и тяжело
дыша,- ты пойдешь с войском за горы и пустыни, в неведомые страны, на
страшные битвы с другими народами. Подумал ли ты о том, что вражеская
стрела может пробить твое могучее сердце или меч иноземного воина разрубит
твой стальной шлем? Если из-за этого случится ужасное и непоправимое (она
думала, но не решалась сказать слово "смерть") и если вместо тебя на земле
останется только твое священное имя, то которому из наших четырех сыновей
ты прикажешь быть твоим наследником и владыкой вселенной? Объяви заранее
твою волю всем, чтобы потом не возникло войны между нашими сыновьями и
братоубийства".
До того дня никто не решался даже намекнуть ему о его старости, о том,
что его дни, может быть, уже сочтены. Все твердили, что он великий,
неизменный, незаменимый и что вселенная без него стоять не может. Одна
только старая, верная Буртэ осмелилась заговорить о смерти...
Или он в самом деле одряхлел? Нет, он еще покажет всем тайным
завистникам, что может вскочить на неоседланного коня, поразить дикого
кабана копьем на скаку и отвести руку убийцы, задушив его своими сильными
пальцами. Он жестоко расправится со всеми, кто решится говорить о его
слабости или старости...
Но мудрая, смелая Буртэ все-таки была права, сказав тогда о наследнике.
Кого же из четырех сыновей назначит он своим преемником? Больше всех желает
смерти отца неукротимый и своевольный Джучи, старший сын. Ему теперь сорок
лет, и он, наверное, жаждет вырвать у Чингиз-хана поводья царства, а отца
посадить в юрту для дряхлых стариков. Поэтому он отослал сына Джучи
подальше, в самый крайний угол своего царства, и приставил к нему тайных
соглядатаев, чтобы они доносили о каждом вздохе и помысле Джучи.,.
Второй сын, Джагатай, больше хочет гибели своего брата и соперника Джучи,
чем смерти отца. Пока оба ненавидят друг друга и борются, они не опасны. И
он тогда же решил объявить своим наследником третьего сына, Угедэя; он
мягкого и беспечного нрава, любит веселые пиры, охоту с соколами, скачки,
он не станет рыть яму, чтобы столкнуть в нее отца. Таков же и младший,
четвертый сын, Тули-хан. Они оба любят попойки, огонь властолюбия их не
сжигает.
Поэтому, отправляясь в поход, Чингиз-хан объявил наследником престола
третьего сына - Угедэя. Но этим он еще более озлобил двух старших сыновей,
и ему постоянно приходится быть настороже, ожидать покушения, отравленной
стрелы, пущенной из темноты, или удара копья сквозь занавеску шатра...
С тех пор обиженный Джучи находится постоянно вдали, впереди войска, во
главе выделенного ему тумена. Он старается отличиться, привлечь к себе
любовь воинов, он ищет славы. Он молод и силен... Хорошо быть молодым!..
Поворачиваясь с боку на бок, каган часто вспоминал слова старой, толстой
Вуртэ и думал о своей смерти. Он думал о высоком кургане в степи, где
проносятся легкие сайгаки с загнутыми рожками, где высоко в небе медленно
крушат орлы... В таких курганах покоятся останки великих богатырей. Самые
могущественные владыки народов до скх пор всегда умирали. Но он,
Чингиз-хан, могущественнее всех. Разве кто-либо до сих пор покорял такие
обширные земли?.. Что такое смерть? Говорят, есть такие ученые лекари,
волшебники и колдуны, которые знают камень, обращающий железо в золото. Они
могут также приготовить напиток, возвращающий молодость, сварить из
девяноста девяти трав драгоценное лекарство, дающее бессмертие...
Разве он, простой нукер Темучин, бывший раб с колодкой на шее, не был
провозглашен на курултае "посланником неба", Чингиз-ханом? Если синее небо
вечно, то и он, его посланник, должен быть вечным. Пусть великий китайский
советник Елю-Чу-Цай спешно, завтра же, разошлет во все концы царста строгие
приказы, чтобы в ставку кагана немедленно приехали самые ученые мудрецы,
умеющие делать чудеса: и китайские даосы, и тибетские колдуны, и алтайские
шаманы, и чтобы все они привезли с собой лекарства, дающие силу, молодость
и бессмертие. За такие чудесные лекарства он, великий каган, выдаст им
такую небывалую награду, какой еще не давал ни один владыка во всей
вселенной...
Он долго не мог заснуть, ворочался и наконец уже стал дремать, как вдруг
почувствовал легкую боль в большом пальце йоги. Что-то сильно его
прищемило. Он не испугался. Он знал этот обычный у кочевников условный
знак. Кагай приподнял голову, но в темноте ничего не мог заметить. Он
хорошо помнил этот знак: еще юношей он так же нажимал палец на ноге любимой
невесты Буртэ, тогда тоненькой и юркой, как степной тушканчик. Тогда
большой семьей все спали на разостланных войлоках в темной юрте ее сурового
отца Дай-Сечена.
Кто сидит у его ног? Кто призывает его? Осторожно протянул он руку и
почувствовал под ладонью тонкий шелк одежды, сжавшуюся женскую фигуру,
узкие плечи; на голове необычная прическа,- кто это? Он притянул ее к себе,
и тихий шепот на ухо неправильной ломаной речью объяснял;
- Твоя Кюсюльтю, твоя желанная, Кулан-Хатун, приготовить умереть, твоя
приходить... Твоя утешай... Твоя - солнце, Кюсюльтю - луна...
Это китаянка, служанка молодой жены Кулан-Хатун, которую он зовет
"Кюсюльтю". Она бесшумно проскользнула в шатер, как мышь. Кулан призывает
его.
Каган натянул просторные сапоги, выложенные внутри войлоком, осторожно
прошел к выходу, стараясь не задеть двух сыновей, Угедэя и Тули, спавших
рядом с ним, и вышел иа шатра.
-------------
Примечание:
В Китае, во время завоевания столицы, Чингиз-хану представили Елю-Чу-Цая,
потомка раньше царствовавшей династии Киданей. Едю-Чу-Цай славился своим
обрааованием, стихами, знанием китайских законов и придворных церемониалов.
Суеверному Чингиз-хану он больше всего понравился как астролог и
предсказатель будущего по звездам. Чингиз-хаи назначил ЕлюЧу-Цая своим
главным советником по управлению покоренными землями, и Едю-Чу-Цай сделался
выдающимся деятелем Монгольской империи. Он отличался нетребовательностью в
личной жизни, честностью и умением успокаивать гнев Чингиз-хана. После
смерти у Елю-Чу-Цая не нашли никакого богатства,- только книги и
астрономические приборы,
-------------
Глава седьмая
В ЮРТЕ КУЛАН-ХАТУН
Увидишь - красавиц прекраснее нет! Глаза у
них узки и схожи они С глазами рассерженной
рыси.
(Из монгольской песни)
Тихая ночь веяла холодом от снеговых гор. Луна скрылась за тяжелыми
облаками. Кое-где тускло мерцали редкие звезды. Китаянка шла впереди,
оставляя за собой нежный аромат цветущего жасмина.
Две тени поднялись с земли.
- Ха! Кто идет?
- "Черный Иртыш"...- прошептала китаянка.
- "Покоренная вселенная",- ответил пароль часовой, и тени расступились.
Приближаясь к белой юрте, каган думал: "Какую новую причуду сегодня
покажет Кюсюльтю? Каждый раз, когда он приходил к ней, отрываясь от бесед с
военачальниками, она встречала его по-разному: то она была одета, как
китаянка, в шелковой одежде, расшитой необыкновенными цветами, то лежала,
охая, под собольим покрывалом, уверяя, что умирает, и просила положить его
могучую руку на ее маленькое сердце, то сидела, обхватив голову руками и
обливаясь слезами, слушая старую монголку, которая пела старинные
монгольские песни про зеленые берега Керулена и одинокое кочевье среди
необозримой пустынной степи.
Китаянка подняла входную занавеску белой юрты, и каган шагнул внутрь.
Посреди юрты горел костер из корней степного кустарника, и душистый дымок
завитком подымался к отверстию круглой крыши. Кулан-Хатун сидела, обняв
колени, уставившись неподвижными суженными глазами на прыгающие огоньки
костра. Вместо обычных шелковых ковров на земле лежали три простых пестрых
войлока. В стороне были собраны вьючные сумы, уже зашнурованные, готовые к
дороге.
Каган остановился при входе. Веселые искры загорелись в его блестящих
кошачьих глазах. "Вот она, новая причуда!" - подумал он.
Кулан-Хатун очнулась, провела ладонью по глазам с подчерненными,
протянутыми до висков бровями. Она вскочила, закинула голову назад и упала
ниц, обняв руками ноги кагана.
- Прости меня, великий, незаменимый, единственный во все века, что я
потревожила твой сон, или твоя думы, или военный совет. Но я не могу больше
оставаться здесь. Отовсюду, из каждой щели грозит смерть и мне и моему
маленькому сыну. Я хочу уехать нищей, с одной верной служанкой, и скитаться
по степи, где меня никто не узнает.
- Но ты подожди немного, дай мне чашку китайского чая, а я посижу около
тебя и послушаю, откуда и кто тебе грозит.
Каган обошел огонь и опустился на войлок. Куда делись шелковые ковры,
устилавшие юрту? Где расшитые птицами и цветами занавески, висевшие раньше
по стенам? Теперь - это юрта обыкновенного, простого кочевника, каким он
саы был сорок лет назад.
Кулан опять собралась в комок и поглядывала на кагана злыми глазами
рассерженной рыси. Рядом с ней лежал, свернувшись, ее маленький сын
Кюлькан, голый, смуглый, с остриженной черной головой, с двумя косичками
над ушами. Она заговорила тихо жалобным, певучим голосом:
- Я не могу надеяться ни на что, ни на какую защиту. У меня нет ни отца,
ни матери, и из всех братьев остался один - он служит простым нукером, а
раньше он имел бы тысячу нукеров. И мой брат тоже скоро погибнет.
- Почему он должен погибнуть?
- Все мы, меркиты, все наше несчастное племя погибло от мечей нукеров
твоего сына с тигровыми глазами, неумолимого, безжалостного сына Джучи.
Скоро он приедет сюда, и я буду видеть ненавистного убийцу моего отца и
всего нашего рода. Зачем мне оставаться под скалой, которая готова упасть и
раздавить меня? Отпусти меня! Все уже уложеко для отъезда.
- Джучи-хан сюда не приедет. Он на берегах реки Иргиза готовится к новому
походу. А я, еще живой, держу на плечах управление вселенной. О какой иной
защите, кроме моей, ты говоришь?
Кулан тонкими пальцами провела по глазам, вытирая катившиеся слезы.
- Твоего брата, Джемаль-Хаджи, я назначаю начальником шестой сотни моей
тысячи нукеров. Завтра я скажу начальнику моей тысячи Чагану, что эта
шестая сотня будет охранять я тебя, и твою юрту, и твоего маленького
богатыря Кюлькана. Кто смеет бояться, находясь под защитой моей руки?
Кулан опустила глаза и сказала тихим, дрожащим голосом :
- Тебе самому грозят стрелы...
- Какие стрелы? Говори, чьи стрелы? - каган положил руку на плечо Кулан
Она закусила губу, увернувшись, вырвалась и, вскочив, легко отбежала в
сторону. Ее длинная черная коса мотнулась по войлоку, как ускользавшая
змея. Каган придавил ногой конец косы и повторял шепотом:
- Говори, кто готовит мне гибель?
Кулан спиной прижалась к решетке юрты.
- Великий, несравненный! Никакие народы, никакие войска не страшны тебе,-
ты разгромишь их, как порыв ветра уносит осенние листья. Но можешь ли ты
уберечься от тайных врагов, которые сидят вместе с тобой в одном шатре,
следуют за тобой и днем и ночью? Я одна тебе предана и люблю тебя, как
могучую, прекрасную гору родного Алтая, покрытую сверкающим снегом. Ты один
моя защита, а без тебя меня отбросят, как камешек на дороге. Разве я говорю
неправду? Ведь ты все видишь, все понимаешь - и речь ветра, и стон иволги,
и шипенье змеи. Ведь все верно, что я говорю?
- Все рассказывай, все, что знаешь,- хрипел каган, на выпуская косу.
Зеленые злорадные огоньки загорелись в глазах КулаиХатун.
- Старики в степи мудро придумали, что наследником, хранителем огня в
юрте должен быть всегда самый младший из сыновей хана. Старшие сыновья
подрастают и торопятся взять в руки поводья отцовского коня. Поэтому отец
их выделяет и ставит им юрты подальше от своей,- пусть сами ведут
хозяйство. А пока младший маленький сынок подрастает, отец может спокойно
пасти свои табуны. Ты всех одарил, всех сыновей наделил улусами, почему же
ты забыл сделать наследником твоего самого маленького сына, Кюлькана?
Каган выпустил косу, долго сопел, наконец сказал:
- Я оберегаю и мальчика и тебя... Поэтому я и не объявил его наследником.
Монголы никогда не станут любить и слушаться сына меркитки.
Кулан бросилась на колени.
- А вот я не боюсь любить единственного и лучшего в мире, самого
необычайного из людей, сына меркитки, тебя, мой повелитель, посланный самим
небом, потому что твоя мать, великая Оелун, была не монгольского рода, а из
моего племени меркитов.
Чингиз-хан, хрипя, поднялся.
- Да, ты сказала дельно! Об этом все забыли. И пусть не вспоминают...
Твои слова я сохраню в моем сердце. Никуда не смей уезжать. Разложи опять
ковры. После военных советов с нойонами я буду приходить к тебе, моя
маленькая рысь, моя желанная, моя Кюсюльтю!
И каган, тяжело ступая, вышел из юрты.
Кулан встала и, сдвинув брови, медленно, в раздумье наматывала на руку
свою длинную черную косу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23