Он не считал себя ни невеждой, ни варваром. Он был крестьянином из деревни близ фестанга на одной из планет Империи, где была даже своя столица, Вениция.
Он всмотрелся в цепочку следов, оставленных женщиной на песке. Она шла по-другому, не так, как мужчины!. На этой планете женственная походка была необычным явлением. Многие женщины пытались изменить свою естественную поступь. Но судебный исполнитель не думала о походке. С трибуны донесся возмущенный ропот женщин, когда она медленно и невозмутимо проследовала в ложу. Она принадлежала к сословию хонестори. Пленник предположил, что эта женщина испытывает смешанные чувства относительно собственного пола. Он задумался, гадая, есть ли планеты, женщины которых не испытывают подобных чувств, а просто принимают себя такими, какие они есть, и радуются этому. Он слышал, что на некоторых планетах все женщины считаются рабынями. Они одеваются для удовольствия мужчин. Их походка, одежда и украшения не вызывают сомнений в их женственности.
Опять запели трубы, и пленник увидел, как открываются боковые ворота. На арену выбежали карлики. Их было больше, чем пленников; они несли длинные мерные доски, крюки и корзины. Послышалась веселая музыка и одобрительные крики. За карликами появились несколько грузных мужчин с тупыми лицами, на которых были только набедренные повязки. Каждый из них нес барранг — широкий, с острым лезвием длиной до трех футов и футовой ручкой, за которую можно было взяться двумя руками. Вероятно, каждый барранг весил около двенадцати фунтов.
Крестьянин задвигался. Веревки держали крепко. Их основа глубоко впилась в руки — теперь он это почувствовал. Чувства возвращались к нему задолго до того момента, когда этого можно было ожидать. Он решил оставаться коленопреклоненным — не только ради брата Вениамина и самого себя, но и из пренебрежения к зрителям. Он не обращал внимание на веревки. Неужели эти люди настолько не доверяют ему, что не могут оставить в покое, пока не освободится и не улетит его коос — невиновный и непострадавший? В конце концов, они не могут повредить коос — об этом говорили братья. Но, может быть, кооса у него нет. А если его и вправду нет — что тогда? Что, если он — это всего лишь он сам, а совсем не коос, которого, насколько известно, не видел ни он, ни любой другой? Наверное, они вправе не доверять ему. Но что он может сделать — бежать со связанными руками, пока карлики не настигнут его и не притащат назад на крюках под смех толпы, а грузные воины будут ждать сигнала, покачивая тяжелыми баррангами? Он зашевелился. Веревки были прочными, очень прочными. Вероятно, стражники и судебный исполнитель решили не оставлять ему шансов. Такие веревки способны сдержать даже бешеного кабана, не говоря уже о жертвенном быке — белоснежном, с позолоченными, украшенными бусами рогами — таком, каких умерщвляют жрецы Телнарии.
Служители с граблями вышли через Ворота мертвых и выстроились у края арены.
На сегодняшний день было назначено несколько представлений, и большая их часть должна была занять продолжительное время. Кое-где места для зрителей пустовали, хотя цирк был небольшим, в самый раз для провинциального городка. Зрители часто опаздывали, не прочь пропустить начальные церемонии, неизбежные для зрелищ.
Мужчины, стоящие на арене, вслух начали молиться Флоону, Каршу или святым заступникам. Он не знал молитв Святому Гьядини, да и вряд ли можно было открыто молиться ему — Гьядини придерживался теории эманации, и, значит, был отступником. Кто бы осмелился молиться ему в те времена?
Программа зрелищ была расписана на целый день: песни и танцы, спортивные состязания, бои животных, корриды, гладиаторские бои, акробатические номера, выступления канатных плясунов, краткие постановки, мифологические сценки и так далее — чтобы заполнить все время до сумерек. Цирк освещался только солнцем. Если какое-либо зрелище планировалось провести вечером, его переносили на меньшую арену, освещенную светильниками. Энергия на планете весьма ценилась, вся она шла на нужды Империи, и пользовались ею строго ограниченно. С другой стороны, существовали надежные неиссякаемые ресурсы — свет звезд, солнца, энергия ветра и приливов, даже такие бесценные богатства, как трава и почва. Все, что находилось под небесами, укрепляло единство и вечность Империи.
Он еще раз попробовал веревки. Они могли выдержать кабана и жертвенного быка.
Он заметил, что леди-мэр поднялась с кресла.
Она, как и судья, сидящая рядом, была одета в плотную, мешковатую одежду, которую крестьянин видел на многих женщинах города. Эта одежда разительно отличалась от белой тоги из кортана, в которую была облачена дочь судьи. Конечно, она была не единственной женщиной в цирке, одетой подобным образом. Крестьянин замечал там и тут на трибунах яркие платья, особенно много было желтых и красных. Некоторые женщины надевали даже ожерелья и браслеты. На женщине-заключенной, с помощью которой его признали «не настоящим мужчиной», было ожерелье, и когда ее поставили совсем близко, ее короткая одежда распахнулась до самых бедер. Оптическое устройство зафиксировало реакцию крестьянина — доказательство было неопровержимым.
Мэр подняла руку, повернувшись к толпе. Запели трубы. Мужчины на арене затянули гимн Флоону. Крестьянин не пел — он не знал, о чем просить Флоона.
Позади кресла мэра он разглядел небольшой алтарь, на котором мерцало пламя. Леди-мэр взяла из рук служителя пакет и высыпала его содержимое в огонь, который сразу зашипел, и с алтаря взметнулась тонкая желтоватая струйка дыма. Крестьянин уловил запах благовоний. Это был древний телнарианский обычай — возлияние божествам, в которых, как считал крестьянин, уже никто не верил.
Звуки гимна Флоону, которые казались тихими и неуверенными, отчетливо разносились по всему цирку. Крестьянин заметил, что дым перестал подниматься с алтаря. Леди-мэр встала перед своим креслом и подняла правую руку с зажатым в ней шарфом.
— Пусть начнутся игры! — провозгласила она формулу, происхождение которой терялось в глубине веков.
Она разжала пальцы, и шарф упал к ее ногам. Взревели трубы, но этот звук почти потонул в восторженных воплях толпы. Все зрители в предвкушении зрелищ подались вперед.
Грузные мужчины сдернули с бедер повязки и повернулись к зрителям, подняв руки и потрясая баррангами. Толпа бешено аплодировала. Эти мужчины в ее понимании были «истинными». Когда они вновь отвернулись к арене, крестьянин едва смог поверить глазам, настолько необычное предстало ему зрелище. Он зажмурился и потряс головой. Неужели это обман зрения из-за белизны песка и слепящего солнца? Нет, здесь не может быть ошибки. Об этом свидетельствовали его глаза, но разум на мгновение отказывался им верить. Он отвернулся, сдерживая тошноту, и уткнулся в песок — он, выросший в грязной, жестокой деревне, жители которой часто сталкивались с кровью и смертью! Тела мужчин были ровными и гладкими. Несомненно, многие считали такую гладкость весьма красивой и полезной — несмотря на то, что в своем первозданном виде мужчины смогли бы лучше угодить женщинам планеты. Несомненно, многие отстаивали пользу выхолащивания не только как путь к моральному, но и экономическому и политическому совершенству нации. «Ты мог бы не оказаться здесь», — сердито сказала ему судебный исполнитель, дочь судьи, всего несколько минут назад, на песке. И это была правда. Судья все ему объяснила. Она была готова проявить милосердие. Кроме того, для крестьян, только что прибывших из деревни, существовали своеобразные льготы, в основном вызванные повышением имперского налога для провинциальных городов. Судья, мэр и прочие представители власти знали, что обязательств никто не отменял. Но этот человек был опасен и слишком мужественен. Женщины боялись подобных мужчин. Он мог бы отделаться простой казнью. Стражники не стали бы медлить и мучить его — кроме электрических дубинок, у них были другие, более опасные виды оружия, способные сжечь человека, как огонь сжигает бумагу. С другой стороны, судья испытывала давление имперских предписаний. Крестьяне были необходимы Империи, потому судья решила проявить милосердие и пощадить подсудимого. Его бы отправили на одну из пригородных ферм, а перед этим заставили для большей надежности подписать обязательство. Он оказался бы на всю жизнь привязанным к участку земли. Однако судья видела, что крестьянин необыкновенно высок и силен. Такие мужчины были опасны. Она чувствовала, что причиной ее беспокойства является грубая, животная неразвитая мужественность крестьянина — такая же естественная для него, как дождь или солнечный свет. Конечно, эта мужественность не была уникальной, хотя, как мы вскоре узнаем, именно она наделяла крестьянина исключительной силой. Мужественность такого рода нередко проявлялась у неграмотных крестьян. Ее подавляли с помощью наставлений, тысячи утонченных способов сдерживания, и, как последнее средство — путем кастрации. Изоляция крестьян, тяжелая работа на полях не оставляли им времени и возможности задуматься над прихотями цивилизованных людей. Однако высказывались сомнения в том, что кастрация крестьян отвечает интересам образованных горожан. Крестьяне были необходимы, а вследствие программы поголовной кастрации их бы становилось все меньше. Следует заметить, что мужественность нашего героя была не просто результатом деревенской грубости. Она заключала в себе интеллект, властность, бескомпромиссную агрессивность иной, более сложной формы жизни — жизни воина. Появление подобных качеств у простого крестьянина казалось странным и необъяснимым.
— У меня есть результаты теста на расширение зрачков, — сказала судья, взяв со стола бумагу. Крестьянин не мог рассмотреть, что еще лежит на столе, так как тот был слишком высок. — В тестовой ситуации твои зрачки расширились.
Крестьянин промолчал, не совсем понимая, о чем она говорит.
— Ты понимаешь меня?
— Нет, — покачал он головой.
— Ты смотрел на женщину и думал о ней, как о существе женского пола, — объяснила судья.
— Она и была существом женского пола, — удивился крестьянин.
— Ты находишься в цивилизованном обществе с цивилизованными законами, — возразила судья. — Здесь мужчины и женщины одинаковы. А ты смотрел на женщину так, как будто она отличается от мужчины.
— Да, — признал крестьянин.
— Это опасные антиобщественные наклонности, — заявила судья. Крестьянин молчал. — Это нарушение гражданских и нравственных норм.
— Только не на той планете, где я вырос, — возразил крестьянин. Он помнил, как вместе с юношей из своей деревни, Гатроном, и другими парнями они часто убегали смотреть, как девушки ловят сетью рыбу в озере. Иногда он жалел, что Гатрона пришлось убить, но у него не было выбора — Гатрон первый ударил его. Иногда деревенские девушки высоко подтыкали юбки. Они знали, что за ними наблюдали, и старались казаться оживленными и смешливыми. Позднее он поймал Лиа в ее собственную сеть и опрокинул на спину в тростниках, среди травы и ила. Как она вздрагивала и смеялась, как беспомощно целовала его! Затем он, пораженный наслаждением, которое только что испытал, уступил ее своему другу Гатрону. Она не хотела этого, но не могла сопротивляться, запутавшись в сети. Гатрон тоже остался доволен. Позднее Лиа отпустили, а сами вернулись в деревню длинной дорогой. В тот день крестьянин впервые осознал, какой ценной может оказаться женщина, и понял, как естественно существование планет, где женщин продают и покупают. Они, должно быть, замечательно выглядят с цепями на ногах — покорные, готовые услужить. Ему хотелось, чтобы и Лиа, и других женщин, которых он знал — Тессу и Пиг — обратили в рабство. Гатрон долгие года был его другом, они вместе работали и охотились. А потом в один злополучный день Гатрон ударил его. Гатрона пришлось убить. Несомненно, этот случай крестьянин должен был запомнить надолго. Он не желал ни с кем сближаться так, как с Гатроном — это оказалось опасным. Не то, чтобы он перестал смеяться, петь и шутить по праздникам. Он всего лишь никого не хотел подпускать к своей душе. Вероятно, ему хотелось иметь друзей, но он опасался. С другой стороны, он мог и не задумываться об этом. Например, так было с медальоном — он предпочитал не раздумывать, откуда он взялся. Редко, кто знал, о чем он думает; никто из односельчан не мог похвалиться тем, что знает его, даже женщины. Он ясно понимал, как опасно подпускать к себе людей. Гатрон был близок ему. Опять-таки, кто знает, насколько это было связано с медальоном и цепочкой? Может, крестьянин не был столь чутким и подозрительным к вопросам, которые могли бы заинтересовать другого человека. Или же это казалось ему слишком простым, неважным и неинтересным.
— Если ты не хочешь, чтобы я смотрел на нее как на женщину, зачем ты привела ее ко мне полуодетой? — спросил крестьянин.
Судья в ярости взглянула на него.
— И надела на нее ожерелье? — добавил он.
— Молчи!
— Разве она не личность? — спросил он, не совсем уверенный в значении этого слова. Казалось, оно ничего не выражает. Крестьянин никогда не знал, что оно значит.
Стражники подняли дубинки.
— Она — арестантка, падшая женщина, — объяснила судья.
— Не личность?
— Нет. На таких, как она, каждый имеет право смотреть с расширенными зрачками.
— Тогда что плохого, если я сделал это? — удивился крестьянин.
Судья нахмурилась и покраснела, положив обратно на стол бумагу.
Затем его отвели к судебному исполнителю в синем мундире. Она была молода и довольно привлекательна. Крестьянин прикинул, как бы она выглядела обнаженной с ожерельем на шее, подобно падшей женщине. Вероятно, они бы не слишком отличались друг от друга. Но крестьянин тут же решил, что его мысли неприличны. Эта женщина была хонестори, возможно, даже патрицианка, одна из немногих на провинциальной планете. Но все же она была женщиной. Так в чем же разница? Первый раз взглянув на крестьянина, она затаила дыхание и смутилась, а потом отвернулась, густо покраснев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34