Заиграла музыка. Гладиаторы обошли арену по кругу. Это были мускулистые, подтянутые мужчины. Они остановились и поприветствовали толпу, подняв руки с зажатыми в них небольшими круглыми щитами и короткими мечами. Карлики, которые еще оставались на арене, запрыгали от восторга.
На трибунах зааплодировали.
— Убейте его! Убейте! — кричала толпа.
Стоящий справа гладиатор обернулся и взглянул на крестьянина.
— Убей его! — бесновались зрители.
Но гладиаторы не выказали желания немедленно последовать их совету. Они все так же медленно обходили арену, отдавая дань правилам и традициям.
Скопцы, годные на то, чтобы пугать робких, как овцы, последователей Флоона, были презренными существами. Викот также был не самым лучшим, вероятно, даже больным животным. Охотники, глупые мужланы, ни на что не годились, кроме того, чтобы мучить и добивать запуганных зверей.
Гладиаторы же были совершенно другими противниками — спокойными, ловкими, опытными, искусными убийцами. Что еще требовалось, чтобы перепугать тупого, злобного крестьянина? Исход боя был предрешен.
Вероятно, оба гладиатора были несказанно рады избавиться от необходимости драться друг с другом, даже в показательном бою. Зрителю, хотя и провинциальному, требовалось зрелище, а ведь их мечи, гладкие и опасные металлические игрушки, было трудно сдержать в быстром обмене ударами.
Расправа с молодым, неопытным крестьянином, чужаком, выросшим в глухой деревушке варварской планеты, была для гладиаторов не более, чем минутным делом, если бы они сами захотели продлить бой ради удовольствия зрителей. Можно предположить, что они оба решили нанести смертельный удар одновременно, будто убивая животное, а не мучая ненавистного, нанесшего оскорбление врага.
Они хотели ему зла не более, чем мясник желает зла свинье или теленку, которого режет.
Гладиаторы обошли арену и остановились перед почетной ложей. Бой, каким бы он ни был, следовало начинать с салюта.
Однако предполагался не бой, а, если так можно его назвать, узаконенная бойня.
— Подождите! — воскликнул крестьянин.
Гладиаторы повернули к нему лица, полу скрытые тенью от шлемов.
— Смотрите! — раздался женский голос с трибуны, и сразу же вслед за ним зрители разразились аплодисментами.
— Он присоединился к салюту! — воскликнула другая женщина.
Крестьянин торжественно прошел вперед.
— Он хочет перед смертью выразить уважение Империи!
Достоинство и величие такого жеста у человека, который через минуту должен был умереть, восхитило толпу — этого они не ожидали от неотесанного юнца. У многих женщин на глазах выступили слезы.
Выйдя вперед с баррангом в руке, крестьянин взглянул на ложу мэра. Леди-мэр, судья и ее дочь стояли.
— Не смей салютовать Империи! — закричал коленопреклоненный последователь Флоона.
— Отрекись от Империи! — призывал другой.
— Империя — это зло!
— Да погибнет Империя!
— Замолчите! — потребовали с трибун.
— Только коос и Флоон превыше всего! — не унимался флоонианец.
— Покайся!
— Молись Флоону! — взывал третий. — Прощение Флоона даруется всем, кто его просит!
— Смирись! Прими смерть достойно! Флоон защитит тебя!
— Встань на колени и вручи коос Флоону! — вопил кто-то еще.
— Прекратите! — бушевала толпа.
Однако крестьянин прошел мимо коленопреклоненных флоонианцев, которых оставалось еще человек пятнадцать, как будто не слыша их призывы.
— Слава! — провозгласили оба гладиатора, стоя лицами к почетной ложе и подняв мечи.
— Слава императору, Империи, всем губернаторам и префектам, которые служат ей!
Леди-мэр, облеченная властью женщина, подняла маленькую, затянутую в перчатку руку, принимая салют.
Второй частью салюта была древняя фраза, уходящая корнями в начальные годы Империи — когда республика распалась вследствие третьей гражданской войны и ее место заняла Империя и ее могущество. Для пущего сходства я буду пользоваться обычным приветствием — оно много раз встретится в нашем повествовании. Именно оно, на мой взгляд, соответствует салюту, отданному на маленькой арене Тереннии, тому, который отдавался по всей Телнарианской Империи:
— Идущие на смерть приветствуют вас!
(Как понимаете, в подобных обстоятельствах было возможно проявление возвышенных чувств).
Вопль ужаса вместо приветствия поднялся в толпе, ибо крестьянин стремительно развернулся и разрубил пополам гладиатора, стоящего слева, и верхняя часть его торса вместе с головой откатилась к барьеру. Он выбрал этого гладиатора по двум причинам: во-первых, крестьянин был правшой и значит мог орудовать мечом с левой стороны от себя, а во-вторых, что даже более важно, стоящий справа гладиатор тоже был правшой, и его меч находился далеко от крестьянина. К тому времени, как второй гладиатор повернулся, крестьянин уже занял оборонительную позицию и начал отступать спиной к центру арены. Он не сомневался в умении профессионального бойца и не желал схватиться с ним прямо перед почетной ложей.
Гладиатор немедленно бросился в сторону, прикрываясь щитом — подействовала выработанная реакция. Он среагировал быстрее, чем понял, что произошло. Его движение напоминало прыжок в сторону от внезапно появившейся змеи отдергивание руки от огня — движение, не требующее обдумывания.
Гладиатор не стал преследовать противника, он стоял, тяжело дыша. Только сейчас он понял, что случилось — его товарищ убит.
Сам по себе этот удар нанесенный чуть выше, в голову, мог бы вывести противника из строя. Это был чудовищный, нечеловеческий удар, будто нанесенный орудием с колесницы, какие использовались для поддержания порядка на дальних планетах Империи.
Гладиатор был ошеломлен. Он смотрел на перерубленный труп, на голову в шлеме.
— Кортас! — внезапно закричал он. — Кортас! — И упал на колени в песок. Его охватил шок.
Вдвоем они тренировались в одной школе, вместе жили, часто сиживали за общим столом. Им приходилось сражаться — бок о бок или спиной к спине. У мужчин в такого рода школах часто возникает теплая, почти братская привязанность, хотя, конечно, при необходимости они способны драться друг с другом до полной победы.
— Убей! Убей его! — кричали зрители.
Гладиатор медленно поднялся на ноги и взглянул на крестьянина. Тот стоял близ трупов викота и охотников.
— Убей! — орала толпа.
Мэр, судья и ее дочь встали, как и другие зрители. Дочь судьи казалась взволнованной, она прижала руку к груди.
— Подожди меня! — сказал гладиатор, и его голос разнесся над ареной. — Не заставляй гоняться за тобой!
Крестьянин стоял неподвижно, казалось готовый выполнить требование бойца.
— Убей его!
Гладиатор приближался, осторожно ступая по песку.
— Стой не двигаясь, — приказал он. — Все будет сделано быстро.
— Встань на колени! — закричал последователь Флоона.
— Не сопротивляйся! — советовал другой.
— Флоон защитит тебя! — настаивал третий. — Ты уже сделал достаточно зла! Молись Флоону — теперь самое время для этого!
Весь в напряжении гладиатор в черной набедренной повязке, в шлеме с железным гребнем, в темных поножах, с черным щитом и коротким, обоюдоострым мечом прошел мимо коленопреклоненных флоонианцев, отталкивая их с дороги.
С другой стороны приближался вожак скопцов — он вынырнул откуда-то от барьера и теперь нес барранг. Карлики сбились в кучу у Ворот мертвых, еще запертых изнутри.
— Стой, где стоишь, — повторил гладиатор.
На его лицо падала тень от шлема.
Крестьянин внезапно наклонился и схватил неразрезанную сеть, принесенную на арену первым охотником — тем, чье копье сломалось под ударом барранга и чья рука до плеча была отсечена вторым взмахом.
Сеть, как темное облако, взлетела над гладиатором. Она была большой — достаточно большой, чтобы вместить викота. Она плавно опустилась, и гладиатор злобно выругался. Воткнув барранг в песок, крестьянин стянул сеть вокруг барахтающегося в ней врага и подтащил его поближе к баррангу. Гладиатор бился в веревках, рубя их мечом. Меч выскользнул в ячейку и упал. Гладиатор крутился в путанице сети, пытаясь поднять меч. Крестьянин потянулся за баррангом. Неподалеку лежал викот и двое охотников, а рядом с ними валялось копье. Гладиатор с трудом поднялся на ноги. Он находился между крестьянином и баррангом, ручка которого вместе с третью лезвия торчала над песком. Гладиатор попытался стянуть с себя сеть, оступился и упал на колено, но тут же вскочил. Веревки сети лопались под лезвием его меча. Крестьянин тянулся к баррангу. Меч блеснул, рассекая плоть, и крестьянин почувствовал, как по его руке потекла кровь. Оглянувшись, он заметил, что к нему спешит вожак скопцов с баррангом в руке. Толпа вопила. Крестьянин избежал второго удара. Потянув сеть, он сбил плененного врага с ног. Ухватившись за обломок копья, он занес его над головой и через мгновение оно пронзило тело гладиатора, воткнувшись в песок — такова была сила крестьянина. Наконец-то он смог свободно дотянуться до барранга. Скопец в нерешительности остановился, вздрогнул, бросил свой барранг и помчался прочь. Крестьянин кинулся за ним, и не успел скопец сделать несколько шагов, как его правая ступня оказалась отсеченной по щиколотку. Крестьянин догонял корчащегося и вопящего врага, описывая круги и возвращаясь к центру арены, туда, где лежал викот, двое охотников и опутанный сетью гладиатор — мертвый, пригвожденный к песку острием копья. Следы скопца были необычными — борозды от левой ноги и яркие пятна, похожие на кровавые печати, от правой. Застыв посреди арены, рядом с трупами, скопец жал обо поднял руки. Но крестьянин вонзил барранг точно в низ его живота, и скопец упал на колени. Сверкая на солнце, из живота выползли кольца кишок. Скопец вздрогнул, пытаясь зажать рану руками. Крестьянин безжалостно отсек ему голову, поднял ее за волосы и швырнул на труп. На руках крестьянина смешалась кровь из его собственной раны и из шеи скопца. Он медленно повернулся, оглядывая трибуны. Вновь схватив голову врага, он поднял ее, протягивая в сторону почетной ложи, а потом просто уронил на песок.
Зрители молчали.
Крестьянин стоял, обливаясь кровью. Внезапно он почувствовал, как припекает солнце. В маленьких цирках провинциальных городов редко использовали огромные тенты, плещущиеся на ветру, будто паруса, растянутые на веревках над ареной. Еще раз он вспомнил о ране на руке, обмакнул палец в кровь и попробовал ее на вкус. Он взглянул вниз, на тело скопца у своих ног. Вокруг него виднелись пятна крови — скопцов, карликов, флоонианцев. Теперь среди них была и кровь самого крестьянина. Он взглянул на труп гладиатора, из груди которого торчал двухфутовый обломок копья. Гладиатор и его друг были умелыми и опытными бойцами. Сам же он был всего лишь невежественным деревенским юнцом — правда, рослым и сильным, обладающим живым умом. Он не сомневался, что гладиаторы не смогли бы одолеть его в любом бою. Последователи Флоона, все пятнадцать, еще стояли на коленях в песке. Вокруг лежали трупы. Карлики, которые бежали вместе со служителями через ворота мертвых, с жадным любопытством смотрели с трибун. Крестьянин думал, открыты ли ворота. Неподалеку лежал труп охотника с отсеченной рукой. Рука валялась рядом на песке. Песок вокруг трупов пропитался кровью, его требовалось разровнять. Здесь же копошились муравьи. Крестьянин видел, как одни спешат к трупам, другие возвращаются в муравейник с крохотной лакомой ношей. Только теперь крестьянин понял, насколько к месту были здесь эти существа — раньше их присутствие вызывало у него удивление. Кто же мог знать, что крохотные частицы трупов зарыты в песке, разровненном граблями, среди песчинок? Несомненно, здесь, внизу, имелись туннели и галереи, маленькие общины и целые цивилизации, о которых не подозревали даже служители цирка. Другой охотник — тот, что еще был жив после первого удара барранга — лежал с торчащими из тела пятью отравленными дротиками. Теперь он уже был мертв. По его коже расплылись багровые потеки. Дротики были отравлены — крестьянин заподозрил это, как только заметил засохшую мазь на наконечниках. Яд ушел в безволосое тело охотника, а предназначался он для викота. По поведению зверя было ясно, что его чем-то одурманили. Однако зрители ничего не замечали, не отрывая взглядов от охотников, лишь те поднимали копья.
Солнце неимоверно палило.
Он увидел, что ворота почетной трибуны открылись, и из них появилось несколько стражников. Точнее десять, и каждый нес электрическую дубинку.
Крестьянин вновь взглянул на викота. Несчастный зверь показался ему очень красивым. Стражники приближались. Они остановились в нескольких ярдах от крестьянина, оставаясь вне досягаемости его барранга. Крестьянин смотрел на них исподлобья, потом отшвырнул барранг. Стражники подняли дубинки. Он отер лоб правой ладонью, сплюнул в песок и в упор взглянул на них.
Призрачное облако электрического поля внезапно нарушило воздух, подобно волне, искажая восприятие, окутывая крестьянина. Он вздрогнул, охваченный кольцом парализующего тока. Он не мог двигаться, тело не слушалось его. Он грузно осел в песок.
Спустя минуту он услышал, как кто-то спросил:
— Он еще жив?
Человек склонился над ним, приложил ладонь к шее.
— Да, — ответил другой голос.
Крестьянин открыл глаза. Он увидел, что на него вновь направили дубинку, но другая рука отвела ее.
— Не надо, — произнес кто-то.
Крестьянин, хотя он еще не мог двигаться, понял, что рядом с ним не стражники, а незнакомые люди. Их было гораздо больше, чем стражников. Они были мускулистыми, крупными мужчинами в блестящих доспехах.
— Положите его на носилки, — произнес тот же голос. — Унесите его в дом.
Глава 9
— Вот они-то и бывают самыми лучшими призами.
— Когда в состязаниях участвуют мужчины, — уточнил один из сидящих за столом.
— Разумеется, — кивнул Палендий, милостиво принимая такое уточнение.
Позади Палендия, баснословно богатого владельца поместий на Тереннии, стояли двое телохранителей — огромные, полунагие мужчины, облаченные в кожаные повязки, с оружием у пояса и скрещенными на груди руками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34