Иногда я и сам верю не до конца.
Выдав эту туманную фразу, он поведал Ансибетте, как очутился в ее мире и нашел в нем свое место, вполне, надо заметить, достойное.
Ансибетта Боробосская вся обратилась в слух, ловила каждое его слово. Он уже дошел до середины своей биографии, как вдруг заметил, что ансамбль в таверне играет только две мелодии, повторяя их вновь и вновь. Гиббон, ласка, сервал и валлаби показались ему музыкантами опытными – что ж их заклинило-то? Такому заведению для процветания необходимо разнообразить репертуар, не то исполнителей закидают в лучшем случае насмешками, а в худшем – всем, что под руку подвернется.
– Вы заметили, что здешний ансамбль знает только две песни?
– А вы находите это странным?
– Странно, что в зале никто не жалуется. Какая-то нелепость! Играют ведь неплохо – я наблюдал.
– Лучше хорошо играть две песни, чем плохо – сто, – возразила Ансибетта. Похоже, ее веселила столь неуклюжая попытка собеседника сменить тему.
– Но не в таком же месте. – Он отодвинулся от стола – решил подняться. До его руки дотронулись нежные пальцы.
– Не уходите. Я только-только начала вас узнавать.
Он, глядя на сцену, блекло ответил:
– Вы пока выпейте чего-нибудь. Я через минуту вернусь.
Провожаемый ее взглядом, он отправился на поиски друга. А поскольку не оглядывался, то и не заметил, с какой быстротой Ансибетта опустошила бокал.
Выдр и принцесса Пиввера сидели нос к носу.
– Мадж!
Выдр взглядом посулил ему расчленение без анестезии и отсрочки приговора и тихо прорычал:
– Ну че, кореш? Че тебе щас-то от меня надо?
Джон-Том указал на музыкантов:
– Ты заметил здешний ансамбль?
– Не, чувак, не заметил и с радостью в этом признаюсь. У меня щас на уме другие штучки ритмического свойства.
И, повернувшись к принцессе, Мадж был награжден загадочной улыбкой – не то чтобы ободряющей, но и не совсем безразличной.
– Они только две песни играют, – сообщил Джон-Том.
– Да? Тока две? И че от меня требуется? Все бросить, залезть на эстраду и устроить им разгон?
– Но это же полный абсурд. Музыканты-то хорошие.
Выдр пристально посмотрел на друга.
– Послушай меня, чувак. Ежели тебя так офигенно интересуют аспекты местной музыкологии, че б тебе самому не подойти к ним и не спросить?
– Действительно. – Пиввера знай себе буравила взглядом зрачки Маджа. – У нас с вашим другом интересная беседа, оставьте нас, пожалуйста.
– Отлично! Я так и сделаю – подойду и спрошу.
– И правда отлично.
Мадж не поднял глаз.
Пробираясь в колышущейся пахучей толпе, Джон-Том заметил, что музыканты сделали перерыв. Ему это было на руку. Он направился прямиком к гиббону. В этом углу таверны имел привычку собираться ароматный дым; Джон-Том напрасно пытался разогнать его руками.
– Ребята, а вы здорово играете.
– Спасибо. – Ответ гиббона прозвучал не враждебно, но и не дружелюбно. Длинные лапы примат сложил за головой. Одет он был в леотард с тесьмой и жилет.
– Вот только кажется мне, что-то с вами не так. Я заметил, репертуар исчерпывается всего-навсего двумя мелодиями. Бедновато, не находите?
Валлаби с ухмылочкой обратился к сервалу:
– Наблюдательный, ага?
– Еще я заметил, – продолжал Джон-Том, – что никто из публики вроде не в претензии. Я такие местечки знаю. Вас уже давно должны были закидать тухлыми яйцами. А тут – словно никто не замечает.
– А с чего им замечать? – ответил сервал. – Все живут под тем же проклятием.
Джон-Том сдвинул брови к переносице.
– Проклятие? Что за проклятие?
– А ты не знаешь? – В голосе гиббона прорезался слабый интерес. – Кажется, я тебя раньше здесь не видел, а уж я бы запомнил такого долговязого человека…
Тут ласка заметила на спине Джон-Тома дуару и не дала гиббону договорить.
– Эге! Так ты тоже лабух?
– В некотором роде. – Джон-Том сложил руки на груди и прислонился к стене. – Я чаропевец, но и развлечения ради сыграть могу.
– И что, тебе не мешает проклятие?
На морде валлаби появилось смешанное выражение надежды и отчаяния.
– Я даже не знаю, о чем идет речь. – Джон-Том выпрямился и взял дуару наизготовку. – Если вы не против, я просижу с вами следующее отделение.
– И сможешь сыграть больше двух песен?
Сервал глядел на него в упор, демонстрируя желтые зубы.
– Да хоть сотню. Правда, некоторые не слишком удачно получаются, но ничего, сойдет. Если у вас не выходит больше двух, почему бы не сделать так: я буду вести, а вы – только подыгрывать? Глядишь, это поможет вам выбраться из колеи. Или от проклятия освободиться, если и правда оно виновато.
– Это было бы здорово! – Гиббон заблестевшими глазами посмотрел на товарищей. – Правда, не думаю что получится, но…
– Лесваш, да разве с нас убудет, если попробуем? – Валлаби поднял инструмент, похожий на трубу. – Что мы теряем?
– Начну с чего-нибудь простенького. – Джон-Том взял несколько аккордов. – А вы постарайтесь не отставать.
– Как скажешь, приятель, как скажешь. – На гиббона было смешно глядеть – до такой степени изменились его манеры. Он поднял нечто наподобие радикально модифицированной гавайской гитары. Ласка вскинула двуствольную флейту длиной с руку Джон-Тома, а сервал принялся щипать когтями толстые струны дивной помеси виолончели с барабаном.
Подыгрывали они идеально, слаженно и с восхитительной легкостью, поддерживали каждый аккорд, подчеркивали каждую коду. За окнами таверны заблудшие ноты в опьянении вальсировали вместе с лунным светом.
Усилия эти не прошли незамеченными для посетителей таверны. Как только зазвучала новая музыка, танцующие, выпивающие и просто балдеющие подняли одобрительный и радостный гам. Они были застигнуты врасплох, хотя Джон-Том играл только базовые ритмические фигуры. Но зачарованных, взволнованных слушателей в последнюю очередь заботила простота мелодии. Главным в этой музыке – да не только в ней, а вообще во всем происходящем – была новизна.
Немало времени спустя выдохшийся Джон-Том попросил перерыва. Пальцы болели «по самые плечи», но он не обращал внимания на боль. Давненько ему не случалось играть с ансамблем. Как, оказывается, приятно не только лечить музыкой сыпь или демонстрировать Клотагорбу свое растущее мастерство мага, но и просто бренчать ради удовольствия. Это напоминало о том, как много лет назад он впервые взял в руки электрогитару. Но тут вторглась холодная действительность в виде гиббона, сияющего глазами и позументом. Он теребил Джон-Тома за рукав.
– Умоляю! Останься с нами! У тебя трудная, ни на что не похожая музыка, но она так свежа, так упоительна! Ты ведь даже не представляешь, до чего нам осточертели две паршивые вонючие песни!
Джон-Том нашел свободный стул и с удовольствием на него опустился.
– Все-таки, ребята, я не уловил суть вашей проблемы. Вы хорошо играете. Да нет, какое там хорошо – отлично. Все до одного. Я знаю в Лос-Анджелесе несколько клубов, там бы вас наняли в две секунды. – Он понимающе ухмыльнулся. – В тех заведениях даже ваша внешность не привлекла бы такого внимания, как игра.
Ласка сложилась пополам, чтобы осмотреть свое тело.
– Внешность? А что с ней не так?
– Если вам столь ненавистны эти песни, почему вы их снова и снова повторяете? Почему бы не взять на вооружение что-нибудь из моего репертуара?
Музыканты обменялись жалобными взглядами, самый выразительный получился у гиббона.
– Ах, если б мы могли! – Он взял наперевес гавайскую гитару. – Вот, к примеру, современная матросская песня, веселая, зажигательная.
Гостящие здесь моряки от нее просто без ума. Мы ее исполняли раз по десять каждый вечер.
Его пальцы защипали струны покрытого толстым слоем лака инструмента.
Тот не ответил ни единым звуком.
Джон-Том выпучил глаза. Он видел, как шевелятся пальцы гиббона, видел, как прогибаются и вибрируют струны, но ничто не тревожило его слух. Музыки не было.
– Как у вас это получается?
– Не у меня. – Стройный примат оставил гитару в покое и тяжело вздохнул. – Тут не во мне дело. – Он указал на своих товарищей:
– И не в них. В чем-то другом. В чем именно, мы даже не знаем. Последние месяцы мы встречалисьиразговаривалисомногими коллегами-музыкантами. У них – та же беда, что и у нас.
– Теперь понимаешь, почему мы называем это проклятием? – Сервал ласково гладил свой инструмент. – Похоже, оно ширится, набирает силу.
– А началось почти незаметно, – подхватил валлаби. – Сначала то здесь, то там теряешь ноту или фразу. Потом стали пропадать целые пассажи. Пальцы двигались как надо, губы и лапы – тоже, а музыки не получалось. Пошли неожиданные паузы в игре… все длиннее и длиннее.
– Танцующие бывали очень недовольны, – припомнил сервал.
– Вот так и остались у нас всего-навсего две песенки. – Валлаби, как и его товарищи, был в отчаянии. – Наверное, скоро и их забудем, или они, как и прочая музыка, исчезнут.
– Да, рано или поздно мы останемся ни с чем. – Гиббон взял гитару под мышку. – Музыканты без музыки. А это значит, что без мелодий, без песен останутся все. Эта страшная и необъяснимая пагуба охватила все ансамбли в наших краях, даже бродячих артистов, с которыми мы сталкивались.
У валлаби вдруг глаза полезли на лоб, он вскинул указующий перст.
– Что это?
В таверну вплыло облачко потерянных нот и остановилось, выглядывая из-за правого плеча Джон-Тома. Оно тихонько звенело, мерцая, как горсть розовых алмазов, плавающих в стеклянной бочке с маслом.
– Волшебство!
Явно встревоженный гиббон отступил на шаг, а Джон-Том поспешил успокоить музыкантов:
– Я же говорил, что занимаюсь чаропением. Да, это облачко – волшебство, но не мое. И к вашим неприятностям оно никакого отношения не имеет.
К ласке вернулись отвага и неутолимое любопытство, и она приблизилась бочком, чтобы получше разглядеть летучую загадку.
– Похоже, музыка не очень бодрая.
– Да, ей невесело. Мне думается, она ищет помощи. Ей срочно надо куда-то попасть, и в пути нотам требуется компания. Вот мы и идем вдогонку. – Он улыбнулся краешком рта. – Впрочем, я почти всю жизнь иду вслед за музыкой.
– Блуждающая мелодия… – Растроганный гиббон осторожно потянулся к облачку. Оно с подозрением звякнуло и укрылось за головой Джон-Тома. – А почему ты решил, что здесь нет связи? Ведь каждый из нас потерял музыку.
– А вдруг и эта принадлежит какому-нибудь несчастному музыканту? – предположил сервал.
Джон-Том растерянно заморгал. Действительно, трудно было не заметить такую связь, по крайней мере, она заслуживала некоторого осмысления.
– Но мы же можем это выяснить, не так ли?
– Почему бы попросту не спросить?
Гиббон приближался к облачку, а оно пряталось от него, металось вокруг Джон-Тома.
– Спросить?
– Да, почему бы и нет? Я люблю поговорить со своим инструментом.
– Ага, и он даже порой отвечает, когда ты хватишь лишку.
Валлаби хихикнул.
Джон-Том в смущении оглянулся на облачко.
– Ну, что скажешь? Ты как-нибудь связано с исчезновением чьей-нибудь мелодии? Имеет твоя беда что-нибудь общее с их несчастьем?
– Он указал на музыкантов.
Аккорды тихонько звенели, как звенели всегда, и не было в их голосах особой эмоциональной окраски.
– Полагаю, ответ требует истолкования.
Ласка была явно разочарована.
– Это зараза! – Гиббон нервно щипал безмолвную гитару. – Она расползается, она заставляет музыку во всем мире молчать, и никто тут помочь не в силах. Скоро придется искать новую профессию.
– Не могу себя представить никем, кроме музыканта, – печально проговорил валлаби.
– Я тоже, – присоединился к нему сервал.
– Дьявол! Я так люблю музыку!
В таверне царили смех и оживление, ласка же находилась на грани истерики.
– Эти кабацкие весельчаки не жалуются только потому, что знают о заразе. – Гиббон махнул лапой в сторону зала. – Они просто рады, что остались хотя бы две песни. А что они скажут и как себя поведут, когда исчезнет последняя нота, я предсказывать не берусь. – Он задумчиво посмотрел на звонкое облачко. – Только вообрази себе – мир без песен!
– Но что же случилось? – Джон-Том оглядел музыкантов. – Куда они ушли?
– Ушли? – Ласка беспомощно пожала плечами. – Мы не уверены, что они куда-то ушли. Они просто растаяли. Даже на сковородке нельзя выбить убогий мотивчик. Как только он начинает походить на музыку – сразу испаряется.
– Все испаряется. – Гиббон изучал лицо Джон-Тома. – Все, кроме твоей музыки. – Он указал на дуару. – Она неуязвима.
– Я прибыл сюда из далекой-предалекой страны. Ее еще не затронула ваша зараза.
– Почем ты знаешь? – фыркнула ласка. – Сам же сказал, что долго был в пути, пересекал безлюдные земли.
Джон-Том обмер. А ведь ласка права! Неизвестно, что творится в Колоколесье. Судя по всему, это проклятие, или зараза – да как ни назови, – могла точно так же отравить музыкальную жизнь его страны, как отравила Машупро и всю дельту Карракаса. Он попробовал представить себе музыкальный вакуум в линчбенийских тавернах и прочих забегаловках, попытался вообразить центральную площадь без пронзительной какофонии любительских ансамблей и даже протрезвел от страха.
Что же произошло? Неужели все мелодии, все мотивы в мире затянуло в какую-то музыкальную трясину?
– Не знаю, как обстоят дела во всем мире, – заявил он наконец, – а здесь мы с Маджем идем вслед за этой вот горсткой нот. И этого нам пока достаточно. Еще мы помогаем полудюжине прин… важных персон вернуться домой. Не могу я заниматься проблемами чужой музыки.
Гиббона это не убедило.
– Человече, я тебе не верю. Не знаю, какой ты чаропевец, но музыкант – настоящий. Происходящее не может не беспокоить тебя.
– Да как ты запоешь, когда беда коснется и тебя? – поднажала на чаропевца ласка. – Как поведешь себя, когда вот это странное устройство не издаст ни звука? Ведь ты не только утратишь способность музицировать, ты и чародействовать не сможешь.
– Не думаю, что меня это коснется, – заявил Джон-Том с уверенностью, которой не испытывал.
И в самом деле, почему он должен оказаться исключением? Зараза – это зараза, она не делает различий между вдохновенным чаропевцем и заурядным бродячим менестрелем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44