Он присвистнул.- Но по России, конечно, прежде
всего.
- За какой период? - судя по голосу, его энтузиазм несколько приугас.
Я печально смотрел на него и молчал.
Его лицо вытянулось. Он тоже молчал - угадывать уже не решался.
- Лет за сто пятьдесят,- сказал я наконец.- Насколько достоверной
статистики хватит. Двигаться будете в порядке, обратном хронологическому:
этот год, прошлый год, позапрошлый год и так далее.
Он храбро слушал, явно посерьезнев. И тогда я, чтобы уж добить его на
месте, небрежно осведомился:
- Пары часов вам хватит?
- Да побойтесь бога, господин полковник!... - вскинулся он, но я быстро
протянул руку и тронул его ладонь, напрягшуюся на столе.- Все, Азер
Акопович, это я уже шучу. Немножко веселю вас перед атакой. Работа адова, я
прекрасно понимаю. Не торопитесь, делайте тщательно. Но и не тяните. Я
сейчас дам вам копию своего отчета о деле Кисленко - выносить из кабинета
не разрешу, посмотрите здесь. Тогда вы лучше поймете, что я ищу. И будете
сами проводить предварительный отсев фактов, которые наковыряют ваши
ребята. У меня на это времени нет.
Пока Папазян, примостившись в уголке, с профессиональной стремительностью
листал отчет, я позвонил шифровальщикам и спросил, не поступало ли на мое
имя донесений от Кравайчука. Поступало. Как и следовало ожидать, никаких
инцидентов в сфере американской части проекта "Арес" не было. Впрочем,
штатники с исключительной вежливостью благодарили за предупреждение,
обещали увеличить охрану занятых в проекте лиц и выражали надежду, что мы
найдем возможность делиться с ними результатами следствия, если эти
результаты, с нашей точки зрения, затронут интересы Североамериканских
Штатов. На версии "Арес" можно было ставить крест.
Совсем посерьезневший от прочитанного Папазян вернул мне отчет и ушел, а я
двинулся к лингвистам. И тут все было худо. Слова "омон" не знал никто.
Компьютерная проработка термина показала, что скорее всего, он является
аббревиатурой, и мы обнадежились ненадолго - но когда комп начал вываливать
бесчисленные варианты расшифровки, от вполне еще невинных "Одинокого мужа,
оставленного надеждой" и "Ордена мирного оглупления народов" до совершенно
неудобоваримых, я и оператор только сплюнули, не сговариваясь; а если еще
учесть, что аббревиатура могла быть иностранной? Словом эта нить тоже
никуда не вела.
Тогда я вернулся к себе.
3
- О, привет! Ты где?
- На работе.
- Уже вернулся?
- Еще вчера. В начале первого пробовал позвонить тебе с аэродрома, но никто
не подошел.
- А, так это еще и ты звонил?
- Ты была дома?
- Да, валялась пластом. И, как всегда, кто-то просто обрывал телефон, а
встать - лучше сдохнуть. Очень трудный был день, металась везде, как
савраска - искала, не надо ли кому дров порубить.
- Прости, не понимаю.
- Работу искала, Саша, чего тут непонятного. Деньги нужны.
- Стася,- осторожно сказал я,- может быть, я все-таки мог бы...
- Кажется, мы уже говорили об этом,- сухо оборвала она.- Давай больше не
будем.
Помощь купюрами она не принимала ни под каким видом. Даже, что называется,
на хозяйство. Даже в долг; у других считала себя вправе одалживать, у меня
- нет. Могла обмолвиться, что в доме есть буквально нечего, и тут же
закатить мне царский обед или ужин; а сама, сидя напротив и поклевывая из
своей тарелочки, сообщала между делом, что денег осталось в обрез на два
дня, и если какое-нибудь "Новое слово", например, задержится с выплатой
гонорара, то клади зубы на полку - и у меня кусок застревал в горле, хотя
готовила она всегда сама и всегда прекрасно. Однажды я попробовал молча
запихнуть ей под бумагу на письменном столе двухсотенную денежку - поутру,
уже на улице, обнаружил эту денежку в кармане пальто. Чуть со стыда не
сгорел.
- Ну и как - нашлись дрова?
- Представь, да. Кажется, получу ставку младшего редактора в литературном
отделе "Русского еврея". И что ценно - не надо каждый день в присутствие
ходить. Забежал разок-другой в неделю, набрал текстов - и домой.
- А что случилось, Стасенька? Почему вдруг обострилась нужда?
- Настал момент такой. Подкопить для будущей жизни. Да неинтересно
рассказывать, Саш.
И все. Намекнет на трудности - но нипочем не скажет, в чем они заключаются.
Одно время, когда эта черта лишь начинала проступать в ней - в первые
месяцы не было ничего подобного - мне казалось, она нарочно. Потом понял,
что иначе не может, в этом она вся. Сознавать то, что жизнь у нее не
малина, я должен, конечно, но знать что-то конкретное мне ни к чему, ведь
все равно я не могу помочь, а она и затруднять меня не хочет, она сама
справится... Иногда мне чудилось, что я падаю с ледяной стены; цепляюсь,
тщусь удержаться, в кровь ломая ногти, и не могу - скользят по полированной
броне.
- Ты зайдешь сегодня?
- Я бы очень хотел.
- Когда?
- Хоть сейчас.
- Замечательно. Только знаешь, у меня к тебе тогда просьба будет, извини.
Тут у меня, как снег на голову, сыплется Януш Квятковский - помнишь, я
рассказывала, редактор из Лодзи. Это не люди, а порождения крокодилов.
Утром звонит и говорит что вылетает. Тут у него дела дня на три в фонде
поддержки западнославянских литератур, так, чем платить за гостиницу, он
мне сообщает, что остановится у меня, и вот мы, старые друзья, наконец-то
как следует повидаемся. В ноябре он был тут проездом, виде, что две
комнаты... Вечером объявится, представляешь?
- С трудом, но представляю.
- Могу я, не могу - даже не осведомился. А мне, в общем, нездоровится, и в
доме шаром покати. Ты не мог бы купить какой-нибудь еды?
- Что за разговор,- сказал я,- конечно. Могла бы так долго не объяснять.
Через часок я отъеду.
- Спасибо, правда! И вот еще что: ключи у тебя с собой?
- Конечно.
- У меня сейчас голова совсем дырявая, поэтому говорю, пока помню - оставь
их, я ему дам а эти три дня. Не сидеть же мне у двери, звонок его
слушать...
- Разумеется,- сказал я.- Жди.
- Целую.
- Взаимно.
Я прошел мимо дежурного, буркнув: "Буду через три часа"; яростно шаркая
каблуками об асфальт, почти подбежал к своему авто. Ключ въехал в стартер
лишь с третьей попытки. Мотор зафырчал, заурчал. Я едва не забыл дать
сигнал поворота. Вывернул на Миллионную, просвистел мимо дворцов, мимо
Марсова Поля, и вписался в плотный поток, бесконечно длинной, членистой
черепахой ползущий по Садовой на юг.
В сущности, эти колесные бензиновые тарахтелки - уже анахронизм.
Давным-давно прорабатываются проекты перевода индивидуального транспорта на
силовую тягу, на манер воздушных кораблей - дорог не надо, бензина не надо,
шума никакого, выхлопа никакого, скорость по любой открытой местности хоть
триста, хоть четыреста верст в час. Но это потребует полного обновления
всего парка - раз, черезвычайно затруднит дорожный контроль - два; к тому
же, автомобильные и путейские воротилы сопротивляются, как триста
спартанцев - три; ну а четыре - нужно по крайней мере впятеро уплотнить
сеть орбитальных гравитаторов. Тоже дорого и хлопотно. А пока суть да дело
- ездим, воняем, пережигаем драгоценную нефть, сочимся сквозь капиллярчики
магистралей.
У Инженерного замка я свернул к Фонтанке и по набережной погнал быстрее.
Насколько я понимал, года четыре назад у нее была вполне безумная любовь с
этим Квятковским. Впрямую она не рассказывала, но по обмолвкам, да и просто
зная ее, можно было догадаться. Две комнаты, надо же! А кроватей? Хотя в
столовой стоит оттоманка... Или она ему постелит на коврике у двери?
Где-то совсем рядом, слева, безумно взвыл клаксон и сразу завизжали
тормоза. Громадная тень автобуса, содрогаясь, нависла над моей фитюлькой и
тут же пропала далеко позади.
Тьфу, черт. Оказывается, я пролетел под красный и даже не заметил. Что
называется, бог спас.
Ладно. Я разозлился на себя. Да кто я такой? Может, у нее сейчас последняя
возможность вернуться к тому, кого она до сих пор любит?
Вообще-то, если я узнавал, что к тому или иному человеку Стася хорошо
относится или, тем более, когда-то его любила, человек этот сразу вырастал
в моих глазах. Даже не видя его ни разу, я начинал к нему относиться
как-то... по-дружески, что-ли; уважать начинал больше. Не знаю, почему.
Наверное, подсознательно срабатывало: ведь не зря она его любила. Наверное,
нечто сродни тому, как сказала в Сагурамо Стася о Лизе и Поле, уж не знаю,
искренне или всего лишь желая мне приятное сделать - о, если б искренне! -
"родные же люди". Просто сейчас я психанул, потому что слишком неожиданно
это свалилось. Слишком я передергался за последние сутки, да и за Стаську
переволновался - то она чуть ли не босая по холодным лужам шлепает, то
ночью не отвечает... да и вообще - отдаляется...
Надо бы почитать на досуге, что этот Квятковский пишет. Есть наверное,
переводы на русский.
Только где он, досуг?
Опубликовал бы он ее, что ли, в Лодзии в своей... да заплатил побольше...
Но на сердце тяжело. Кисло.
Первым делом я заехал в аэропорт и забрал оставшиеся в камере хранения две
аппетитнейшие бутылки марочного "Арагви", которые подарил нам на прощание
Ираклий. Я их отсюда даже не забирал - знал, что нам со Стасей понадобятся.
Вот, понадобилисЬ.
Поехал обратно.
Господи, ну конечно, она несчастлива со мной, ей унизительно, ей редко...
пусть она будет счастлива без меня. Я хочу, чтобы - ей - было - хорошо!
Но на сердце было тяжело.
Ближайшим к ее дому супермаркетом - дурацкое слово, терпеть не могу, а вот
прижилось, и даже русского аналога теперь не подберешь; впрочем, как это
вопрошал, кажется, еще Жуковский: зачем нам иноземное слово "колонна",
когда есть прекрасное русское слово "столб"? - был Торжковский. Я прокатил
под Стасиными окнами, миновал мосты и припарковался.
Я был рад хоть что-то сделать для нее.
Хищно и гордо я катил свою решетчатую тележку по безлюдному лабиринту между
сверкающими прилавками, срывая с них сетки с отборным, дочиста вымытым
полесским картофелем, пакеты с полтавской грудинкой и вырезкой, с
астраханским балыком, банки муромских пикулей и валдайских соленых груздей,
датских маринованных миног и китайских острых приправ, камчатских крабов и
хоккайдских кальмаров, празднично расцвеченные коробки константинопольских
шоколадных наборов и любекских марципанов, солнечные связки мароканских
апельсинов и тяжелые, лиловые гроздья татжикского винограда... Тем, что я
нахватал, можно было пятерых изголодавшихся любовников укормить до
несварения желудка. Ей недели на две хватит. И где-то на дне потока
бессвязных мыслей билось: пусть только попробует отдать мне за это
деньги... вот пусть только попробует... у нее все равно столько нет.
У меня у самого едва хватило.
- ...Саша, ты с ума сошел! - воскликнула она, едва отворив. Свежая,
отдохнувшая, явно только что приняла ванну; Тяжелые черные волосы
перехвачены обаятельной ленточкой; легкая блузка-размахайка - грудь почти
открыта; короткая юбочка в обтяжку. Преобразилась женщина, гостя ждет.
Странно даже, что она меня узнала - в толще пакетов я совершенно терялся,
как теряется в игрушках украшенная с безвкусной щедростью рождественская
елка.
- С тобой сойдешь,- отдуваясь, проговорил я.- Куда сгружать?
Мы пошли на кухню; она почти пританцовывала на ходу и то и дело задорно
оборачивалась на меня - энергия просто бурлила в ней. Я начал сгружать, а
она тут же сортировать свою манну небесную:
- Так, это мы будем есть с тобой... это тоже с тобой... картошку я прямо
сейчас поставлю... Ты голодный?
- Нет, что ты.
- Это хорошо... - распахнув холодильник, она долго и тщательно
утрамбовывала банки и пакеты, приговаривая, почти припевая: - Не самозванка
- я пришла домой, и не служанка - мне не надо хлеба. Я страсть твоя,
воскресный отдых твой, твой день седьмой, твое седьмое небо... На
Васильевский успел заехать?
- Конечно.
- Как Поля?
- Знаешь, я ее даже не видел. Пришел - она уже спала, уходил - она еще
спала.
- Лиза?
- Все в порядке.
- Слава богу.
Воспоминание о ночи медленным огненным дуновением прокатилось по телу.
- Стася, ты веришь в бога?
- Не знаю... - она закрыла холодильник и разогнулась, взглянула мне в лицо.
Взгляд ее сиял мягко-мягко. Редко такой бывает.- Верить и хотеть верить -
это одно и то же?
- любить и хотеть любить - это одно и то же? Спасти или хотеть спасти - это
одно и то же?
- Ну вот. Я уж совсем было поверила, что ты - бог, а ты взял да и доказал,
что бога нет... Коньяк-то зачем?
- Как зачем? Ираклий же нам подарил, так пусть у тебя дожидается. А может,
человек с дороги выпить захочет.
- Съесть-то он съесть, да кто ж ему дасть... И не покажу даже,- зажав в
каждой руке по бутылке, она заметалась по кухне, соображая, где устроить
тайник. Не нашлась; поставила покамест прямо на стол. Коньяк, словно густое
коричневое солнце, светился за стеклом. Захотелось выпить.
- И вот еще,- я вынул из потайного кармана ключи от ее квартиры, которыми
почти и не решался пользоваться никогда - так, носил, как сладкий символ
обладания; и аккуратно положил на холодильник. Не видать мне их больше, как
своих ушей.
- Какая умница! А я и забыла... Ты мне не поможешь картошку почистить?
Я заколебался. Минуту назад, когда она смотрела так мягко, мне, дураку,
почудилось на миг, что ее оживление, ее призывный наряд - для меня.
Зазнался, Трубецкой, зазнался. Она расторопно достала кухонный ножик.
- Рад бы, Стасик, но мне сейчас опять на работу. Извини.
Она честно сделала огорченное лицо.
- Да брось! Дело к вечеру, что ты там наработаешь? Януш часа через полтора
будет здесь, я вас познакомлю; действительно, тогда вы и выпьете вдвоем, ты
расслабился немножко. У тебя очень усталое лицо, Саша.
- Что я тут буду сбоку-припеку. Он твой старый друг, коллега...
Она покосилась пытливо - нож в одной руке, картофелина в другой.
- Саша, по моему, ты меня ревнуешь.
- Конечно.
- Вот здорово. А я уж думала, тебе все равно.
Я изобразил руками скрюченные когтистые тапы, занес над нею и голосом
Шер-хана протяжно проревел:
- Это моя добыча!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33