Джон-Том, как бы виртуозно он ни играл, отогнать недругов не мог.
Союз его чаропения и потустороннего усилителя встретился с равной по силе решимостью самых величайших неудачников в истории музыки. Вскоре битва выродилась в состязание – у кого выносливее руки и легкие.
Хинкель получил передышку, выбрался из терновника и вновь возглавил хор бездарей. Его внешность, как и у многих рок-музыкантов, была обманчива: в костлявом теле таились громадные запасы сил и энергии.
Джон-Том понял, что надо искать выход из тупиковой ситуации.
Необходимо новое оружие, подкрепление, на которое у противника не найдется контрсредств.
Тут бы сгодился хор китов, но их песнями командует Хинкель, и вдобавок китам не подобраться достаточно близко к берегу. Принцессы съежились на песке, они слишком ошеломлены, чтобы рассчитывать на их содействие. Вот если бы здесь были Банкан, Ниина и Сквилл… Они тоже чаропевцы, этого у них не отнимешь. Но дети в сотнях лиг отсюда. В музыкальном плане Джон-Том сейчас один в поле воин. Впрочем, помощник все-таки есть, хотя его музыкальные способности, увы, оставляют желать лучшего.
Не прекращая игры, он сделал перерыв в пении.
– Мадж!
Успевший развалиться на песочке, выдр изогнулся всем телом, посмотрел на друга.
– Че такое, чувак? У тебя ж все прекрасно получается.
– Надо еще прекраснее! Мадж, я пока ни разу не обращался к тебе с такой просьбой, хотя у тебя два музыкально одаренных детеныша. Ты на чем-нибудь играешь?
– Е-мое! Я? – Выдр заморгал. По его меху бежала рябь от музыки друга, как от сильного порывистого ветра. – Не, кореш, я предпочел оставить это дело соплякам.
– Неужели совсем ни на чем? – едва слышался в космической какофонии голос Джон-Тома.
– Ну-у… – Выдр поразмыслил. – Кой-че за душой имеется. Правда, хвастаться этим я не люблю – вдоволь у меня других достоинств. Када подворачивается барабан, я не упускаю случая на нем попрыгать.
Джон-Том воодушевился: ударный контрапункт – как раз то, что нужно.
К сожалению, он не располагал необходимым инструментом, и недосуг было заказывать его благожелателю из другого измерения.
Иными словами, рассчитывать, как обычно, приходилось только на себя.
– Простенький, прямолинейный ритм, – сказал он выдру. – Чтобы только подчеркнуть игру дуары, поддержать меня!
Он снова запел, на ходу изобретая стихи на мелодию Купер. В сравнении с вещами, которые он раньше пытался переложить на чаропесни, это колдовство выглядело совсем простеньким.
Все это время от дуары шел фиолетовый дым с синеватым оттенком. И вдруг облако начало шириться, расти. Джон-Тома это встревожило, он не знал, что теперь делать, – разве только замолчать.
Облако расползалось, набухало. Чаропевец уже готов был прекратить игру, но тут дым рассеялся, и выяснилось, что сомнения были напрасны – он добился успеха.
Даже, быть может, чрезмерного.
Появился всего лишь барабан, голубой, с хромированными боками тимпан, зато по габаритам ему не было равных – он лишь чуть-чуть уступал шлюпке. Мадж поднялся и зашагал, кренясь под громовым музыкальным шквалом, который по-прежнему рвался из колонок.
– Вот это да! – сверкая глазами, воскликнул он. – Барабанчик как раз для меня!
Выдр с неподражаемой ловкостью вскарабкался по боку инструмента и встал на крепкий, величиной с танцевальную площадку верх. Скинул с себя лук, колчан, куртку, жилетку, штаны, башмаки – остался в одной шерсти. Джон-Том дал отмашку, Мадж набрал полные легкие воздуха и пустился в дикий, маниакальный пляс, со всем темпераментом, которым природа наградила одних лишь выдр. Танец этот дышал ничем не скованным восторгом, страстью, нестареющей и даже невзрослеющей жизнью. А еще в нем был ритм, столь необходимый Джон-Тому. И ритм этот, как пресловутая последняя соломинка, что сломала хребет верблюду, решил исход противостояния.
Мадж отбивал сумасшедшую чечетку на бробдиньягском барабане, гигантские динамики исторгали усовершенствованную Джон-Томом куперовскую классику – и вдруг кладбищенская свита Иеронима Хинкеля взорвалась, разлетелась в клочья. Посыпались перья, лохматые клочки кожаных перепонок, кусочки инструментов.
Хинкель осыпал опростоволосившихся прихвостней площадной бранью; сам он ухитрился остаться на месте, вонзив пальцы в песок. Сейчас его пение мало чем отличалось от истошного визга. Гитара повисла на вершине дерева бесформенным комом из струн и фанерного крошева. Губную гармонику, расплющенную в листок, вместе с хором унес на юг поднятый колонками ветер.
Солдаты и принцессы вцепились кто во что, а над ними ревела музыка, сотрясая остров до самого основания. Нечто подобное Джон-Том уже видел на паре-тройке концертов. Стоило ли удивляться, что он испытывает мощный душевный подъем?
– Умоляю, хватит! – еле расслышал он в грохоте музыки сорванный писклявый голос.
Хинкель начисто выдохся, одежда его превратилась в лохмотья. Из последних сил он держался за согнувшееся деревце. Тощее тело вытянулось параллельно земле и пестрым флажком трепетало под музыкальным ветром; казалось, стоит прибавить громкости на децибел, и горе-солиста унесет прочь.
Джон-Том дал струнам дуары покой, и гром утих. Волоча за собой черный провод, чаропевец поднялся пологим склоном, и вот он стоит над избитым и поверженным музыкантом. Хинкель лежал на боку, цыплячья грудь вздымалась и опадала, как кузнечные мехи.
– Даешь клятву? Никаких пакостей, никаких краж?
Хинкель энергично, затравленно закивал:
– Хорошо.
Джон-Том выпустил последний грозный перебор, отчего хныкающий противник скорчился в позе эмбриона, и переместил дуару на спину.
Впервые ее корпус до того разогрелся, что жег пальцы. Правда, раньше она и не знавала столь мощного усиления.
Он осторожно взялся за кончик провода. Плоский контакт легко отделился от дуары, его край почернел, кверху поднимались струйки дыма.
Но тишина не наступила. Принцессы поднялись кто на нижние лапы, а кто и на ноги, и загомонили, пытаясь привести свою внешность в порядок. Затем они подошли к собравшимся под огромным барабаном Джон-Тому и мангустам.
Джон-Том запрокинул голову и приложил ладони рупором ко рту.
– Мадж, довольно!
– А? Че ты говоришь, кореш? – Наверху появилась голова выдра, и Джон-Тому показалось, что у его друга дымятся усы.
– Я говорю, можешь отдыхать! – закричал чаропевец во все горло.
Выдр постучал себя по макушке.
– Извини, чувак, ни хрена не слышу. Тебе б все-таки не помешало чей-то сделать со своим голосом.
Джон-Том чиркнул пальцем по горлу.
– А, значица, даже так? Ну ладно.
Выдр на несколько секунд исчез и вскоре снова появился, уже в полном облачении, а миг спустя был на земле. Там его ждали благодарные объятия – сначала друга, потом солдат и, наконец, принцесс. Кое-кто из последних настолько увлекся, что жертве пришлось вырываться.
– Эх, кореш, много раз бывал я свидетелем твоего чаропения, но впервые в жизни мне довелось помочь в этом деле. Пусть меня вздрючат, как придурковатого гофера, ежели это не было забавно!
– Это часто бывает забавно.
Джон-Том улыбался до ушей.
– Ты б, шеф, погромче говорил, я еле слышу. Да, ты прав, кроме тех случаев, увы, совсем нередких, када твое колдовство срывается с цепи.
– Мадж сощурился и вытянул шею, пытаясь заглянуть товарищу за спину. – Кстати, о сорвавшихся с цепи. Где этот гнилой отброс племени двуногих теплокровных?
Джон-Том ткнул большим пальцем в плечо.
– Оклемывается.
Хинкеля они нашли там же, где его оставил Джон-Том. Музыкальный вор слегка оправился от взбучки, но все же не был способен даже на символическое сопротивление. Несостоявшийся повелитель всея музыки перевернулся на спину и обнаружил над собой арсенал неволшебного, но тем не менее очень грозного холодного оружия, которым размахивали Мадж и четверка солдат.
Пауко глянул на своего друга Хека.
– Может, попросту перерезать ему глотку, и дело с концом?
– Да, это легкое решение пустяковой проблемы.
Острие алебарды застыло в миллиметре от шеи Хинкеля.
– Умоляю, не надо! Не убивайте меня! – Хинкель кое-как поднялся на колени. – Ведь я всего-навсего хотел, чтобы люди оценили мое творчество. – Он с несчастным видом повернулся к Джон-Тому:
– Вы же музыкант! Вы должны меня понять!
– Я понимаю любовь к музыке, – тихо ответил чаропевец, настроившись на философский лад. – Я понимаю, когда творческая личность хочет стать известной и уважаемой. – Он медленно покачал головой. – Но как можно отнять музыку у всех на свете, чтобы им приходилось слушать только тебя, – этого я понять не в состоянии. Каждый художник должен терпеливо воспринимать критику. – Он поймал взгляд Маджа, и с его лица сбежала улыбка. – Сам я вынужден мириться с нею почти всю жизнь. К примеру, мне часто говорили, что мое пение оставляет желать лучшего.
Понадобились долгие и упорные тренировки, чтобы довести его до сегодняшнего уровня.
– Который не больно-то высок, – шепотом добавил выдр.
– Я буду тренироваться, я буду упорным, – скороговоркой выпалил Хинкель. – Я добьюсь успехов!
– Зачем все эти разговоры? – Пауко потряс алебардой. – Убить его, и точка.
– Или хотя бы отправить назад. В его мир, который раньше был твоим, Джонни-Томми. – Голос Маджа был перенасыщен презрением. – Мне почемуй-то не кажется, че там он сумеет кого-нибудь напугать.
Джон-Том колебался.
– Мадж, мне никогда не нравилась эта идея – переносить людей туда-сюда. Я бы не хотел наладить между нашими мирами постоянное сообщение. Здешние жители не поймут моих соотечественников, а те лишь испакостят твою родину.
– Я не хочу возвращаться, – взмолился Хинкель. – Там… там надо мной смеялись.
– Значица, кой-какой вкус у них все ж есть, – заметил Мадж.
Хинкель сел на пятки.
– Мне здесь вообще-то нравится.
– Легко так говорить, когда у тебя есть власть. – Похоже, Умаджи была готова свернуть прохвосту шею по малейшему знаку Джон-Тома. – Но как ты представляешь себе жизнь в роли обычного простолюдина?
– Обязанного слушать справедливую критику, – добавил Джон-Том.
– Я на все готов. Я не желал никому зла. Я хотел только… – Хинкель закашлялся. – Я хотел только, чтобы у меня были слушатели.
Хек с Караукулом переглянулись и раздули ноздри.
– Послушайте, но ведь я же могу исправиться! – Хинкель поднялся на ноги. – Любой может исправиться. – Он затравленно поглядел на Джон-Тома:
– Сделаю все, что вы скажете.
Тощая фигура, еще совсем недавно жуткая, сейчас выглядела жалко.
– Ладно, – спокойно произнес Джон-Том. – Но прежде чем мы расстанемся, я тебе спою, наложу чары замедленного действия. Если нарушишь слово…
– Не нарушу! Ни в коем случае.
– Допустим. Но все-таки я подстрахуюсь…
И тут появился оборванный состав «Панкреатического отстоя». Троица молниеносно оценила ситуацию и обрушила на беспомощного Хинкеля шквал пинков и затрещин. К счастью, Газерс и его друзья были слишком измотаны, ослаблены голодом и не успели причинить серьезные увечья, прежде чем Джон-Том и солдаты оттащили их от хнычущего певца.
– Подвесьте его за пятки! – бушевал Газерс. – Я запихну гармонику ему в…
Джон-Том встал между перепуганным Хинкелем и музыкантами.
– Довольно. Вы плывете с нами. Все четверо.
У Маджа отвисла челюсть.
– С нами? Э, чувак, да че на тебя нашло?
– На судне места хватит, – коротко ответил Джон-Том.
Выдр тяжело вздохнул:
– Джимми-Тамтам, на нашей клепаной лохани не хватает места с тех пор, как на борт взошла третья принцесса. Но ежели ты будешь настаивать, мне бы офигенно хотелось узнать, чего ради.
– Мы не можем их бросить. На острове они перемрут с голоду.
– Святые слова.
Циммерман задумчиво похлопал себя по пустому животу.
– И пока я не уверен, – продолжал Джон-Том, – что мистер Хинкель не собирается отказаться от своего слова. Гораздо спокойнее видеть его под присмотром очень ответственных надзирателей.
– Спасибо, спасибо! – Хинкель нервно косился на бывших коллег и держался поближе к Джон-Тому. – Что от меня требуется?
– Рекомендую для начала потренировать голос. – Джон-Том посмотрел на внимательно следящих за ситуацией принцесс. – Может быть, при каком-нибудь чрезвычайно снисходительном королевском дворе. Пожалуй, лет двадцати будет достаточно.
– Двадцать лет!
Хинкель побелел.
– Лично мне это средство помогло. Может, и ты за этот срок научишься сносно вытягивать мотив.
Хинкель неохотно кивнул, потом зашарил взором.
– Моя гармоника! Моя гитара!
– Их больше нет. Но ничего, наверняка удастся найти подходящую замену. Лично я предложил бы лютню – самый безобидный инструмент на свете.
– Ладно. – Побитый музыкант слегка распрямил спину. – Вы еще увидите. Наступит день… когда я запою не хуже вас. – Он указал на дуару. – Кстати, как вам удаются, такие чудеса?
Джон-Том скромно пожал плечами:
– Будь я проклят, если знаю. Уверен только в одном: в любой музыке есть волшебство.
– Ну, этого мне вполне достаточно. Вот увидите, я наберусь мастерства. Увидите. Когда-нибудь я стану лучшим!
– О да, вот это – настоящая целеустремленность. Она мне по душе.
В тот же миг вперед метнулась шикарная женская фигурка, нежные руки обвили шею изумленного, но вряд ли раздосадованного этим Хинкеля.
– Я тебе помогу! – проворковала Ансибетта. – Ах ты, бедненький, затюканный, невезучий странствующий бард! Я тебя понимаю, я представляю, как это несладко – когда тебя хулят даже не в одном, а в двух мирах! Разве это справедливо?
Джон-Тома, потрясенного до потери голоса, лишь на миг охватило сожаление. Но он вспомнил Талею, Банкана и свой дом – и успокоился.
Но не до полной безмятежности.
Мадж ткнул его под ребра.
– Ну так, шеф, объясни мне, сделай милость. Это че, еще какое-то таинственное колдовство действует или че?
Джон-Том посмотрел на Ансибетту – та снова и снова увлеченно целовала и успокаивала ошеломленного, однако быстро приходящего в себя Хинкеля.
– Нет, Мадж, это не волшебство. Просто у некоторых человеческих самок до крайности извращенные вкусы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44