Мадж вытащил меч.
– Шеф, тебе не очень-то легко будет распевать без голосовых связок.
А хошь, мы тебе поднимем голос на парочку октав – авось он от этого выиграет? И животным, чувак, ты меня напрасно назвал. Я понимаю, обидеть хошь, да тока ниче не выйдет. Потому как мы тут все животные.
– Он прав, – гордо подтвердил Джон-Том.
– Ну, допустим. – Хинкель поерзал на троне, перекинув ноги через подлокотник. – Ты слишком много времени провел здесь. И чего же ты ожидаешь от меня?
– Освободи музыку. Сними с нее волшебные оковы, пусть каждая гармония вернется к заждавшимся инструментам и глоткам. – Джон-Том указал на мрачные стены башни. – Если решишь остаться здесь, царить на этом острове и развлекаться пением, я буду первым, кто тебя поддержит.
Но красть мелодии у других… тебе как музыканту это не пойдет впрок.
Совсем наоборот.
– Чувак прав от и до! – пролаял Мадж. – Знаешь, шеф, на свете много чего можно слямзить. Уж я-то знаю. Но тока не талант.
– Какое красноречие! Ну что, оба закончили?
Джон-Том уже подготовил песню.
– Не совсем. Если до тебя еще не дошло – ничего страшного. Я всегда твердо верил в аудиовизуальную поддержку.
Его руки легли на дуару, и он запел.
Из глубин инструмента повалил совершенно незнакомый Маджу эфемерный дым. Густо-фиолетовый, неоново-яркий поток рвался через стык грифов.
Выдр отступил на несколько шагов. Уж он-то знал: в такие минуты может произойти все, что угодно.
Что именно – этого и сам Джон-Том подчас не мог сказать.
У музыки есть уникальное свойство,
Не всем, очевидно, известно о том,
Ее бесполезно держать под замком,
Простор – основное условие роста
Неважно чего, будь то джаз или рок,
Холодная классика, пылкое буги.
Желаешь добра ей – гони за порог
Мелодию, сердцем рожденную в муке!
На Иеронима Хинкеля все это ни малейшего впечатления не произвело.
Он лишь отлепился от спинки трона и взирал на дым с легкой брезгливостью, как на сгусток выхлопных газов на перекрестке Второй и Двадцать шестой улиц.
– Что ж, недурно. – Он слез с трона, подошел к высокому узкому окну, выглянул. По залу пробежала волна звука, могучее мелодичное «ух» – словно разом выдохнула сотня кларнетов. – Похоже, тебе удалось освободить немножко моей музыки. И теперь ее придется возвращать. – Он повернулся к посетителям, недобро посмотрел на них. – Ну и, разумеется, я не собираюсь допускать, чтобы это повторилось. Положа руку на сердце я не хотел отбирать у тебя музыку, но уж коли ты уперся…
Джон-Том с нехарактерной для него усмешкой сочинял новые стихи.
– Хочешь со мной потягаться? Ладно, бери свою тренькалку.
– У меня есть кое-что получше.
Хинкель с нехорошей улыбочкой достал из нагрудного кармана видавшую виды, но исправную губную гармонику. Приложил ее к губам и сыграл несколько базовых, совершенно нестройных нот.
Уже заполнивший зал фиолетовый дым съежился, как от удара. Он почти исчез, но в самый последний момент новый текст и мажорный ключ вернули ему силу.
Хинкель был удивлен. Он даже попятился к трону. Бесследно исчезло высокомерное нахальство. Джон-Том играл и пел, фиолетовое облако напирало.
Наконец Хинкель, видимо, решил, что сейчас уместны более суровые меры. Он тоже запел, и это замедлило, но не остановило продвижение облака.
– Ага, чувак, получается! – Мадж неистово прыгал рядом с Джон-Томом, размахивал мечом над головой. – Задай ему перцу! Покажи, чего стоит настоящий чаропевец!
– Именно это я и собираюсь сделать, – проворчал Джон-Том, – если только ты не снесешь мне башку дурацким мечом!
– Ой, извини.
Выдр поспешил снизить энтузиазм и заодно – оружие.
Хинкель, не в силах одолеть грозный фиолетовый туман и музыку Джон-Тома, с диким взором отступал, пока не уперся в свое помпезное сиденье. В тот самый момент, когда Мадж был готов ринуться вперед и покончить с делом совершенно немелодичным ударом клинка, певец-неудачник отчаянно закричал. То был жалобный плач ребенка, всеми затурканного, никем не любимого, в игры не званного, даже не последнего в классе по успеваемости (это все же лидерство, хоть и шиворот-навыворот), а из последней десятки, из тех, кому успехи в жизни не светят по определению.
В ответ на этот плач из пустоты, что таилась доселе за троном, исторглась сверхъестественная подмога. И впервые с того момента, как нога Джон-Тома и лапа Маджа ступили на остров, за крепостными зубцами засверкали молнии. Черные молнии!
По кривоотесанным камням раскатывался злобный гром, сотрясая замок до самого основания. Стихи Хинкеля были почти бессмысленны, музыка – как и раньше, невыносима, однако на сей раз в каждую ноту вкладывалось выстраданное отчаяние, острое, патетическое устремление. И так жалобно это звучало и выглядело, что Джон-Том заколебался.
Но не это промедление стоило атакующей стороне инициативы. Просто Джон-Том и Мадж вдруг очутились перед численно превосходящим противником.
Разнообразные призраки выныривали из тьмы, разодетые кто во что горазд, от атласных камзолов и шелковых шальвар до хлопковых набедренных повязок и овчинных безрукавок. Иные щеголяли римскими тогами, иные – синими рваными джинсами и поношенными сандалиями.
Выцветшие галстуки-бабочки, растрескавшиеся бусы братской любви, волосатые руки, торчащие из тесных смокингов, черные кожанки с золотыми галунами…
Одно из приблизившихся к Маджу привидений было одето по моде столь чудовищной, что бывалому выдру пришлось отвести взгляд.
– Только не это! – простонал Мадж. – Все, что угодно, только не… плед в клетку!
Призраки влетали в огромный зал на крыльях с ветхими перьями и дырявыми перепонками. По всем этим созданиям давно скучала ванна. И они играли на лету. И пели, и гудели, и хлопали в ладоши – каждый задавал собственный ритм и не желал следовать чужому. Они держали в руках инструменты – от древних лютней до суперсовременных синтезаторов; наличествовали также все промежуточные ступени.
Джон-Том узнал виолу «да гамба». Один из призраков терзал расстроенный гамелан. Были тут и флейты, и гитары, и маракасы, и барабаны, и дидеридо, и банджо.
И хотя каждый фантом выказывал определенную степень безвкусицы, никто не пускал петуха лучше Иеронима Хинкеля. Правда, окружение он себе подобрал достойное – Джон-Том, у которого едва не лопались перепонки, не мог не признать этого. А бедняга Мадж оказался перед летучими ужасами совершенно беззащитным, он мог лишь стоять и держать в лапах меч, как стальной талисман. Увы, клинок, способный легко рассекать плоть, оказался непригодным против тектонически дикой музыки.
И тогда выдр снова отступил за спину друга.
– Че это, во имя великой вони!
– Духи. – Трудно стало сохранять подобающую манеру исполнения под таким сокрушительным звуковым шквалом. – Тени покойных музыкантов моего мира. – Джон-Том болезненно поморщился. – Самые бездарные и бесталанные в истории поп-музыки. И все они, похоже, соберутся сегодня в этом зале.
Между тем Хинкель успел прийти в себя. С горящим взором он спустился с трона, – Что, не нравится?
Еще бы нравилось! От особенно мучительного «дзын-н-нь» акустической гитары у Джон-Тома выступили слезы.
– Это хорошие музыканты! – Хинкель наступал. – Просто их не поняли современники, как не поняли меня. Хотя, конечно, никто мне и в подметки не годится.
Мадж пятился подальше от жуткой сцены.
– Чувак, сделай же чей-то! Я больше не выдержу!
Джон-Том, принявший чей-то сольник за молитву в ритме диско (и угодивший в точку) тоже поймал себя на том, что сдает позиции. Но путь к отступлению ему отрезала тень карикатурного подражателя Элвису Пресли – сей выходец из индийского штата Уттар-Прадеш, обладатель голоса поистине лавкрафтианского, прикида в блестках а-ля лас-вегасский ковбой, пышных бакенбард и волос, уложенных в прическу «помпадур» с помощью большого количества свиного жира, предлагал свою версию «Тюремного рока». Это было хуже, чем издевательская пародия, – это была попытка доведения до самоубийства.
Паря на тонких мышиных крыльях, коренастый, пузатенький экс-приказчик из трущобного пригорода Осаки тщился обуздать (именно обуздать) классический блюз Бесси Смит. Наверное, если пилить титановый сплав пилой, и то получилось бы лиричней.
Несостоявшийся рок-н-ролльщик из Восточной Пруссии вносил достойный вклад в гармоническое столпотворение, самозабвенно калеча своим аккордеоном «Лестницу в небо». Выпускник новоанглийской частной школы, в форменном йельском свитере, белых слаксах и яхтсменских туфлях, манерно подражал лучшим произведениям Джо Коккера, а обделенная чувством юмора лесбиянка из Де-Мойна пыталась убедить вечность в том, что умеет играть на казу «Я всегда тебя буду любить».
И еще много, очень много других.
Джон-Том и Мадж животики бы надорвали от хохота, не будь опасность столь реальной. Чаропевец чувствовал ее всеми фибрами души.
Требовалось срочно что-нибудь предпринять, найти достойное средство защиты! Но трудно думать о нотах и стихах, когда уши разрываются от боли, когда лязгают зубы, когда у тебя на глазах терзают сердце музыки.
В гуще вопящих, вразнобой играющих призраков, набранных невесть из какого поп-музыкального «Некрономикона», стоял с губной гармоникой в руках Иероним Хинкель и ухмылялся подобно злобному троллю. Фиолетовый туман, атакуемый со всех сторон, корчился, дергался, тщетно искал выход из диссонансной западни. Как антиматерия аннигилирует материю, так и антигармония Хинкеля грозилась разделаться с любыми плодами чаропения Джон-Тома. Еще немного – и дьявольские вибрации в щепки расколют незаменимую дуару. И тогда пиши пропало! Джон-Том не видел выхода, кроме отступления.
– Midi veni, vici! Хинкель с гомерическим хохотом ринулся в погоню за незваными гостями, взмахами руки увлекая за собой армию неудачников.
Спасаясь от воющих миньонов Хинкеля, Джон-Том и Мадж стремглав выбежали из центральной башни. Кругом отслаивалась горная порода – антимузыка дробила черный базальт в пыль, крошила в острые обломки.
Стоило ли удивляться, что в суматохе путники не нашли склона, которым поднимались к замку?
Мадж, резко остановившись на самом краю отвесного обрыва, в отчаянии искал альтернативный путь к спасению. Внизу, в неизмеримой дали, разбивались о голый камень волны, их грохот звучал здесь шепотком пены. Джон-Том остановился рядом с другом.
Хинкель с нечистым хором не заставили себя ждать.
– Так что извини, приятель. У тебя был шанс, но ты его упустил. Я не позволю ни тебе, ни кому другому вставать у меня на дороге.
И тут он сделал самое худшее из того, что мог бы сделать, – запел под аккомпанемент потусторонних приспешников. Открытое место ничем не могло сдобрить его голос, неприемлемый для чужого организма, как инородная молекула ДНК.
Мадж шатался на краю обрыва, беспомощно зажимая уши лапами.
– Джон-Том, сделай же чей-то! Не то мне хана!
Чаропевец глянул в бездну. Даже выдру с его сверхъестественной ловкостью не спуститься по гладкой скале. Вот если бы перепрыгнуть через бездну на соседний, сравнительно невысокий пик – оттуда можно легко вернуться на берег. Увы, оба не располагали крыльями или хотя бы возможностью обзавестись ими в ближайшем времени.
– Я не знаю…
– Спой чей-то! Оптимистичное, обнадеживающее! – убеждал его перепуганный Мадж. – Спой громко, чисто спой!
За многие годы Джон-Том набрался опыта в сочинении мелодий и стихов в экстренных ситуациях. И песня, которую он наконец затянул, была столь же очаровательна, сколь отталкивающи опусы Хинкеля. В сравнении со своим противником неровный голос Джон-Тома казался тенором Ната Кинга Коула.
Почему на память сразу пришло соло Доннера из финала «Золота Рейна» – он объяснить не мог, но рок-версия героической оперы оказалась именно тем, чего требовали обстоятельства. Джон-Том не располагал молотом и не мог обрушить его на камень под ногами, но он имел возможность призвать к себе в союзники очень серьезный хэви-металл.
Из музыкального инструмента забил фиолетовый дым, но не струйкой, как в прошлый раз, а ровной, почти идеальной дугой. Он протянулся от корпуса дуары через головокружительную бездну и менял цвет по мере того, как сгущался. Пройдя через все оттенки солнечного спектра, он выкристаллизовался в радужный мост – от края обрыва до далекого берега внизу.
Одуревший от боли в ушах и голове, Мадж не медлил ни секунды – скакнул на радугу и помчался вниз, его башмаки дюйма на два утопали в податливом пламенеющем сиянии.
– Чувак, дуй за мной! – крикнул он Джон-Тому. – Мостик выдержит!
– Так нечестно, так нечестно! – Хинкель бросился было вдогонку, но ему не хватило смелости ступить на прозрачный мерцающий мост. Да и не было такой необходимости. В сторону Джон-Тома ткнул измазанный кетчупом палец. – Взять их! Бейте по ушам! Увеличьте громкость!
Диссонирующий хор взмыл на ветхих, но все еще надежных крыльях и ринулся вперед.
– Кореш, ты тока вниз не гляди!
Радуга позволяла двоим бежать бок о бок, но все же была недостаточно широка. По обе стороны ее на несколько тысяч футов вниз простиралась пустота.
Они бежали, а по барабанным перепонкам хлестали пародии на музыкальные произведения. Джон-Том оглянулся: слуги Хинкеля быстро сокращали расстояние.
– Догоняют!
Мадж попытался добавить прыти. Будь у него подлиннее лапы, Джон-Тому не угнаться бы за ним.
– Нет, чувак, нам точно опаньки! – прохрипел выдр. – Они летят быстрее, чем мы сучим мослами.
– Знаю. Плохую музыку не обгонишь.
Было уже ясно, что Хинкель решил их прикончить. Не позволит он разгуливать по своему острову Джон-Тому или другому обладателю опасного могущества. Что простительно нескольким жалким оборванцам, бывшим товарищам Хинкеля по ансамблю, то заказано способному и опытному чаропевцу. Между тем радуга уже неуверенно вибрировала, она тоже страдала от пыточных мелодий.
У преследователей были крылья. Вот бы и Джон-Тому с Маджем ими разжиться! Много чего могло прийти Джон-Тому на ум в эти отчаянные мгновения, но пришла почему-то рекламная песенка, посвященная кукле какой-то девчушки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44