Судья не заметила этого. Причина того, почему ее дочь в день зрелищ облачилась в тогу и прошлась по арене, была ясна — она хотела появиться в таком виде перед крестьянином, увидеть его связанным. Вероятно, этим она думала унизить его, показать свою власть — ведь оба стражника подчинялись ей.
— Суд готов проявить милосердие, — сказала судья, которая при любых обстоятельствах оставалась самой собой.
Ему предложили выбор между особой жизнью и смертью. Его. преступление было ужасно — кража дарина и серебряного браслета, а потом хладнокровное немотивированное убийство порядочного горожанина и уважаемого владельца таверны. Нашлось девять свидетелей преступления, пятеро из которых были близкими родственниками владельца таверны и еще четверо — стражниками, которые подтвердили кражу браслета и дарина. Подсудимый не смог опровергнуть обвинения. Он также не стал объяснять, как в его котомке оказались дарин и браслет. Записи таможни сообщали, что во время прибытия крестьянина на планету этих предметов у него не было.
— Ты признан виновным, — объявила судья. — Ты хочешь просить суд о милосердии?
— Нет, — ответил он.
Ответ не удовлетворил судью.
— Тем не менее, — сухо продолжала она, — суд склонен проявлять снисходительность в своем терпении и милосердии, несмотря на тяжесть преступления и неразумное решение преступника. В конце концов, нравственное выздоровление и перевоспитание обвиняемого, даже столь не заслуживающего снисхождения — главная и самая важная цель правосудия. Хотя пожизненное отбывание наказания на исправительных работах — недостаточная компенсация за содеянные злодеяния, помощь в благосостоянии общества лучше, чем ничего, и этим не следует пренебрегать.
Из всей этой речи крестьянин понял очень мало.
— Есть способ уменьшить энергию, силу и неприемлемую агрессивность твоей натуры, — продолжала судья.
Он опять не понял.
— Конечно, ты понимаешь, что твои гены антисоциальны, опасны, потому не должны быть распространены, — добавила она.
Крестьянин не знал, что такое «гены».
Вскоре он понял, что ему предоставляют выбор: либо его кастрируют и затем отошлют до конца жизни работать на полях, либо публично казнят в цирке. Судья, ненавидящая и боящаяся таких мужчин, как он, в своей важности и суетности считала, что предоставление такого выбора заставит крестьянина смириться с лишением мужского достоинства. Так он выполнит ее волю, унизит и оскорбит себя.
Но крестьянин выбрал смерть.
В зале суда послышались вздохи, шепот и восклицания. Сама судья на мгновение утратила дар речи.
— Ты не оставляешь мне другого выхода! — со сдержанной яростью воскликнула она.
Крестьянина должны были отвести в цирк, на попечение хозяина.
— Уведите его! — приказала судья.
Вперед выступила ее дочь в синем мундире и вместе со стражниками препроводила крестьянина из зала.
Толпа закричала, когда барранг в руке одного из скопцов после нескольких быстрых ложных выпадов, сдерживаемых в последний момент, очередным ударом отсек голову первой жертве, так что она отлетела далеко в сторону. Один из карликов, к удовольствию толпы, вперевалку заспешил за головой, собираясь положить ее себе в корзину. Он казался огорченным, наклонялся из стороны в сторону, ставя корзину на песок рядом с отрубленной головой. Он поднял голову за волосы и взвесил на руке, а потом сунул в корзину. Тело осталось стоять на коленях, как бывало при особенно быстрых и чисто нанесенных ударах. Артериальная кровь, разгоряченная при испуге жертвы ложными выпадами, хлестала вверх. Стоящих рядом обдали яркие брызги. Одни карлики мерными досками определяли высоту фонтана, другие, когда тело тяжело осело в песок, зацепили его крючьями и потащили к Воротам мертвых, оставляя кровавую борозду на песке.
Вторая голова отлетела еще дальше, чем первая. Поднялся одобрительный шум. На ограждении арены там и тут пестрели пятна крови от отлетающих голов. Ходили слухи, что грузные скопцы могли регулировать направление и дальность полета, изменяя угол удара, в последний момент слегка поворачивая лезвие. Иногда особо азартные зрители сговаривались со скопцами об этом.
Гимн Флоону, каким бы слабым и невнятным он ни казался, разносился по всей арене.
Конечно, существовали и худшие способы умерщвления, связанные с мучениями и пытками. Дыба, клещи, щипцы, ножи, крючья, колья, веревки с узлами, костры, каленое железо — весь этот арсенал был позднее доведен до совершенства приверженцами Флоона для того, чтобы мучить других его приверженцев, еретиков и отступников. В целом подобные пытки редко применялись в Империи, где обычно склонялись к милосердию, которое редко впоследствии проявляли приверженцы Флоона — они, по мнению крестьянина, обладали мстительностью мелких людишек, в руках которых внезапно оказалась власть. Самой излюбленной в Империи была дыба — иногда ее. ставили даже в залах суда, чтобы вытягивать признание у подсудимых. Рабов обычно растягивали на дыбе прежде, чем они давали показания — таким образом, достоверность их слов считалась доказанной. Почетом в Империи пользовались дикие звери — несомненно, из-за зрелищ, которые можно было устраивать с ними. Эти звери, измученные голодом, выскакивали на арену, движимые запахом крови и плоти, и за считанные секунды расправлялись с жертвой.
Да, отсечение голов было милосердной и быстрой казнью. Несчастные не успевали опомниться, как их головы оказывались на песке или в корзине. Удар барранга был даже более милосерден, чем смерть от страшных язвенных или каннибальских болезней, когда больной постепенно пожирал части собственного тела.
Еще одна голова отлетела к барьеру. Толпа неистовствовала.
Большинство приверженцев Флоона на арене были гражданами Империи, по крайней мере, значились таковыми. Вполне понятно, почему казнь совершалась при помощи баррангов — из замысла учредить почетную смерть, приемлемую для граждан. Кроме того, содержание зверей обходилось дорого, ведь между зрелищами их надо было кормить. Предприимчивые люди возили их с планеты на планету, устраивая игры и зрелища, показывая их в зверинцах. Иногда звери бежали с кораблей, и такие побеги бывали настоящим разорением для их владельцев. Флоон не был гражданином Империи; он погиб на электрическом стуле, или, точнее, на том, что мы называем электрическим стулом. Это орудие представляло собой подобие раскаленной дыбы. Преступлением — если его можно так назвать — последователей Флоона, казненных сейчас в цирке, был отказ возложить лавровые венки на алтарь гения Империи у входа в городскую ратушу. Эту церемонию обычно производили гражданские власти в день рождения очередного императора или в дни известных праздников — например, в день вступления в Империю федерации Тысячи Солнц. Раз в год каждый горожанин должен был прийти к алтарю и возложить на него лавровый венок, щепотку благовоний или цветы. Какой бы невинной ни казалась многим эта церемония, последователи Флоона решительно отвергали ее. Городские власти могли бы пренебречь этим, если бы не вмешались власти имперские. Поспешно был издан указ Телнарии, предписывающий проводить церемонию как род присяги на верность Империи. Когда имперские власти бывали чем-то обеспокоены, они воспринимали подобные вопросы самым серьезным образом. Каким бы абсурдным при всей незыблемости и вечности Империи это ни казалось, власти страшились внутреннего раскола или даже мятежа. В те времена у границ Империи было беспокойно. Иногда разносились нелепые слухи о попрании этих границ варварами — страшными варварами, вторгшимися на территорию Империи. То, что происходило в отдаленных районах, всегда вызывало преувеличенные слухи. Сведения, как правило, оказывались ненадежными — как видите, в этом смысле наше время не слишком отличается от времен Телнарианской Империи. Когда стало ясно, что имперские власти обеспокоены всерьез, в городах начали требовать от приверженцев Флоона исполнения церемонии. Многие из них с жаром возложили венки, по крайней мере, под надзором городских властей, другие же наотрез отказались. Это ставило городские власти в неприятное положение — получалось, что они пренебрегли имперским указом. Соответственно этому, время от времени на многочисленных планетах небольшие группы особенно рьяных последователей Флоона заключали в тюрьмы или даже публично казнили в цирках. Подавляющее большинство мирных, законопослушных флоонианцев не пострадало — им даже разрешали навещать своих соратников в тюрьмах…
Еще один быстрый удар барранга — и очередная голова отделилась от тела. На этот раз карлик ловко подхватил ее корзиной. Толпа шумела, среди шума явственно слышался звон монет.
— Ты мог бы не оказаться здесь, — сказала женщина, проходя перед зрителями по песку, чтобы связать его. — Ты сам сделал выбор.
Это была правда — он предпочел смерть кастрации. Судья ничего не поняла или же, судя по ее ярости, поняла слишком хорошо. Интересно, поняла ли ее дочь? Крестьянин решил, что да — в конце концов, в душе она была женщиной.
Карлик вперевалку прошел по песку, волоча крюк. Этот стальной предмет сильно напоминал кочергу — железная палка с пятидюймовым крюком на одном конце. Острие крюка было заточено, чтобы лучше впиваться в плоть или ткань и удерживаться в них. Карлик толкнул крюком крестьянина, и тот сердито дернулся. Несомненно, это было сделано для того, чтобы сердце жертвы заколотилось быстрее. Крестьянин подозревал, что его казнь приберегут напоследок.
Он видел, как грузный скопец дернул за волосы одного из последователей Флоона, чтобы тот поднял голову. Для пущего эффекта жертвы ставили на колени с поднятой головой, чтобы направить поток крови вверх. Иначе картина была менее впечатляющей, да и высоту кровавого фонтана было бы трудно измерить.
Крестьянин взглянул в сторону ложи. Дочь судьи читала, ее мать беседовала с мэром. Видимо, эта часть зрелищ не казалась им интересной. Вероятно, они даже считали убийство смирных, покорных, как овцы, флоонианцев отвратительным и жестоким. Однако он подозревал, что немного погодя женщины вновь обратят свое внимание на арену — даже судебный исполнитель на время отложит книгу. Интересно, станут ли они заключать пари?
Один из скопцов внезапно направился к крестьянину с поднятым баррангом, но прошел мимо. Зрители засмеялись. Карлики на крюках волокли трупы к Воротам мертвых.
Один из карликов споткнулся и выронил голову. Другой быстро подхватил ее и побежал прочь. Первый пустился в погоню, сердито крича. Это было забавно.
Но самое лучшее предстояло впереди — битвы со зверями, гладиаторские бои и тому подобные развлечения.
Один из флоонианцев неожиданно пришел в себя и побежал по арене. Толпа взревела.
— Не надо, брат! — кричал вслед ему товарищ. — Встань на колени вместе с нами! Коос не умирает! Не предавай Карша — он спасет тебя! Уповай на Флоона!
Беглец достиг барьера, попробовал взобраться на него, но безуспешно. Высота барьера позволяла обходиться даже без проволочных ограждений, чтобы защитить зрителей от зверей. Иногда разъяренные звери все же успевали выбраться за пределы арены и покусать нескольких зрителей, которые потом умирали от ран или заражения крови.
Карлики с крюками спешили к отчаявшемуся беглецу. Он пытался закрыться от ударов, но его окружили и повалили на песок, а потом протащили на крюках перед почетной ложей. Беднягу вновь поставили на место, и от удара барранга его голова отлетела на дюжину ярдов.
— Смелее, братья! — призвал один из флоонианцев. Они вновь запели гимн Флоону — дрожащими, пронзительными голосами.
Скопец приблизился к крестьянину. Он взмахнул баррангом, остановив его в нескольких дюймах от шеи жертвы, и рассмеялся. У крестьянина забилось сердце.
— Подними голову, — пропищал карлик.
Один из флоонианцев повернулся к крестьянину.
— Молись Флоону!
Заворочавшись, крестьянин раздраженно взглянул на него.
— Молись Флоону! — повторил фанатик.
И тут же его голова слетела с плеч. Остальные продолжали петь. Крестьянин не хотел умирать так, как они.
Еще один скопец подошел к нему, но вновь не нанес удара. Он отвернулся, смеясь и потрясая баррангом в сторону трибун.
Он не заметил, что крестьянин поднялся на ноги.
Этого почти никто не заметил — все следили, как два карлика катаются по песку, вырывая друг у друга голову. Каждый старался запихнуть ее в свою корзину. Одному это удалось, но как только он отвернулся, другой карлик утащил голову из корзины. Таким сценкам зрители всегда радовались — даже мэр, судья и ее дочь с любопытством наблюдали за возней карликов.
— На колени! — запищал карлик, подбегая к крестьянину и помахивая крюком. Мгновенное движение — и карлик упал со сломанной шеей.
И вновь это почти никто не заметил. Крестьянин попытался разорвать опутавшие его веревки. Крюк карлика лежал на песке, почти зарывшись в него.
Крестьянин уставился на крюк. У него не было лезвия, только острый конец, которым можно было что-либо зацепить, поддеть, и тупой — которым можно было толкнуть.
Крюком можно подцепить узел веревки, но вряд ли удастся быстро порвать или перерезать ее. Если бы у него было побольше времени, если бы за ним не следили, крюк бы мог здорово пригодиться. Даже менее сильный мужчина или женщина смогли бы избавиться от веревок с помощью крюка — если бы им дали время.
Крестьянин вновь напрягся, разводя связанные руки. Веревки глубоко врезались в кожу. Он рванул их изо всей силы и с яростью взглянул на крюк.
Он связан. Он не в состоянии поднять крюк. У крюка нет лезвия, у него нет времени.
Крестьянин упрямо напрягал мускулы. Он был чудовищно силен, а сейчас собрался и напрягся. Для такого сильного человека, как он, веревки были не более крепкими, чем нитки для слабака — но этого никто не знал. Видимо, можно оправдать стражников и дочь судьи за то, что они не знали о силе своего пленника. В конце концов, откуда можно было узнать об этом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34