Поскольку Муджин решил убить парня десятью ударами, девятый из них наносился справа в грудь — так, чтобы пошла кровь, но жертва могла бы удержаться на ногах, а при десятом копье пробивало ребра и вонзалось в сердце. Лезвие копья сужалось к концу, чтобы его было легче извлекать из раны — зачастую именно это предрешало исход боя. Если бы Муджин сказал «девять», то последний удар поражал бы сердце, а если бы сказал «девять и в шею», девятый наносился бы сзади в шею с расчетом перебить позвоночник.
Парень пошатнулся — девятый удар справа в грудь оказался слишком силен.
Муджин пришпорил коня.
Парень едва стоял на ногах и в любую секунду мог упасть. Myджину следовало спешить.
— Берегись! — крикнул Гунлаки.
Внезапно парень поднял посох, стремительно отбил им копье и бросился к конскому боку, грубо нанеся удар по ребрам. Конь всхрапнул от боли, и парень изо всех сил ударил его еще раз; конь беспокойно задергался на месте, пытаясь избежать ударов и боли, и потерял равновесие. Муджин, нога которого застряла в стремени, упал вместе с конем так, что оказался прижатым к земле. С вытаращенными глазами он смотрел, как окровавленный парень заносит над ним посох. Он не успел нанести удар — подоспевший Гунлаки кольнул его копьем прямо под левую лопатку.
Чертыхаясь, Муджин поднялся и дернул коня за узду.
Гунлаки вытащил копье из тела парня.
Муджин был в бешенстве, он награждал безжизненное тело яростными пинками. Его конь стоял поодаль, еще пофыркивая и отряхиваясь от снега.
— Ты в порядке? — спросил Гунлаки.
— Пес! Пес! — орал Муджин, пиная труп.
Гунлаки привел его коня. Муджин проверил подпругу и взобрался в седло.
Гунлаки оглядел равнину — она казалась совершенно пустынной. Он вновь повернулся к трупу.
— Он был смелым, как мы, — сказал Гунлаки.
— Он пес!
— Да, но смелый пес, — поправил Гунлаки.
— Смелый, — кивнул Муджин.
— Конечно — все они смелые псы. Достойные противники.
Муджин кивнул.
Время от времени оглядываясь, всадники направились по тропе. Вскоре впереди показался связной.
Глава 5
Крестьянин спустился по лестнице в зал таверны. Было уже поздно.
— Постой, — подал голос Бун Тал. Он стоял за стойкой, мимо которой надо было пройти, чтобы достичь двери.
Крестьянин остановился.
Двое мужчин, сидящие за грязным столом справа от двери, оглянулись. Больше в таверне никого не было. На круглой столешнице перед ними стояли стаканы. Мужчины резались в карточную игру «танлин». Круглая доска с колышками для ведения счета лежала между ними.
Бун Тал, владелец заведения, извлек из-под стойки неглубокое медное блюдо и водрузил его перед собой. На блюде валялось несколько монет.
— Плати, — сказал Бун Тап.
Крестьянин вспомнил, что такое же блюдо видел в комнате наверху — именно туда полагалось класть деньги в уплату за услуги женщины. Он приехал издалека, с другой планеты. Однако планета входила в Империю, и крестьянин знал о здешних правилах.
— Почему? — спросил он.
— Плати, — повторил Бун Тап.
— Я не ел и не пил здесь, — медленно проговорил крестьянин.
Бун Тап махнул рукой в сторону лестницы.
— С ней было хорошо?
— Да, — ответил крестьянин.
И это была правда — женщина доставила ему удовольствие. Вначале она показала ему то, чего крестьянин не знал, и даже не мечтал узнать в своей деревне. Но спустя час женщина просто отдалась ему — беспомощная, не сдерживающаяся; она умоляла и кричала, как Тесса, Лиа или Сат. В конце она уже была не наставницей, а покорной рабыней.
— Ты взял ее? — спросил Бун Тап.
— Да, — ответил крестьянин.
— Тогда плати.
— Я не ел и не пил здесь, — повторил крестьянин.
— Ты должен заплатить, — настаивал Бун Тап, указывая на медное блюдо.
Двое мужчин за столиком отодвинули стулья, подошли к стойке и встали по бокам от крестьянина.
— Лучше не нарывайся, — предупредил Бун Тап.
— Я не нарываюсь, — ответил крестьянин.
Он не хотел неприятностей; он был здесь впервые и не знал этих людей. Для них он был чужаком. Кроме того, ему не хотелось огорчать брата Вениамина. Брат Вениамин в недавней беседе как раз упоминал о таких случаях; он прошел всю дорогу от фестанга, чтобы попрощаться с ним. Крестьянин опустился на колени в дорожную пыль и склонил голову, чтобы получить благословение брата Вениамина, принятое в Телнарии и имеющее глубокий смысл. Кажется, брат Вениамин никогда не считал, что крестьянин останется в деревне. Во время путешествия крестьянин понял, что брат каким-то образом предчувствовал это уже несколько лет. Другие люди тоже попрощались с ним, они испытывали различные чувства. Несомненно, его уходом многие были огорчены, но кое-кто радовался этому. Крестьянин возвышался над толпой, он выглядел не похожим на односельчан. Кроме того, он был опасен: его нрав отличался буйством и непредсказуемостью. Он мог свернуть кабану шею голыми руками.
— Кто я? — еще раз спросил крестьянин у брата Вениамина, прежде, чем покинуть деревню.
— Ты — Пес, — ответил брат Вениамин. — Пес из деревни близ фестанга Сим-Гьядини.
Потом крестьянин ушел.
Он почувствовал, как один из мужчин снял с его плеча котомку, но не стал спорить или сопротивляться. Он был здесь чужаком. Он не хотел огорчать брата Вениамина. Котомку бросили на стойку. Второй мужчина взял посох из рук крестьянина и прислонил его к стойке.
— Я скажу, сколько ты должен заплатить, — заявил Бун Тал. — Сколько ты дал в комнате наверху?
Крестьянин молчал.
Сколько ты заплатил ей? — повторил Бун Тап.
— Ничего.
— Как «ничего»? — удивился Бун Тап.
— Она ничего не взяла, — объяснил крестьянин.
— Лгун! — воскликнул Бун Тап.
Крестьянин уловил в его лице сходство с рылом кабана.
— Думаешь, она шлюха из публичного дома, прикованная цепью к кровати, на которой висит кружка для денег с прорезью?
— Нет, — ответил крестьянин.
Он слышал о таких женщинах: пока он чистил загоны для скота на корабле, команда развлекалась болтовней, думая, что их никто не слышит. Монету клали рядом с кружкой, чтобы доказать, что клиент способен заплатить за услуги женщины. Потом монету можно было и не бросать в кружку, если клиент бывал недоволен услугами. Поскольку хозяева публичного дома вели запись посетителей, им было просто проверить количество монет в кружках после работы и увидеть, соответствует ли оно количеству посетителей. Женщины подвергались наказаниям, если монет не хватало. Иногда их били, как рабынь. Поэтому женщины стремились угодить посетителям.
— Ты вор, — сказал мужчина, стоящий за спиной крестьянина.
— Я не вор, — возразил тот.
— Если ты не заплатил ей, ты заплатишь мне вдвойне, — заявил Бун Тап.
— Нет.
— Она работает на меня, — объяснил владелец таверны.
— Нет, она платит тебе ренту, — покачал головой крестьянин.
— Тогда я побью ее, — пригрозил Бун Тап.
— Она свободная женщина, — не слишком уверенно возразил крестьянин. Бьют ли свободных женщин в городах? Крестьянин вспомнил, что иногда мужчины в деревне били жен и дочерей. Конечно, и Тессу, и Лиа, и Сат тоже били — за то, что они встречались с ним, но это не останавливало женщин: они сходились с ним тайно, на сеновалах, в курятниках. Однако крестьянин слышал, что на Тереннии женщин не бьют — неважно, заслуживают они наказания или нет. Вот потому-то женщины на Тереннии кажутся такими избалованными. Но эту женщину было не за что бить — она не сделала ничего дурного. Она была доброй и ласковой. Кроме того, насколько знал крестьянин, она не принадлежала владельцу таверны. Она жила на Тереннии и была свободна. Непохоже, чтобы она оказалась рабыней, которую наказывают за малейшее неповиновение или за то, что она не умеет угодить.
— Посмотрим, что у тебя здесь, — сказал Бун Тап, ослабляя завязки котомки и вытряхивая ее содержимое на стойку.
— У него есть деньги! — воскликнул один из мужчин за спиной крестьянина.
— Смотри, дарин! — сказал другой.
— Ух, смотрите-ка! — Бун Тап схватил серебряный браслет.
— Он вор! — воскликнул мужчина, стоящий справа.
— Конечно, — кивнул Бун Тап.
— Нет, — возразил крестьянин и схватился за стойку.
Ему не следовало поддаваться ярости — по крайней мере, такой внезапной, слепой и неистовой. Ярость оказалась слишком сильной, она была неудержима, стремительна, подобно молнии, поражающей небосвод, разрывающей тучи, изломанной и резкой. С такой яростью ничего нельзя поделать; трудно предугадать, что произойдет. Человек обо всем узнает позднее. Таких приступов особенно боялись в деревне. Существовала ярость, которая накатывается постепенно — она обостряет все чувства, наделяет человека страшной силой, и тот с напряжением ждет всплеска. Ждет, предчувствует, готовый к пружинистому броску. А потом наступает холодное, безжалостное бешенство, самое ужасное из всех — крестьянин еще не испытывал такого чувства, неумолимого, как приближение зимы, научающего холодному и жестокому терпению.
«Остерегайся таких чувств, сын мой», — говорил ему брат Вениамин.
— Браслет украден, — заявил Бун Тап. — Я заберу его.
— И дарин, — добавил мужчина, стоящий слева.
— Мы забираем у тебя мешок, — заключил Бун Тап. — Уходи.
— Это мои вещи, — сказал крестьянин.
— Уходи отсюда!
Мужчина, стоящий справа, вдруг схватил посох крестьянина и замахнулся.
— Уходи, — повторил Бун Тап.
Посох резко опустился, ударив крестьянина по плечу, а затем — по голове. Крестьянин почувствовал, что по виску заструилась кровь.
Мужчина с посохом казался изумленным оттого, что крестьянин еще держится на ногах. «Ты должен научиться сдерживать себя», — говорил брат Вениамин.
Посох вновь взметнулся в воздух, но крестьянин успел перехватить его и вырвать из рук мужчины. Тот отлетел в сторону.
«Если тебя ударят, — говорил брат Вениамин, — отдай этому человеку посох, чтобы он мог ударить тебя второй раз».
Крестьянин протянул посох противнику. Мужчина в изумлении воззрился на него. Затем он захохотал, а вместе с ним и двое других.
— Убирайся, — усмехаясь, сказал Бун Тап.
Взяв посох и закинув за спину мешок, крестьянин вышел из таверны. Горячие слезы струились по его щекам. У таверны он присел на землю, опустил голову и закрыл лицо руками.
Затем запрокинул голову и завыл в отчаянии, глядя на небо между крышами домов. Внезапно вскочив, он вновь вошел в таверну. Бун Тап и мужчины сидели за столиком, играя в танлин. Доска с колышками по-прежнему лежала перед ними, рядом стояли стаканы. Подняв посох, крестьянин проткнул им грудь человека, который ударил его. В удар крестьянин вложил всю силу; посох вошел в тело насквозь и застрял в стене. Крестьянин навалился на Бун Тапа и сломал ему шею, будто кабану. Третий мужчина убежал, пронзительно вопя. За ним никто не погнался. Крестьянин вытащил из трупа посох, забрал свое имущество и вышел из таверны.
Глава 6
Фургоны скрипели, катясь по тропе; воины переругивались, звенели цепи, иногда слышался плач пленниц, привязанных за шеи к повозкам.
Через два дня после встречи с парнем на заснеженной равнине Гунлаки и Муджин догнали колонну и сейчас ждали дальнейших приказаний. Гунлаки снова хотел отправиться в дозор, но его горячую просьбу отклонили, понимая, что он и так слишком много времени провел в седле. Поэтому сейчас ему оставалось только ехать вместе с колонной.
Муджин обнаружил, что Гунлаки чуждается его общества и в последние дни часто оставляет его одного. Гунлаки казался слишком погруженным в собственные мысли. В самом деле, с тех пор, как колонна переправилась через Лотар, он стал вести себя как-то странно. Однако Муджин был терпелив — все герулы умели подолгу ждать. Несомненно, Гунлаки вскоре должен был прийти в себя, стать таким, как прежде, после привычных и простых действий. Муджин не боялся, что Гунлаки кому-нибудь расскажет о его неудаче, непредвиденном конфузе с тем парнем, о том, как его провели, будто зеленого юнца, и о том, что его, Муджина, могли бы убить, если бы не вмешался Гунлаки. Муджин не боялся этого, ибо Гунлаки был не только истинным герулом, но и хорошим другом. В самом деле, через несколько лет Муджин сам стал бы в шутку рассказывать эту историю, предостерегая молодых воинов — историю о том, как Гунлаки спас его, когда Муджин еще был новичком на тропе войны.
Они шли уже несколько дней.
Гунлаки обычно ехал справа от колонны, иногда обгонял ее, или отставал.
На взгляд Гунлаки, повозки, пешие воины и пленники двигались слишком медленно.
Гунлаки огляделся. Птицы терпеливо следовали за колонной, и в последние дни им всегда находилось, чем поживиться. Многие из них так раздулись от пищи, что не могли взлететь. Иногда их ловили собаки. На обочинах дороги белели кости. Самым красивым из пленниц позволили обернуть ноги тряпьем, чтобы они не отморозили себе пальцы — такой недостаток, каким бы незначительным он ни казался, сильно понижал цену рабынь.
На обочине собаки дрались у трупа. Гунлаки часто наблюдал подобные сцены.
Две ночи подряд Гунлаки провел без сна, пожевывая сухой творог; по утрам ему приходилось привязывать себя к седлу.
Несколько раз по ночам, когда колонна останавливалась и разжигала костры, Гунлаки навещал пленниц, прикованных под отведенными для этой цели повозками. Как всякому воину, ему принадлежало несколько пленников, отмеченных клеймом Гунлаки. Пешие воины владели рабами похуже. Когда воину хотелось навестить какую-нибудь пленницу, он еще заранее, днем, вешал ей на шею диск со своим знаком. Иногда Гунлаки имел пленниц так, как женщин своего народа, но чаще, поскольку они были из народа врагов, брал их по-свинячьи, сзади — даже самых привлекательных, которых он высматривал и вешал на шею диски, приберегая себе на ночь. Так Гунаки давал женщинам понять, что они принадлежат герулам и что им теперь предстоит целыми днями ухаживать за скотом, а по вечерам удовлетворять своего господина на ложе из шкур. Конечно, некоторых женщин можно было продать в Вениции — солдатам или увезти на дальние невольничьи рынки. Воины из Вениции имели огненные копья, способные поразить человека с расстояния тысячи ярдов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34