— Сенатор Грант слегка повернул голову, показывая на земной шар позади него. — Двадцать государств на Земле управлялось армиями, но ни одно из них не делало этого хорошо.
С другой стороны политики делали свое дело немногим лучше, подумал он. Никто не делал лучше. — У нас, кажется нет никаких целей, Сергей. Мы просто болтаемся на весу, надеясь, что обстановка станет лучше. С чего бы это?
— Я почти перестал надеяться на лучшие условия, — ответил Лермонтов. — Теперь я только молюсь, чтобы она не ухудшалась. — Его губы слегка дернулись в тонкой улыбке. — На такие молитвы редко отвечают.
— Я говорил вчера с моим братом, — сказал Грант. — Он снова угрожает подать в отставку. Я думаю, на этот раз он всерьез.
— Но он не может этого сделать! — Лермонтов содрогнулся. — Твой брат — один из немногих людей в правительстве США, который понимает, сколь отчаянно нам нужно время.
— Я говорил ему об этом.
— И?..
Грант покачал головой. — Это крысиная гонка, Сергей. Джон не видит ей никакого конца. Конечно, очень хорошо играть в авангард, но ради чего?
— Разве выживание цивилизации — не стоящая цель?
— Если мы идем именно к этому, то — да. Но какие у нас гарантии, что мы достигнем даже этого?
Улыбка Гранд Адмирала стала ледяной.
— Никаких, конечно. Но мы можем быть уверенными, что ничто не выживет, если у нас не будет еще времени. Несколько лет мира, Мартин. Многое может случиться за эти несколько лет. А если ничего не случиться — ну, тогда у нас будет несколько лет мира.
Стенка позади Лермонтова была покрыта знаменами и панелями. В центре, среди них был герб Кодоминиума: американский орел, советские серп и молот, красные и белые звезды. Под ним был официальный девиз Военно-Космического флота: МИР — НАША ПРОФЕССИЯ.
Мы выбрали этот девиз для них, подумал Грант. Сенат заставил ВКФ принять его. Хотел бы я знать, сколько офицеров флота верят в него кроме Лермонтова? Что бы они выбрали, если предоставить это им самим?
Всегда есть воины, и если не дашь им что-то, за что стоит драться… Но мы не можем жить без них, потому что грядет время, когда необходимо иметь воинов. Вроде Сергея Лермонтова.
Но необходимо ли иметь нам политиков вроде меня?
— Я снова поговорю с Джоном. В любом случае я никогда не был уверен насколько он серьезен насчет отставки. К власти привыкаешь и трудно сложить ее с себя. Требуется лишь немного убеждения, какойнибудь аргумент, чтобы позволить тебе оправдать ее сохранение. Власть — наркотик, посильней опиума.
— Но вы ничего не можете поделать с нашим бюджетом.
— Да. Дело в том, что есть еще проблемы. Нам нужны голоса Бронсона, а у него есть требования.
Глаза Лермонтова сузились, а голос стал густым от отвращения.
— По-крайней мере, мы знаем, как иметь дело с людьми вроде Бронсона. — И это было странно, подумал Лермонтов, что презренные твари, вроде Бронсона, вызывали столь мало проблем. Им можно было дать взятку Они ждали, что их купят.
Настоящие-то проблемы создавали люди честные, вроде Гармона в Соединенных Штатах и Каслова в Советском Союзе, люди имеющие дело, за которое они готовы умереть — они-то и довели человечество до нынешнего состояния. Но я предпочел бы знаться с Касловым и Гармоном и их друзьями, чем с людьми Бронсона, которые поддерживают нас.
— Тебе не понравится кое-что из того, что он просит, — предупредил Грант. — Ведь полковник Фалькенберг твой особый фаворит, не так ли?
— Он один из лучших наших людей. Я использую его, когда ситуация кажется отчаянной. Его солдаты последуют за ним куда угодно и он не теряет зря жизней в достижении наших целей.
— Он явно чересчур часто наступал на мозоль Бронсона. Они хотят его уволить.
— Нет, — голос Лермонтова стал тверд.
Мартин Грант покачал головой. Он вдруг почувствовал себя очень усталым, несмотря на низкую гравитацию луны. — Выбора нет, Сергей. Это не просто личная неприязнь, хотя этого тоже много. Бронсон стыкуется с Гармоном, а Гармон считает Фалькенберга опасным.
— Конечно он опасен. Он — воин. Но он опасен только для врагов Кодоминиума…
— Именно. — Грант снова вздохнул. — Сергей, я знаю. Мы отнимаем у тебя лучшие орудия, а потом ожидаем, что ты выполнишь работу без них.
— Тут больше, чем это, Мартин. Как управлять воинами?
— Прошу прощения?
— Я спросил: «Как управлять воинами?» — Лермонтов переместил очки кончиками пальцев обеих рук. — Заслужив их уважение, конечно. Но что случится, если право на это уважение потеряно? Им нельзя будет управлять, а ты говоришь об одном из лучших ныне военных умов. Вам может придется жить, жалея об этом решении, Мартин.
— Ничего не поделаешь, Сергей, ты думаешь, мне нравится говорить тебе выбросить хорошего человека ради змеи вроде Бронсона? Но это не имеет значения. Патриотическая партия готова поднять из-за этого дела большой шум и Фалькенберг все равно не смог бы пережить такого рода политического давления, ты это знаешь. Никакой офицер не сможет. Его карьера кончена не смотря ни на что.
— Ты всегда поддерживал его в прошлом.
— Я, черт побери, Сергей, сам в первую очередь дал ему направление в училище. Я не могу поддержать его, и ты тоже не можешь. Он уйдет или мы потеряем голоса Бронсона по бюджету.
— Но почему? — потребовал ответа Лермонтов. — Настоящая причина?
Грант пожал плечами.
— Бронсона или Гармона? Бронсон всегда ненавидел Фалькенберга после того дела на Кеникотте. Семейство Бронсона потеряло там много денег, и делу не помогло то, что Бронсон тоже вынужден был проголосовать за награждение медалями Фалькенберга. Я сомневаюсь, что тут есть что-нибудь больше этого. Гармон — другое дело. Он действительно верит, что Фалькенберг может повести своих солдат против Земли. А раз он просит скальп Фалькенберга как услугу от Бронсона…
— Понятно. Но причины Бронсона нелепы. По крайней мере в данный момент…
— Если он так чертовски опасен, убей его. — Сказал Грант. Он увидел выражение лица Лермонтова. — Я на самом деле не имею в виду этого, Сергей, но тебе придется что-нибудь сделать.
— Сделаю.
— Гармон думает, что ты можешь приказать Фалькенбергу идти в поход на Землю.
Лермонтов в удивлении поднял взгляд.
— Да. Дошло и до этого. Даже Бронсон не готов просить т в о й скальп. Пока еще. Вот и еще причина, почему твоим фаворитам придется теперь не высовываться.
— Ты говоришь о лучших наших людях.
Взгляд Гранта был полон боли и печали.
— Разумеется. Всякий, кто эффективен, насмерть пугает патриотов. Они хотят вообще ликвидировать КД, а если не смогут этого добиться, то будут ослаблять его. Они будут продолжать пережовывание к тому же, избавляясь от наших самых компетентных офицеров и мы мало что сможем поделать. Может быть, через несколько лет положение улучшиться.
— Но скорее ухудшиться, — ответил Лермонтов.
— Да, всегда есть и такой вариант.

Долгое время после того, как Гранд Сенатор Грант покинул кабинет, Сергей Лермонтов глядел невидящим взором на обзорный экран. Темнота медленно проползла через Тихий Океан, оставляя в тени Гавайи, а Лермонтов все еще сидел, не двигаясь, беспокойно барабаня пальцами по полированной поверхности стола.
Я знал, что дойдет до этого, думал он. Правда, не так скоро. Еще так много надо сделать, прежде чем мы сможем махнуть на все это рукой.
И все же недолго осталось ждать, пока у нас не будет никакого выбора. Наверно, нам следует действовать сейчас.
Лермонтов вспомнил свою юность в Москве, когда президиум контролировали генералы и содрогнулся. Нет, подумал он. Военные доблести бесполезны для управления штатскими. Но политики-то управляли не лучше. Если бы мы не подавили научных исследований! Но это было сделано во имя мира. Чтобы сохранить контроль в руках правительства над технологией, не допустить, чтобы она диктовала политику всем нам. Это казалось таким разумным и, кроме того, теперь такая политика была очень старой. Осталось мало тренированных ученых, потому что никто не хотел жить под ограничениями Бюро технологии.
Но что сделано, то сделано. Он оглядел кабинет. Полки открытых шкафов были усыпаны сувенирами с дюжины планет. Экзотические раковины лежали рядом с набитыми чучелами рептилий и обрамлялись светящимися камнями, за которые можно было получить баснословные деньги, потрудись он их продать.
Он импульсивно протянул руку к настольной консоли и переключил селектор. По экрану замелькали изображения, пока он не увидел колонну солдат, марширующих через огромный открытый каменный пузырь. В этой огромной пещере они казались карликами.
Подразделение Десантников Кодоминиума маршировало через центральный район лунной базы. Палата Сената и правительственные кабинеты были намного ниже пещеры, столы глубоко похороненные в скале, что никакое оружие не могло уничтожить лидеров Кодоминиума внезапным ударом. Над ними были охраняющие их воины, а эта группа шла сменить охрану.
Лермонтов включил звук, но услышал не больше, чем четкий размеренный звук марширующих солдат. Они шли осторожно в низкой гравитации, приспособив шаг к своему низкому весу; и они, думал он, шагали бы столь же четко на планете с высокой гравитацией.
На них были ало-голубые мундиры, со сверкающими золотыми пуговицами, значками из темных, богатых бронзой сплавов, найденных на Кенникоте, береты, сделанные из какой-то рептилии, плавающей в Танитских морях. Подобно кабинету Гранд Адмирала, Десантники Кодоминиума демонстрировали влияние планет, находящихся во многих световых годах от Земли.
— Запевай!
Приказ донесся через динамик так громко, что поразил Адмирала и он убавил звук, когда солдаты начали петь.
Лермонтов улыбнулся про себя. Эта песня была официально запрещена и она, конечно, неподходящим выбором для караула, собирающегося занять посты перед палатами Гранд Сената. Она также была очень близка к официальной маршевой песне Десантников. И это, подумал Лермонтов, должно было-бы кое-что сказать любому слушающему Сенатору. /Если Сенаторы когда-нибудь слушали армейцев/.
Донеслись размеренные стихи, медленно, в такт со зловещим скользящим шагом солдат:

Сердца разбив у наших женщин и ваши задницы вдобавок,
Уходим снова мы в сраженье, не разгромивши ваших лавок.
Мы развернем свои знамена, а после с воплями лихими
Не зная страха и резона мы в ад последуем за ними.
Дьявол с нами, хоть нам он не брат.
Его мы отлично знаем.
Срок свой отслужим, отправимся в ад,
И адский Сенат доконаем!
А там выпьем по разгонной и вещмешки свои отложим.
И станем отдыхать законно все десять лет на спинах лежа.
Но снова вскочим мы мгновенно, когда сыграют нам тревогу.
Должны вы, скажут, непременно сквозь ад построить нам дорогу!


Нам флот давно — страна родная,
Жена любимая — винтовка.
Кто от ней сына поимеет,
Тот, значит, парень очень ловкий.
Нам за победы платят джином,
А коль грешим, ругают что-то
Терпеть не можете ведь вы нас,
Коль мы не сбавим обороты.
Мы проиграем — ждет расстрел нас,
А победим — в три шеи гонят.
Но мы товарищей хороним.
И это духа в нас не сломит.
И нет людей таких на свете,
Что могут с нами потягаться,
Хоть мы ничто, насилья дети,
Однако ж мы умеем драться.

Стихи кончились с грохотом барабана и Лермонтов переключил селектор на вращающуюся Землю.
— Наверно, — сказал он вслух, — наверное, есть надежда, но только если у нас будет время. Могут ли политики выиграть достаточно времени?

Глава ВТОРАЯ

Достопочтенный Джон Роджерс Грант положил ладонь на мигающий огонек на консоли письменного стола и тот исчез, отключив телефон безопасности с Лунной Базой. Его лицо сохраняло выражение удовольствия и отвращения, как всегда, когда он кончал разговор с братом.
— Не думаю, что я когда-нибудь выиграю спор с Мартином, — думал он. — Может быть это потому, что он знает меня лучше, чем я сам.
Грант повернулся к телевизору, где оратор был в полной готовности. Речь началась спокойно, как начинались все речи Гармона. Полная резонирующих тонов и призывов к разуму. Спокойный голос просил внимания, но теперь он стал громче и требовал его. Фон позади него тоже изменился, так что Гармон стоял теперь под звездами и полосами, покрывающими полушарие, с огромным американским орлом над Капитолием. Гармон доводил себе до одного из своих знаменитых приступов бешенства, и его лицо искажалось от обилия эмоций.
— Честь? Это слова, значения которых Липскомб теперь не понимает! Чем бы он ни мог быть — а, друзья мои, мы все знаем, сколь велик он некогда был, — он больше не один из нас! Его камарилья, темные людишки, нашептывающие ему, разложила даже такого великого человека, как президент Липскомб! А наша нация истекает кровью из тысяч ран! Народ Америки, услышь меня! Она истекает кровью из незаживающих ран в лице этих людей и их Кодоминиума!
Они говорят, что если мы покинем Кодоминиум, это будет означать войну. Я молю бога, чтобы этого не случилось, но если это случится, то зачем эти тяжелые времена. Многие из нас будут убиты, но мы умрем как мужчины! Сегодня наши друзья и союзники, народы Венгрии, Румынии, чехи, словаки, поляки — все они стонут под гнетом своих коммунистических хозяев. Кто держит их там? Мы! Наш Кодоминиум! Мы не стали больше, чем рабовладельцами. Лучше уж умереть как мужчины.
Но до этого не дойдет. Русские никогда не станут драться. Они размякли. Так же размякли как и мы. Их правительство охвачено тем же разложением, что и наше. Народ Америки, услышь меня. Народ Америки, слушай!
Грант тихо произнес два слова телевизору и тот выключился. Ореховая панель скользнула над потемневшим экраном и Грант снова проговорил два слова.
Стол открылся, предложив бутылочку молока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33